КОВЧЕГ
Всё‑то мне бродится, всё‑то мне бредится,
спать не даю ни себе, ни другим,
дразнит сосцами Большая Медведица,
звёздное млеко глотаю, как дым.
Поздние росы прохладнее инея,
ноги промокли, и сам я продрог,
ночь беспредельная, ночь соловьиная,
дай надышаться досы’та и впрок.
Дай наглядеться, дай мне наслушаться,
дай докопаться до звёздных корней,
лёгкая лодка на отмели сушится,
двое влюблённых устроились в ней.
Я ни на что в этой жизни не сетую
и признаюсь, ничего не тая:
сладко вздыхать и дымить сигаретою,
щёлкать и петь на манер соловья.
Филин кугукает в диком орешнике,
в лодке на отмели шорох и смех,
все‑то мы грешники, все пересмешники,
всех нас баюкает звёздный ковчег.
…Судьбы не считаны, время не меряно,
томные розы шипучи до слёз,
для скакуна и беззубого мерина
в Божьей горсти не иссякнет овёс.
1996
МУРАВЕЙ
Ю. Чубукову
Безымянный пассажир на верхней полке,
я вписался и втянулся в общий круг
и мотался, словно нитка при иголке,
под вагонный перегонный перестук.
Понимая, что сиротство не в награду,
был я каждому и всякому родня,
прилепился к человеческому стаду
так, что не было отдельного меня.
Дни и годы нарастают не в нагрузку,
если с детства ты сдаёшь себя в наём,
и, с поправкой на усушку да утруску,
оставался я вселенским муравьём.
Я летел на дух полыни и гудрона,
беспородный и безродный до седин,
чтобы вдруг, среди галдящего перрона,
спохватиться и увидеть — я один…
Облик времени неясен и неярок,
а в наследство от дурного волшебства –
одиночество, магический подарок,
вроде пятого туза из рукава.
1995
ОБ ОСЕНИ
Об осени писать — какой наглец!
О ней не раз великие писали…
Но как же быть, когда соседний лес
опять, опять в безлиственной печали?
Как не писать, когда в сухой стерне
старинный горьковатый запах грусти,
а в блёклой, отпылавшей вышине
всё тот же плач несут над нами гуси?
И будет так за окнами темно,
случайный, а быть может, не случайный,
ворвётся ветхий лист в моё окно,
хрустящий, как пергамент, полный тайны.
Кружитесь, листья, падайте на грудь,
ложитесь мне на голову и плечи,
и пусть ваш золотой и краткий путь
с путём пересечётся человечьим!
И я бегу из дома… И до слёз
всё так необъяснимо и так близко,
то листья подымаются до звёзд,
то звёзды опускаются до листьев!
1964
ТУМАН
Туман занавесил цветы в луговине,
и зелень примята тяжёлой росой,
рыбак по колени в тумане, как в глине,
висит с удилищем над сонной рекой.
Над лугом плывут отсыревшие звуки –
хрипят петухи и заходятся псы,
заря сквозь туман — от излома излуки –
раскинула мост до песчаной косы.
Сидеть бы и мне на замшелой коряге,
на тоненький прутик низать пескаря
с лицом, отражённым от радужной влаги,
с душой, что проснулась ни свет ни заря.
Высокие годы, тяжёлые воды
туманом окутали душу мою,
стою, словно пасынок мирной природы,
над бездной тумана, на самом краю.
1982
***
Дремлют лилии в озёрах,
спят степные пауки,
суховея сонный шорох
шелушит солончаки…
Велики глаза у страха –
слёзы, стоны, шёпот, смех…
А луна, ночная сваха,
осеняет первый грех.
Просыпаются стрекозы,
богомолы и жуки,
по степи гуляют козы –
оренбургские платки.
Звёзды в зареве зачахли,
поседели кураи,
и бессмертником пропахли
губы жаркие твои.
1992
ЧУДО
Постарел я и стало мне худо –
не найти подходящих чернил,
и приснилась мне ты, моё чудо,
то, которому я изменил.
Я вскочил, я искал твоё имя
в стародавних своих дневниках,
потускнело ли рядом с другими,
затерялось ли в жёлтых листках…
Как назвать тебя — Настя, Мария?
Кто ты — грёза, затмение, сон?
Понапрасну листал до зари я
разноцветие женских имён.
Обронил и оно раскололось,
разбежалось на тысячи брызг,
мне остался лишь мартовский голос,
мне остался июльский каприз.
Гнутый гребень и солнца осколки
на лице, на груди, на плечах
и упавшие в хвою заколки
в предзакатных и влажных Филях.
То ли взгляд, то ли вздох твой короткий,
и в багряной листве октября
твоя тень вдоль чугунной решётки
у Донского монастыря.
И теперь на любом перекрёстке,
где давно отшумела гроза,
расколовшейся радуги блёстки
размывают и колют глаза.
1984
***
Жизнь не отбрасывала тени,
пока душа росла в зенит,
но ветви сердца облетели,
а старый ствол ещё звенит.
Ещё ни солнце и ни вьюга
его не могут побороть,
лишь родовых колец кольчуга
стесняет дух и сушит плоть.
1986
РЫНОК
Не пишется, не пьётся, не поётся,
и всё‑таки пишу, пою и пью.
Гляжу на дно забытого колодца
и собственную душу узнаю.
А по ночам отдёргиваю шторы,
и лунные лучи, ложась на стол,
безжалостные, словно кредиторы,
бракуют и бракуют мой глагол.
Но, горд, как лорд, и кроток, словно инок,
я заново сплетаю кружева,
сегодня на земле и в небе рынок,
а мой товар — слова, слова, слова…
1990
СТЕПНОЕ ОЗЕРО
Я увидал степное озеро,
когда на нет сошла луна:
вода, густая, как молозиво,
прохладных лилий белизна.
Дымилась гладь его зеркальная,
похоронившая луну,
созвездия зодиакальные,
отсыревая, шли ко дну.
А на рассвете бледнорозовом
бессмертники и ковыли
головки свесили над озером
и к водопою прилегли.
И вслед за жаркими зарницами
на берег хлынули лучи
с людьми, отарами и птицами,
перворождёнными в ночи.
1993
В РАСКОЛДОВАННОМ МИРЕ
Мы живём в расколдованном мире.
Сказки кончились — скучно, старо.
Злой иронии, едкой сатире
вручено золотое перо.
Что поделаешь — всё по науке:
подобрали к природе ключи,
а Емеля без сказочной щуки
так и свищет в кулак на печи.
Нам почти удалось откреститься
от стихов, от восходов и звёзд,
жирной курицей стала Жарптица,
потерявшая радужный хвост.
Мы утратили магию слова,
взбаламутив источник до дна,
остюки да гнилая полова
обретаются в роли зерна.
Ох, учёные, будь вы неладны!
Напрягите высокие лбы –
синтезируйте нить Ариадны,
дайте шанс в лабиринте судьбы.
1995
ЗАВОДЬ
Эта сонная заводь –
день открытых дверей,
здесь учился я плавать
и удить пескарей.
Здесь я отроком грешным,
сговорясь с камышом,
подглядел, как потешно
ты прошла нагишом.
Я забыл твоё имя,
но шуршит между строк
под ступнями твоими
раскалённый песок.
1995
ПАМЯТИ ПОЭТА
От больного ума за плечами сума,
сандалеты на босую ногу,
впереди сумасшествие или тюрьма
и молись ты хоть чёрту, хоть Богу.
Все друзья позади, все враги впереди,
все дороги пропахли полынью,
льют на тощие плечи чужие дожди,
омывая сиренью и стынью.
Подглядит и запомнит землякротозей,
как ты прыгаешь с кочки на кочку.
Ты погибнешь, и выплывет куча друзей,
ухватившись за лёгкую строчку.
1989
КРАСОТА
Промелькнула, прямая, высокая,
полуженщинаполудитя,
по асфальту весеннему цокая
и зубами в улыбке блестя.
Рыжеватые лёгкие волосы,
то и дело вступая в игру,
упоённые собственной вольностью,
отлетали назад на ветру.
Присмиревшие сверстницы — где они
обретают свой рай в шалаше?
Разве к ним не слетаются демоны –
править шабаш в открытой душе?!
Может, вспыхнет звездою падучею,
догорит светлячком на лету,
на земле ещё не было случая,
чтобы мир уберёг красоту.
Но пока молода и прельстительна
и готова идти до конца,
всё доступно и всё ей простительно,
всё к лицу — от венка до венца!
1997
НОЧЬ
Рите
Ночь с фонарями, с глазницами окон
стёрла остатки дневной бирюзы
и размотала свой бархатный кокон
с лужами первой весенней грозы.
Ночь разлеглась, как невеста на ложе,
гроздья сирени провисли фатой,
ночь подытожит, а Время низложит
всё, что не смыто грозой и росой.
Жизнь в мирозданье подвластна привычке –
купол искрит и троллейбус искрит,
по расписанию, как электрички,
перемещается звёздный синклит.
Молния Зевса, сразив Фаэтона,
семенем жизни развеяла прах,
яблоком Евы, Париса, Ньютона,
райской оскомой греха на зубах…
Ева в Эдеме сама себе сваха, –
женскому чреву не писан закон,
только оно и не ведает страха,
только оно перешло Рубикон.
Ночь без Пришествия, ночь без Потопа,
быт совершает вселенский обряд,
больше не ткёт полотно Пенелопа,
нить Ариадны не вьёт шелкопряд.
Как это страшно — закон и порядок!
Плазма не выкипит в звёздном котле.
Марья Иванна над стопкой тетрадок…
неотвратима, как ночь на земле.
2005
«НАШИ»… «НЕ НАШИ»…
Конская лава на конскую лаву,
удаль и ярость с обеих сторон,
так добывают погибель и славу
«наш» эскадрон и «не наш» эскадрон.
Ради кого эта смертная сеча,
ради чего этот вызов судьбе?!
Люди, людей убивая, калеча,
жалкую тризну готовят себе…
Войны, турниры, дуэли, кулачки,
повод и довод найдутся всегда,
даже невинные детские драчки –
«юшку пустить» – не составит труда.
«Наши»… «Не наши»… пустая затея:
чтобы в соседе увидеть врага,
надо забыть, что огонь Прометея
не для пожара, а для очага…
2005
БОМЖ
Попросил прикурить у бомжа,
он смутился на долю минутки,
а потом, суетясь и дрожа,
протянул мне бычок самокрутки.
И, потешно тряхнув головой,
он как будто на миг возгордился,
дескать, видишь, браток, я живой,
я кому‑то ещё пригодился…
1999
ПОМОЛ
Есть в мире вещи, о которых
неловко всуе вспоминать:
всю жизнь кружу, как лошадь в шорах,
бегу от слов «отец и мать»…
Слова, слова — «мука’ и му’ка»,
помола «лагерная пыль» –
не идиома ради звука,
и не метафора, а быль.
Я был бесправный беспризорник
и по сравнению со мной
любой торговец или дворник
владел державной правотой.
Ну а потом я был колхозник,
залётный серый воробей,
обыкновенный жукнавозник,
а не священный скарабей.
Теснясь в землянке и халупе,
мы все служили трудодню,
толкли труху в домашней ступе,
сады сводили на корню.
На жребий сетовать не смея,
я жил, утрачивая плоть,
и так подсох от суховея,
что не разгрызть, не размолоть.
А всех радетелей помола
при кобурах и при дворах
судьба в свой час перемолола
в отлитых ими жерновах.
2005
Публикацию стихов подготовил Николай АЛЕШКОВ