или Победа, которой не было
Каждый раз, бывая в Национальном музее в Варшаве, я останавливаюсь перед этой картиной. Огромная, во всю стену, она приковывает внимание с самого порога: Ян Матейко. «Стефан Баторий под Псковом». У картины часто останавливаются школьные экскурсии, и музейные гиды хорошо поставленными голосами повторяют заученный текст о том, какой великий художник Ян Матейко, сколько крупных исторических картин он написал, и какие они большие.
Все фигуры на этом полотне изображены почти в полный человеческий рост и, действительно, производят впечатление своими размерами. Но только размерами. Помимо величавой фигуры короля в пышном убранстве на фоне роскошного шатра представлены другие исторические личности, такие, как папский нунций иезуит отец Пассевино и якобы покоренные псковские бояре в фантастических одеждах – один даже бьет королю земной поклон. А другой на серебряном подносе подает хлеб-соль. Много чего есть на картине, нет только правды. Не сдавался Псков полякам, и не кланялись псковские бояре бывшему семиградскому князьку. Всё это – лишь плод русофобских фантазий талантливого польского художника.
А что же произошло тогда, в самом конце шестнадцатого века под русским городом-крепостью Псковом?
В середине 1572 года в Польше закончила – вполне естественным путем, свое почти двухсотлетнее правление династия Ягеллонов.
Сигизмунд Август умер, не успев при жизни урегулировать проблему престолонаследия. В стране началась борьба за власть различных магнатских группировок. В выборе польского короля принимала участие вся Европа. Среди претендентов были Валуа и Габсбурги, турецкий султан и Иван IV. Так продолжалось несколько лет.
В результате на польский престол сел малоизвестный в Европе Стефан Баторий, воевода Семиградский. (Семиградская земля, или Трансильвания – восточная часть Румынии), вассал турецкого султана дворянского рода, венгр по матери. Он был образован, владел французским и немецким языками, знал латынь, но до конца жизни не мог произнести по-польски ни одного слова.
Что же определило его успех? Почему Сейм остановился на нём? А дело было в том, что Баторий дал согласие на брак с пятидесятишестилетней польской королевной Анной Ягеллонкой, которая уже несколько десятилетий металась в поисках мужа. Эта решительность Батория и определила позицию Сейма. Важную роль сыграла и активная поддержка иезуитов. К тому же Баторий еще раньше заявил с солдатской прямотой: «Предложенное мне королевство я ни за что не упущу, даже если мне придется носить корону всего три дня. Подобно Цезарю надо действовать nihil cunctando - jacta est alea - не медли – жребий брошен! Господь намерен воспользоваться мною, чтобы удивить весь христианский мир».
Что же это была за личность? Художник Матейко довольно верно изобразил его на своей картине в виде низкорослого, коренастого человека с массивным широкоскулым лицом и длинным носом. Ян Матейко основывался в своей работе не только на прижизненных портретах короля, но и видел его воочию, поскольку принимал участие в реставрации королевских захоронений на Вавеле и сделал там множество рисунков с хорошо сохранившихся останков польских королей и королев.
Некрасивый, но не глупый, Стефан Баторий прекрасно сознавал недостатки своей внешности и, вопреки просьбам придворных одеваться наряднее, выбрал самый простой образ жизни и соответствующее платье. Он не носил перчаток и натягивал башмаки на босые ноги, одежда его была темных тонов и сурового солдатского покроя. Как ни странно, все это нравилось небогатой шляхте. В этом человеке было сочетание мужиковатости, грубой солдатской прямоты и твердости в исполнении воинской дисциплины.
Шляхта считала, что именно такой король нужен Польше, чтобы навести порядок в доме. Следует напомнить, что война для шляхетской бедноты была «достойным занятием и источником существования». Но это было мнение простой шляхты. Царствовавшие дома оценивали Батория совершенно иначе. Для Вены он был маленьким воеводой, ставленником турецкого султана, при поддержке которого и добрался до польского трона, а для Москвы – безродный венгр, непонятно как занявший королевский престол.
В Москве всегда с некоторой иронией относились к выборным польским королям. В самом деле, что это за порядки, когда любой бродяга-шляхтич может получить корону и стать вровень с природными монархами. В переписке Ивана Грозного со Стефаном Баторием русский царь даже допустил такую фразу: «для тебя говорить со мною – честь, а для меня – бесчестие».
После победы над императорским австрийским Данцигом, Баторий сосредоточил все свои усилия на борьбе с Москвой. К этому времени иезуиты уже плотно окружили его и заверили в своей готовности поддерживать все начинания короля в борьбе с московитами, всячески пороча Ивана Грозного.
В Польше в тот период царил полный восторг. Её громадная армия была готова к сраджениям. Но это была наемная армия, и как бы не восхищались ею некоторые польские историки-русофобы (такие, как Валишевский), ее основу составлял европейский наемный контингент. Поэтому Баторий все время проводил в поисках денег и союзников. Полученные им от Рима 1 200 000 флоринов подошли к концу, пришлось тратить на войну все доходы с собственных поместий. Лишь впоследствии удалось получить с помощью иезуитов небольшие, правда, кредиты за границей.
Поначалу полякам сопутствовала удача. Они быстро взяли Полоцк, за что папа Римский прислал Стефану саблю и копье, освященное на рождественской мессе. Затем были взяты Великие Луки. Польская армия подошла к Пскову и тут она прочно застряла.
Деньги кончились. Рим больше ничего не давал и граф Кинский пророчески говорил русскому послу в Вене Розанову: «Своими венгерскими вшами Баторий солдат не прокормит».
Надо сказать, что за время своего существования город-крепость Псков выдержал 26 серьезных осад и только один раз враг ступил за его каменные стены. Это «совершили» немецкие рыцари-крестоносцы, с помощью измены взяв город в 1240 году – часть бояр во главе с посадником Твердило Иванковичем, чтобы удержать власть в своих руках, впустила врагов в город. Но в следующем же году новгородский князь Александр Ярославич, прозванный Невским, освободил Псков. Ему помогли восставшие горожане. Состоявшееся вскоре на льду Чудского озера года знаменитое Ледовое побоище заметно сказалось на судьбе Псковской крепости. Разгром немецкого рыцарства привел к тому, что они целое десятилетие не посягали на псковскую землю. Затем самыми жестокими осадными были 1269, 1277, 1299, 1363, 1407 и 1408 годы – враги упорно рвалось в богатый город.
Итак, 24 августа 1581 года Стефан Баторий подошел к Пскову «с многими силами». Король собрал со всей Европы наемников, желавших хорошо поживиться. Шестьдесят тысяч наёмников пришли к стенам русского города. Больше чем на десять верст растянулся их обоз, готовый принять награбленное. Были тут немцы и венгры, французы и шотландцы – эти вечные гастарбайтеры войны, бельгийцы и датчане, шведы, румыны и итальянцы. Да еще сорокатысячное шляхетское войско, собранное со всей Польши.
Первым впечатлением интервентов было изумление: перед ними лежал огромный город, окруженный тройным рядом высоких каменных стен, протяженностью более девяти километров, со множеством пушек в бойницах стен и башен, да и сами башни были громадные и на вид совершенно неприступные. Богатый был город. Десятки городских церквей блистали куполами чистого золота. Только крупных торговых лавок во Пскове было больше тысячи.
Один из прислужников Пассевино, исполнявший одновременно должность секретаря походной канцелярии Стефана Батория, некий ксендз Пиотровский, с плохо скрытой завистью записал в своем дневнике: «Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж! (Псков в те годы был больше и Парижа, и Лондона!). Помоги нам, боже, с ним справиться!»
При подходе вражеского войска псковичи сожгли свои дома в посадах, за рекой Великой. Это для того, отмечают летописи, чтобы «врагам жилищами не были».
Пришельцев было много. Но и у псковичей в городе собралась немалая сила. Семь тысяч конницы, несколько десятков тысяч пеших воинов, в ополчение влились все горожане, способные носить оружие. Пороху и ядер было в достатке. Кроме обычных орудий, у псковитян были две громадные, московского литья, царь-пушки – «Трескотуха» и «Барс».
Подробно описал древний писатель псковитянин Василий, имя которого лишь недавно установил русский ученый Владимир Малышев, все дни осады (а было их 143), не пропустив ни одного боевого эпизода, ни одного вражеского приступа, ни одной вылазки защитников города. Он знал все подробности осады и обороны города, был близок к воеводе князю Василию Шуйскому, хорошо знал подробности беседы того с царем Иваном Грозным, во время которой государь взял с Шуйского клятву умереть, но не сдать город врагу. И воевода, в свою очередь, привел всех горожан к присяге: «за град Псков биться с Литвой до смерти».
В начале осады Баторий лично осмотрел городские укрепления. Правда, особой нужды в этом не было – бывший командующий русской армией в литовской войне князь Курбский – этот «генерал-предатель Власов» XVI века, передал полякам все планы русских крепостей. Но и это не помогло.
Перед городскими стенами псковичи установили «чеснок» - несколько рядов закопанных в землю острых дубовых кольев и наступавшие задержались у них, пытаясь преодолеть препятствие. И тут загремели пушки на стенах. Отлично стреляли русские пушкари! Сотни осаждавших так и остались у предстенной преграды. Затем пушкари перенесли огонь дальше, за лес, на шатры польского лагеря у реки Псковы. Потеряв несколько сотен человек, наступавшие отхлынули. Взять крепость нахрапом не удалось.
Баторий созвал военный совет. В его практике еще не было случая такого упорного сопротивления крепости с гарнизоном, в несколько раз меньшим, чем осаждавшее его войско. Решили идти на приступ и штурмовать стену между Покровской и Свинусской башнями. Польским воеводам она в этом месте казалась слабее.
Двадцать тяжелых осадных орудий с рассветом седьмого сентября открыли огонь по участку стены между двумя башнями. Ксендз Пиотровский радостно записал в своем дневнике: «О, боже, какой сегодня грохот! Стены клубились, как дым». Огненная канонада, продолжавшаяся целые сутки, сделала свое дело – стены были проломлены.
Русские наблюдали, как «спешно и радостно», в белых праздничных рубахах (очевидно, чтобы отличать своих) ударные части Батория – венгры и немцы, бросились к пролому. За ними торопились поляки, стремясь поскорее принять участие в разграблении города. Свинусская и Покровская башни были захвачены, над ними взвились польские флаги.
Но торжествовать победу врагам не пришлось. Сразу за проломом они увидели новую стену, которую всего за одну ночь возвели защитники города. И с ее высоты на нападавших полилась кипящая смола, был открыт поражающий огонь из пищалей, мушкетов, пушек, луков и арбалетов, посыпалась негашеная известь, полетели огромные, утыканные острыми гвоздями брёвна.
Псковичи подкатили к стене огромную пушку «Барс» и направили её на верхнюю часть Свинусской башни, откуда особенно активно вели огонь немецкие и венгерские мушкетеры. От удара огромного ядра весь верх громадной башни обрушился, похоронив под обломками нападавших. Остальные не выдержали продолжавшихся контрударов защитников города и к вечеру бежали в свой лагерь. В тот день войско короля потеряло свыше десяти тысяч человек – каждого десятого. Баторий был так взбешен этим, что запретил даже упоминать о понесенных потерях.
Не везло польскому королю со Псковом. Не помогали ни его огромный воинский опыт, ни обстрелы города со всех сторон, ни устройство подкопов и минных галерей.
Когда река Великая покрылась льдом, Баторий решил атаковать город с речной, самой слабо укрепленной стороны. Большой отряд был послан под стены города, чтобы подрубить их снизу и обрушить в реку, образовав пролом. Поляки успели врубиться в нижнюю часть стены и лившаяся сверху кипящая смола и летящие камни их не задевали. Тогда псковичи привязали к длинным шестам крепкие веревки с острыми металлическими кошками. Закидывая такой снаряд под стену, как обычную удочку, они подцепляли нападавших на крюки, будто рыбу, и не успевал обалдевший шляхтич понять, что происходит, как уже оказывался в воздухе с несколькими пулями в туловище.
Воевать зимой было нелегко не только осаждавшим. В городе иссякали запасы продовольствия, начался голод, а с ним и болезни. Но стоило только раздаться звону набатного колокола на храма Василия на Горке, как всего горожане – ети, женщины, старики, даже раненные – все, кто мог держать оружие в руках, спешили на стены.
Как раз в это время и появился в королевском лагере иезуит Антонио Пассевино, направлявшийся в Москву для переговоров о мире с Иваном Грозным. Баторий откровенничал с ним: «русские при защите города совершенно не думают о сохранении своей жизни, сражаются день и ночь, едят один хлеб, но не хотят сдаваться…» Теперь перед польским королём стояла лишь одна задача – убраться из-под Пскова без особого позора. Летописец отмечает, что Бвтория заботило «как и каким образом скрыть стыд и срамоту лица своего».
Раздумывать об этом король, уехал в Польшу, оставив за себя командующим канцлера Замойского, сказав на прощанье: «Связавшись с Псковом, я уподобился человеку, который схватил волка за уши, а теперь сам не знает, что ему делать дальше: отпустить нельзя, но и держать дальше опасно…»
Замойский был представительным мужчиной с испанской бородкой и изящными манерами. Но солдатом он был плохим. И уж совершенно не был полководцем. Пока он размышлял, как выйти из трудного положения, а Пассевино, вернувшись в Москву, хлопотал о мире, псковичи, собравшись с силами, совершили вылазку, уничтожив несколько тысяч польских наемников и восемьдесят знатных шляхтичей.
Далее, со слов, русского летописца произошло следующее: «Злоусердный и великогордый поляк канцлер сие увидев – внезапную кончину своих великих панов – в великую кручину впал. На государевых же и воевод и особенно на князя Ивана Петровича Шуйского замыслил он совершить покушение. Того же месяца, января в 9-й день, пришел в Псков из литовского воинства полоняник и принес с собой великий ларец…»
Князь Шуйский не был простаком и сразу же почуял неладное. Что за мнимый доброжелатель и союзник решил послать деньги в осажденный город? Как человек со столь тяжелой ношей беспрепятственно прошел через все посты? Да и многое другое сразу же пришло в голову опытному воину. Воевода велел отыскать мастеров, умевших отпирать ларцы, не касаясь их замков, отнести ношу подальше и посмотреть, что же там такое.
Мастера прекрасно справились с работой. Отперев ларец, они увидели, что это, выражаясь современным языком, была мина-ловушка. Внутри сундука были искусно закреплены 24 взведённых самопала со стволами, направленными в разные стороны. Сверху они были засыпаны почти пудом пороха. Стоило откинуть крышку, как взведенные курки ударили бы по кремням, и во все четыре стороны полетели тяжелые пули. И тут же бы взорвался порох…
Но не удалось. И польское войско с позором потянулось из-под непокоренного Пскова. Это произошло 4 февраля 1582 года.
Королевские войска не смогли взять и находившийся в 60 километрах западнее города Псковско-Печерский монастырь, который защищал отряд стрельцов под началом Ивана Нечаева…
А в музее Варшавы и сегодня экскурсоводы продолжают комментировать упомянутую в начале очерка картину, с упоением рассказывая польским школьникам, каким великим воином был Стефан Баторий и как он бил русских, взяв богатый город Псков. Особо напирают они при этом на роль пасторской опеки Рима, указывая на старательно выписанную фигуру Пассевино.
У меня же все время возникает вопрос, почему художник Ян Матейко, считавший себя поляком, но бывший, как и его родители, верноподданным австрийской империи, написал эту лживую картину? Может, он не знал истории? Нет, человеком он был образованным, и в других его полотнах нет исторической фальши. Объяснить случившееся можно только приступом русофобии или сверхвыгодностью исполненного заказа…
И самое печальное в том, что эта талантливая и впечатляющая фальсификация уже почти полтора века исправно служит тем, кто пытается принизить Россию и всё русское. Как тут не задуматься об ответственности любого художника за свои произведения.