Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё – суета и томление духа!
Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.
Книга Екклесиаста
Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил.
Эрих Мария Ремарк
Я вмёрзла в лёд. Как ветка, оторвавшаяся от дерева под неожиданно сильным порывом ветра и упавшая в реку, которую за одну ночь сковало льдом. За одну ночь расставания – необъяснимого, необратимого – с человеком, в которого я проросла, в котором растворилась. Его прощальное письмо резко вытолкнуло меня в бескислородное пространство искажённой реальности. То, что чёрные буквы, сорвавшись с белой компьютерной страницы, раскалённой смолой вплеснули в сердце, было непереносимо. И непоправимо, ибо спасти меня от асфиксии мог только автор прощальных слов, отменив своё письмо-приговор. Однако «решение суда», где он был одновременно и истцом, и ответчиком, изворотливым адвокатом и равнодушным судьёй – отмене не подлежало.
В первые секунды я ещё пыталась сопротивляться происходившему. Приложив ладони к пылающим щекам, я пробовала абстрагироваться от прочитанного, накинуть покров безразличия на «мертвеца», которого сочинитель послания с невозмутимостью патологоанатома демонстрировал на белой простыне электронного поля. Но «мертвец» проступал сквозь все покровы моих самоутешений будничной данностью: любимый отказывался от меня и желал мне «счастья и удачи». Почему-то эти три последних слова были особенно издевательски-мертвы. В конце концов, отдавшись на волю смерти-победительницы, я признала её неограниченную власть над собой. Мир вокруг изменил очертания и температурный режим: воздух заледенел, и я вмёрзла в него, как в лёд.
Я и по сей день не могу объяснить, почему это письмо подействовало на меня так убийственно – то был не первый мужчина, с которым я расставалась. Но в те мгновения, когда я читала расплывавшиеся перед глазами строки – «не хочу держать тебя, извини за сравнение, на коротком поводке и обещать то, в чём не волен», – я физически ощущала, как каждая буква, словно тонкая игла со вдетой в неё отравленной нитью, безостановочно шьёт по сердцу, и боль усиливается с каждым новым словесным стежком. Столь буквальную казнённость словом я пережила впервые.
Открытая рана памяти долго не затягивалась. В изнуряющей дурноте обесцвеченной повседневности я хватала ртом пустоту вокруг себя, как рыба, оставшаяся без родного океана. Слишком живуч был фантом глубинной сроднённости с человеком, который пересёк границы моего вечного одиночества, а потом в лёгком компьютерном стиле удалил меня из своей жизни. Как могла его абсолютная любовь ко мне обернуться отступничеством? И если бы только любовь-страсть – с её подслеповато-романтической наитийностью. Как мог любимый человек одним махом рассечь своим письмом-кинжалом нашу духовную сопересечённость, нашу человеческую близость, вытканную неповторимыми чувствоузорами, скреплённую тысячами тонких словесных стежков, превратившихся в прочный шов в долгой веренице дней. Тогда и в помине не было отравленной нити боли – луч прямонаправленной устремлённости друг к другу кропотливо сшивал нас в одно целое. Так мне казалось. На самом деле – реальность неизменно низменно правдива – семена моей тоски по любви прорастали не на бескрайних просторах судьбы, а в замкнутом пространстве эпистолярного самогипноза. Вольный хлебопашец, собрав с электронного поля пустые колосья, умирал от голода.
Странно осознавать, что каких-нибудь два десятилетия назад подобная метаморфоза была бы невозможна: привычные рамки бытия ещё не были снесены виртуальными бульдозерами и придирчиво определяли территорию допустимого. Я отматываю назад клубок времени к самому началу этой бело-чёрной истории, к её предвосхищению, и медленно возвращаюсь в настоящее давно пройденными, неровными ландшафтами уже обескровленных виртуальных диалогов. Ибо единственная возможность избавиться от фантомной боли – это переосознать и перевоссоздать случившееся, всё перетворить заново, пережить сначала с уже настоявшимся знанием о конечном крахе своих обольщений – с обезболивающим разоблачением миражей, переложить всё что было «литературной плиткой», перелицевать так, чтобы рана потери близкого человека, постепенно зарубцевавшись, превратилась в один из шрамов-даров самопознания.
Итак – назад, в доисторическую эпоху любви, к невнятному началу, к облику человека, неожиданно вошедшему в мою жизнь не по гулкой парадной лестнице бытия – через белый туманный лаз виртуальной фата-морганы. Надо признаться, что наша единственная личная встреча на литературном фестивале не предвещала последующего виртуального неистовства. Будущий захватчик моей души поначалу мне даже внешне не понравился – немолодой, невысокий, сутуловатый. А у него возник ко мне интерес. Наверное, мужчин невольно привлекает мой таинственным образом сохранившийся облик девочки-подростка, за облаком которого – космическая бездонность притягательных противоречий. Видимо, я являю собой любопытный пример недосмотра жизни, забывающей регулярно наносить на мою внешность зарубки лет, зато исправно добавляющей в копилку моей судьбы разнокалиберные монеты разочарований. По всей вероятности, необычное сочетание внешних черт, овеянных беззаботностью, и внутренней сути, склонной к трагико-диалитическому философствованию, выделило меня и в этот раз среди многих участниц упомянутого фестиваля. Герой моего будущего любовного наваждения был в своей скованности и неотёсанности оттеснён более активными и говорливыми соперниками на обочину интеллектуального действа, в центре которого я оказалась. Тогда мы даже словом толком не перемолвились, но адресами электронной почты обменялись. Он вернулся домой – в сонную российскую провинцию, а я – в столицу Датского королевства. Через полгода он написал мне первое письмо.
Мне надо придумать ему имя. Ещё одно – теперь уже условное, литературное, с иронической зазубриной. Имя, которое не будет незаметно обживать душу и обжигать так, как обжигают до сих пор ласковые имена, созвучные когда-то моему постоянному желанию ластиться к нему, нежить, убаюкивать в частых его бессонницах. Может быть, Лось? Ведь он действительно вошёл в мою жизнь напролом через чащу тысячекилометровых расстояний между нами – самоуверенный и стеснительный, порывистый и сдержанный, ранимый и ошарашивающе бесчувственный, предупредительный и нечуткий, оберегающий и оказавшийся способным нанести смертельный удар. Впрочем, многие из этих полярных качеств долго оставались скрытыми от меня его изначально прямонаправленным собственническим желанием присвоить меня целиком, воссоединиться со мной навеки. Найдётся ли на свете хоть одна женщина, которая устоит перед устремившимся к ней мужчиной, если на стреле Амура, которую он спускает с охотничьего лука, горят слова «я не могу без тебя существовать»? И найдётся ли хоть одна, которая убеждена так же, как я теперь: выходить на заснеженное минное поле интернета в поисках любви – такое же безумие, как прыгать с десятого этажа вниз головой в надежде раскинуть в полёте руки и блаженно парить над землёй?
Если бы я сразу привлекла в сообщники благоразумие, получив первое письмо от малознакомого человека, живущего за тридевять земель, то ни секунды бы не сомневалась: фиаско нашей любовной истории виртуального разлива предрешено. Прежде всего потому, что на всех фотографиях с фестиваля, засмотренных задним числом до дыр, мне в глаза с презрительным высокомерием бросался золотой полукруг на безымянном пальце Лося, заявляя о том, что всё в жизни его обладателя давно определено и названо неизменными именами, и моему имени в круге первом его бытия места нет. И всё-таки вопреки всем расстояниям между нами Лось мастерски заговаривал зубы этой житейской очевидности, словно рисуя тонкой кисточкой на белом виртуальном шёлке – «милая, солнышко, родная…»
В виртуальной реальности можно всё: её белый свет, белый снег, белый шёлк, белый туман – всё стерпят, легко отдаваясь словам, как легкомысленная и легкочувственная женщина – ласкам бесчисленных любовников. Всё примут и стерпят снег, шёлк, холст компьютерного пространства, но и отомстят потом, доказав, что слово, запечатлённое на чём угодно и чем угодно, хоть и потакает снисходительно новой технической блажи человечества, но сути своей не меняет: что начертано пером – не вырубить топором. Начиная виртуальное словотворение с Лосем, я и не подозревала, на что себя обрекаю, облекая в слова неизбывную тягу к любовной вседозволенности. Я не знала ещё тогда, что совместное плетение слов нерасторжимее, чем сплетение тел. Ибо слова, написанные и выпитые глазами, врезаются в память сильнее во сто крат, чем слова произнесённые, дымом в воздухе истаявшие.
Первое письмо из российского медвежьего угла, где лоси водятся в изобилии, было, впрочем, достаточно невинным, хотя и таило в себе романтическую наживку: автор осторожно закинул удочку в белое электронное море и замер в ожидании – клюнет ли золотая рыбка. Рыбка встрепенулась и откликнулась, хотя в былые времена, несомненно, проплыла бы мимо такой сомнительной наживки. Почему откликнулась? Чтобы это понять, надо представить себе всю многолетнюю историю моего мелководного эмигрантского существования. После долгого заточения «в башне из слоновой кости», о стены которой бились волны чужеродной действительности, я была со всей голодной остротой заточена на бытиетворение на родном языке.
Уже в самом первом нейтрально выжидательном послании зазывно лучился писательский талант автора и вдохновлял на ответное сияние. Два одарённых лицедея слова, два гончара словесных сосудов, два мастера лепки реальности из букв русского алфавита умело взялись за дело. Мы начали с того, что закидали друг друга вопросами о вкусах и пристрастиях в искусстве, потом высадили десант на просторы нашего прошлого, начиная с раннего детства, и обменялись разножанровыми воспоминаниями. Наконец, приблизились к моей датской эпохе. Лось откликнулся на мой рассказ о неудачном браке с датским лжепринцем тремя нежно кольнувшими в сердце словами: «Можно тебя обнять?» По законам подобной переписки эти – или похожие – слова рано или поздно должны были выпорхнуть из-под его пера. И всё-таки их неожиданность, сладостно обескуражившая меня, до сих пор таится в сердце, как исходная точка того головокружительного маршрута, который мы впоследствии прошли вдвоём: от первого опробования невесомым прикосновением тонкой девственной пороши на пути в ещё безвестное будущее до грубого сталкивания меня под лёд Лосиными рогами. Как долго потом эта пороша мнилась мне яблоневыми лепестками, одуванчиковым пухом, нежной периной для наших виртуальных объятий. Я и не заметила, как «клюквенный сок» любовного словотворчества таинственным образом превратился в живую кровь. Мой виртуальный визави стал дирижёром моей реальности, виртуозно управляя последовательной сменой музыкальных жанров – от «Свадебного марша» до «Реквиема».
Впрочем, если читатель ждёт от меня детального описания всех подъёмов, спусков и виражей виртуальной страсти – он будет разочарован. Не в этом цель повествования, задуманного прежде всего для моего выживания – выжигания боли разоблачением виртуальных миражей, проникших в сердце в «троянском коне» родного языка. Но и ещё дальше мне хочется пойти, вырываясь из виртуального любовного плена. Меня волнует и манит универсальная тайна виртуалотомления.
Зачем человечеству вообще понадобилось ещё одно измерение бытия? Столетиями жили при тюремной диктатуре одномерной физической реальности и вот, тихой сапой взбунтовавшись, сотворили себе ещё и безграничное виртуальное жизнепространство. Видимо, такова изначальная природа homo sapiens: нам всегда было мало одной линии судьбы, одной траектории событий, одного русла эмоций. Томление непрожитых жизней и страсть к многотолкованию окружающего мира давно прорывались в нас неудержимым стремлением преображать зримый мир наитийностью искусства, выходя за узкие рамки однолинейного времени и одноплоскостного пространства. Но и этого оказалось мало. Мы создали ещё одну реальность, где можно совсем уже вольно сойти с рельсов, проложенных в одном-единственном направлении одномерной действительности, и через освоение нового рафинированного чувствопространства избежать поглощения – погашения – яркости бытия бытовщиной. Иными словами, освоить ещё одну территорию общения – область жизни «понарошку», сулящую чувства без надзора, приключения без опасностей, измену без последствий – где риски экспериментов над собой и другими, на первый взгляд, минимизированы и не предусмотрено наказание за превышение полномочий одной судьбы.
Так казалось и мне, стремившейся разорвать замкнутый круг событийно и эмоционально блёклого эмигрантского существования. Разве только потребность в интеллектуальном общении на русском языке толкнула меня столь опрометчиво на любовную переписку с человеком, живущим в другой стране и нерасторжимо переплетённым судьбой с другой женщиной? При том, что всё это время рядом со мной в зоне лёгкой досягаемости пребывал другой мужчина-не-муж, с которым на чужом, но уже прирученном языке, я могла разделить настырность дневных забот и скрытные желания ночи. Почему этого оказалось недостаточно? Какая ненасытность взорвалась во мне? Какая жажда потребовала утоления? Жажда, многократно усиленная своеволием моей творческой натуры, живущей на топливе сильных страстей и ярких эмоций, добывать которые в заболоченной датской действительности – всё равно что забрасывать удочку в таз с водой. Именно эта вырвавшаяся на виртуальную волю и лишь там вполне утолимая потребность в ещё более насыщенном, концентрированном жизнеучастии побудила меня, не имеющую возможности черпать впечатления в окружающем мире, вовлечься без всяких сдерживающих начал в виртуальные отношения с женатым мужчиной, также сплюснутым в деревенской глубинке жёсткими житейскими обстоятельствами, способным выйти «размяться» только в интернет, не дальше. Но интернет, как известно, неисчерпаем: выйти в него – все равно что выйти в открытый Космос. Из деревенского дома, где за окном – огород, поля и глухие леса – разом попасть в многоликий, многоволновой информационный океан, населённый миллиардами тоскующих душ. Стареющий, засыхающий в скуке ежедневного бытовращения, Лось вспомнил о привлекательной женщине, мелькнувшей перед глазами в вихре давно отшумевшего фестиваля, и вопрошающе постучался рогами в мою жизнь: ответит – не ответит? Откликнется – не откликнется? Я ответила и откликнулась. Вовлеклась. Вознеслась в обольщениях, искушениях, загадах – в сферу надбытового любовного действа. Попала в чёрно-белое немое сверхчувственное кино виртуала.
Мы обменивались каскадами наших фотографий из минувшего тысячелетия. Мы стирали границы между эпохами. Я отсылала первопроходцев в прошлое и запрашивала бесценные сведения в его архивах, я шарила в его кладовых и обнаруживала исчезнувшие клады. Законы настоящего времени потеряли над нами власть. Бескрайние просторы виртуальной мастерской щедро раскинулись перед нами: творите что хотите, сочиняйте что вздумается, пишите что на душу ляжет. Начался великий поход букв по белым электронным просторам. Чёрные буквовойска, отряжённые ко мне, захватывали мою душу в плен и поджигали восторженностью отклика. Они требовали подкрепления – моих ответных словопотоков – словополков, искусно сложенных из опытных буквовоинов. Объединённые буквоармии стремительно завоёвывали для нас совместные территории любви. Жизнь нежно затрепетала эротическим многоцветием. Мы смело переносились в мир чувственных метафор. Медовые ущелья, которые жаждал исследовать упрямый путешественник, вишнёвые водопады, которые надо было пережидать, чтобы продолжить путь в таинственных гротах, долгие ливни и яростные грозы, сотрясавшие податливое небо – становились азбукой для нашего любовного мифотворчества, миротворения, страстного умиротворения совместности.
Как же всё поначалу мнилось экзистенциально ярким, счастливо неисчерпаемым, возрождающе полноценным – жароусиливающим и жаждоутоляющим. И беспоследственно – бесподследственно – безобидным: ни жена Лося, ни мой мужчина-не-муж не догадывались о виртуальных изменах. Наше писательское усердие ни у кого подозрения не вызывало: профессия требовала многочасовой компьютерной каторги. Напротив, я стала терпимее и ласковее относиться к мужчине-не мужу, и он это отметил с радостным удивлением. Окружающие тоже почувствовали во мне благодатную перемену – я искрилась, лучилась и благоухала, как политый живой водой цветок.
Утоление вечной экзистенциальной жажды – кодовые слова виртуальной любви. Наши с Лосем совместные ежедневные словопрогулки по затейливым любовным маршрутам избавили меня от засухи рутинного существования, побудив также и творческую жизнь цвести и плодоносить: я писала стихи с нахальной лёгкостью и самоуверенностью залюбленной, по миллиметру зацелованной женщины. Лось был неистощим в сочинении нежноречивых сказок для датской принцессы. Просыпаясь, я сразу тянулась к телефону: не могла начать день без крепкого кофе любовных признаний, который приносил мне в постель мой сладострастный словогипнотизёр. Две литературные души продолжали плетение словесных кружев, зайдя в этом искусстве бесстрашно далеко: «Я не могу без тебя жить, моя хорошая» – «Я родилась, чтобы быть с тобой...» Я верила этим словам – верила в эти слова, как в молитву, и даже не подозревала, сколь они иллюзорны: в их жилах текла голубая виртуальная кровь – не горячая кровь реальности. Но как лукава виртуальная ловушка: невозможно уследить момент, когда она захлопнется. Мне хотелось лишь бесконечно пить глазами дурманящую настойку букв из белой чаши – «наша дочь будет такая же красивая, как ты...».
Я прожила несколько месяцев в нежных словесных туманах и шелках, как в раю – в любви, свободной от перепадов земного давления, очищенной от шелухи житейских противоречий, от ржавчины бытовых повторов. И когда мужчина-не-муж раздражался по очередному пустяковому поводу и начинал зудеть над ухом, как надоедливый комар, я мечтательно улыбалась: «Бог с тобой...Пока потерплю, а там посмотрим. Главное – в моей жизни есть человек, который любит меня по-настоящему...» Так ликовала моя душа-птенец, запутавшаяся в виртуальных сетях, переставшая ориентироваться в оптических приборах бытия: в далёком и близком, в настоящем и ненастоящем, в стоящем и нестоящем. То, что происходило вокруг меня, раздражало поверхностностью, неполнотой чувств. То, что было между мной и Лосем в виртуальном словослиянии, словосиянии – окрыляло безусловностью любви, незамутнённой ничем инородным. Я была накормлена и накалена до предела – точнее, блаженного беспредела – тем, что мне нужнее всего на свете: счастьем абсолютного участия во мне другого человека. Не этого ли мы все так безнадёжно, так горестно хотим? Не на эту ли ноту всегда настраиваемся, настораживаемся, кидаемся к этим любовным знакам и снова отходим, разочаровавшись?
Стремились ли мы с Лосем увидеться в реальной действительности? Конечно. Без этого наши отношения казались бы мне неполноценными. Мы считали дни, часы, минуты, мгновения до нашей встречи. Мы пробирались друг к другу сквозь бурелом дней, шли бескрайними виртуальными пустынями, нас спасали от жажды напоённые нежностью слова. Мы предсказывали и описывали нашу встречу в ювелирных деталях, мельчайших жестах, сверяясь друг с другом пристрастиями и привычками, радуясь совпадениям. Заветная дата моего приезда в Россию стала маяком нашего существования. Был куплен билет на самолёт и заказан отель в старинном городке, куда Лосю проще всего было отлучиться, придумав для семьи убедительное основание для поездки. Город N уже заранее горел и плавился от нашего вожделения. Мы изучили в нём все пешеходные маршруты, посетили в воображении местные музейчики и кафешки. Мы катались на корабликах по речке, целовались на всех перекрёстках и творили милые бесчинства в парках. В защитном коконе виртуала было тепло, блаженно, безопасно. После словообъятий с Лосём я, окрылённая, возвращалась в мою бесцветную датскую повседневность.
Пандемия грянула непредсказуемо, танком пройдясь по нежным росткам наших предвкушений. Мы написали друг другу, что отсрочка свидания, пусть и на неопределённый срок, ничего не меняет – мы готовы ждать встречи бесконечно, но что-то стало неуловимо меняться. Не во мне. В моём виртуальном визави. Из воздушного шара нашей Вселенской любви стал понемногу улетучиваться воздух. Почему я не сразу это осознала? Потому что слова любви обладают инерцией – как свет погасших звёзд, они ещё какое-то время передают силу чувства, которое уже начало угасать. Привыкшая к обожанию, я так безусловно была настроена на страстный эмоциональный отклик от моего виртуального возлюбленного, что в первое время не чувствовала в нём перемены. Наполняя свои послания к нему горячим неистовством, я не сверялась с адресатом. Между тем, его ответные слова-дипломаты начали водить меня за нос: отсылали к тому, чего уже не существовало, усыпляли бдительность совершенной формой, маскирующей отсутствие содержания. Когда же гаснущая в моём адресате любовь уже не способна была обеспечить виртуальные слова кислородом, они начали хиреть и чахнуть на глазах. Но я всё ещё продолжала цепляться за них и не цеплялась к ним, хотя их малокровие становилось всё очевиднее. Но других возможностей общения в нашем виртуальном измерении не существовало: мы не могли позвонить друг другу, усилив голосоживописью любовную энергетику, и уж тем более не осмеливались выйти на видеосвязь. Между нами была лишь словесная вязь на бледном фоне. Проталины букв на снегу. Только чёрное на белом. Обречённое на беглом.
А потом наступил день, когда виртуальное пространство осталось мертвенно неподвижным, как выцветший саван. Я весь день смотрела на белое поле без слов-следов, и оно уже не казалось мне ни пуховой периной, ни тонким китайским шёлком. Оно напоминало снежную равнину и сводило с ума ледяным безмолвием. Контраст между двумя белыми цветами: белым тёплым и белым холодным – между прошлым и настоящим – был непереносим. Через два дня, бросившись в виртуальный омут с головой, я написала: «Где ты? Откликнись...»
Ответ пришёл незамедлительно. Лось мельком сообщил о неотложных делах и предался пространным рассуждениям на абстрактные темы. Наша переписка вступила в завершающую и, увы, слишком затяжную фазу. Привычка свыше нам дана: Лось по инерции ещё какое-то время отсылал ко мне кораблики слов по виртуальным рекам, но их воды стремительно пересыхали. Как пересыхал и источник живой воды в моём сердце, а ила недопонимания становилось всё больше. Теперь я знаю наверняка: надо было уходить в самый первый день лосебезмолвия. Этот день был предельно красноречив. Черноречив. Но тогда у меня не хватило сил уйти, не достало духу открыто посмотреть в глаза реальности-истцу на выигранном суде над виртуалом. Да это бы и не помогло: написанное пером не вырубить топором, даже если от написанного «люблю» осталась лишь оболочка. «Люблю» продолжало жить своей захватнической жизнью.
Мы бурно ссорились и трудно мирились: Лось – от недостатка прежних чувств, я – от переизбытка свежих обид. Как сверженная с престола королева, я всё ждала, что ослеплённый, но преданный мне народ одумается, приступ охлаждения закончится, и всё будет как прежде. Я не успевала за сменой декораций. Я слишком привыкла быть на троне любви из драгоценных слов – правительницей в парче и шелках. А когда оказалась в лохмотьях безвластия, где дыры ссор расползались всё шире, на их латание тоже отряжала слова – всё более обескураженно беспомощные, ведь других средств примирения не существовало. Словесные нити постепенно истончались. Я пыталась вернуть им прежнюю прочность – я писала моему виртуальному любимому, что у меня нет никого на свете ближе, чем он. Ответы были уклончивы и неопределённы. В них всё чаще сквозило раздражение. А потом, как тать в ночи, явилось письмо-отступничество.
Похороны любовных чувств затянулись, но всякой боли когда-нибудь даруется двойное обескровливание: горячая кровь страдания обмелевает, и сердце более не предоставляет этой боли кров. Теперь, бродя старыми виртуальными тропами любви, уже запорошенными без-Лосиным (не целебным, но постепенно исцеляющим) временем, я не боюсь подорваться на мине сладостных воспоминаний – они разоблачены вполне. Пришёл черёд повести о лукавой натуре виртуальных слов, об их миговом всевластии, об их оборотничестве и обречённости. Об их смертности, об их смертельности. О словах, которые действительно были в начале всего, но не содержали – продолжения. И не сдержали обещаний. О холостых словах. О гробах повапленных.
Теперь я знаю, что смерть таинственным образом сопряжена с виртуальной любовью. Освоение ещё одной территории бытия, ещё одного способа самотворения через виртуальную близость с другим человеком – это, несомненно, не что иное, как очередная попытка заговорить зубы приближающейся смерти, отделить и отдалить её от себя. Ведь любовь – самый сильный глушитель страха небытия, и именно в погоне за этим, казалось бы, легкодоступным жизнеусилителем мы и погружаемся в виртуал, падаем в него, как Алиса в кроличью нору, с которой начинается страна чудес, а по сути – искажённая реальность. Несомненно, Льюис Кэрролл, сам того не зная, предсказал своей недетской сказкой виртуальное бытие. В виртуальной стране чудес всё возможно, всё доступно и всё дозволено. Там правят нежные слова-диктаторы, чью суть сразу не распознаешь. Всё начинается с их преувеличенно обострённой жизнезаряженности. Через соломинки слов в белом виртуальном коктейле в ауру бытия поступает наркотически мощный импульс счастья сродни ощущению бессмертия. В этих словах – жизнь на гребне чувственного экстаза. Но действие любого наркотика скоротечно и в конечном итоге разрушительно.
Теперь я знаю, что виртуальные кристаллы близости, очищенные от драгоценных металлов реальности, формируются так же быстро, как и распадаются. Слова «я не могу без тебя жить», претерпевая странную метаморфозу, превращаются в иное сочетание букв: «не хочу держать тебя на коротком поводке». Смертелен именно этот внезапный переход от собственной сверхценности для другого человека – к своей никчёмности. Можно легко пережить уход мужчины, который касался твоего тела, но трудно смириться с уходом человека, который коснулся твоего сердца.
Мы стремимся попасть на территорию чистых чувств без примесей быта, где властвует спонтанность всеобновления, но секрет в том, что мы не только ищем в жизни новизны, мы хотим в ней и постоянства – мы жаждем в любви бессмертия. Создавая идеальное пространство общения, параллельное реальной жизни, мы хотим обмануть смерть, но обречены на прямое столкновение с ней, когда фата-моргана любви исчезает. От бессмертия любимой к униженности, уничтоженности разлюбленной – путь в один разнозамедленный виртуальный промельк.
Воздушный букводворец на белом виртуальном песке слишком непрочен. Виртуальные слова взваливают на себя непомерную ношу и превращаются в Атлантов, подпирающих небеса любовных иллюзий: не выдерживая этого напряжения, они подламываются под собственной тяжестью. Что толку, что мы писали друг другу чёрным по белому «вдвоём навсегда»? Самоуверенность виртуальных слов, силящихся взять на себя миссию созидательных сил судьбы, рано или поздно должна была потерпеть фиаско. Главное экзистенциальное предназначение языка – сопровождать и направлять движение бытия, быть веслом событий. Когда слова сами становятся событием, они теряют способность обеспечивать бытиедвижение и начинают топтаться на месте, вариться в собственном соку, задыхаться в виртуальном самозамкнутом пространстве.
Я никогда не узнаю, какой могла бы быть реальная встреча с моим виртуальным визави – с Лосем в мешке. Она могла напоить нашу виртуальную любовь горячей кровью реальности и сделать наши отношения жизнеспособными. Если у нас и был шанс осуществиться – мы должны были покинуть виртуальное поле общения как можно быстрее. Но этого не произошло. Виртуал уничтожил нас. Впрочем, нас могла погубить и реальная встреча в милом уютном провинциальном городе N. Я ведь совсем не знала мужчину, с которым была бесстрашно откровенна (странно, что где-то живёт чужой мне человек, посвящённый в мои тайны). Я знала только его послов – слова, которые он отсылал ко мне – то в шёлковых одеждах, то в рубище дровосека, наконец, в переднике мясника. Лось передавал словам-послам всё, что было у него на уме в данный летучий миг. Послы, под конец сбитые с толку, постоянно переодевались. Бывало и так, что смешивали разные стили и жанры и устремлялись ко мне с противоречивыми сообщениями. И сердце моё то возносилось в поднебесье, то падало в пропасть – в пасть «пиши пропало». Слишком непредсказуемы законы виртуальных перепадов. Нельзя пускаться во все виртуальные тяжкие-лёгкие без ремней безопасности, защитного экрана и набора надёжных болеглушителей. Впрочем, и это бесполезно. Если бросаешься в виртуальную кроличью нору – знай: муки неизбежны.
Повествование приближается к завершению. Я не хочу перечитывать написанное – пересчитывать буквы, перелистывать виртуальные символы. Я знаю, что этот текст несовершенен, ибо написан о несовершённом, о несвершившемся. Я не писала – я изживала слова любви, я захлёбывалась ими, я тосковала по ним, я полоскала – ласкала! – их в кровавой бане боли: может быть, это были заскоки сознания – заискивание перед словами и месть им. Месть за их совершенство и юродивость, за их судьбоносность, за их щедрость и жестокость. За их всевместительность – за единение ада и рая в них.
Моё контрастно двухцветное – чёрно-белое – виртуальное бытие представало в неисчислимых трансформациях и метаморфозах. Слова являлись очертаниями старинных замков на молочном рассветном небе – в них сквозил шорох крыльев летучих мышей и трепетала нежность роз, распускавшихся за каменными стенами. Слова проливались живительным ливнем в белую сухую пыль моих одиноких дней. Слова являлись грозовыми облаками разочарований. Слова тянулись цепочкой медлительных караванов и несли мне сказочные дары, легко проходя в игольное ушко волшебства. Слова оборачивались дёгтем в белом меду предвкушений. Слова-угольки прожигали сердце искрами бессмертия. Слова-охотники петляли следами диких зверей на снегу. Слова-ледоколы взрезали лёд сомнений. Слова были шилом, царапавшим горный хрусталь. Их последний виртуальный облик на пустыре прощального письма – колючая проволока, отгородившая меня от искуса обновления. Назад уже было не вернуться. Но из чёрно-белой виртуальной западни так просто не выбраться. Слова-фантомы ещё долго являлись мне по ночам из тёмных колодцев подсознания, они проплывали мимо переменчивыми образами в солнечной дымке обескровленных дней, где уже не было следов любви. Не было больше чёрного на белом, не было больше ада и рая. Миром завладела пустота. Всё бесследно кануло в Лету – в белую молочную виртуальную реку.
Лось… Над тобой тучей нависла рифма – «не сбылось». Рифмы никогда не ошибаются. Они сшивают разрозненные фрагменты бытия разноцветными нитями новых смыслов и чувственных озарений – предсказаний, предвидений, предостережений. Отпускаю тебя из сердца и из судьбы – моя величайшая ложность, моя оплошность, моё хрустальное ликование любви, разбившейся вдребезги, моя нежность, моя нега, моё негодование. Не-годование, ибо и года вместе не провели – не провели заведомую неизбежность нашего расставания, плутая виртуальными лабиринтами. Мой плут, мой поэтический плуг, распахавший для меня новые бытийные пласты. Я всё ещё не могу сознаться себе, что нам не разойтись, мы прострочены словами, пристрочены друг к другу – и просроченности этого слияния не будет. Мы всё еще бродим вдвоём где-то там – неизвестно, неизведанно где – виртуальными тропами, бестелесно и бесцельно. Зачем, для чего?
Но – прощай, прощай для всего земного. Не вспоминай. Да это и невозможно. Ибо чтобы вспомнить – надо забыть.