• Главная
  • Поэзия
  • Проза
  • Мир писателя
  • Пульс событий
  • Партнеры
  • Авторам журнала
Меню
  • Главная
  • Поэзия
  • Проза
  • Мир писателя
  • Радуга России
  • Слово без границ
  • Розовая чайка
  • Записки пилигрима
  • Машина времени
  • Книжная полка
  • Рукописи не горят
  • Молодые голоса
  • Родная речь
  • Театральная гостиная
  • Литературный календарь
  • Кулинарный мадригал
  • Детская площадка
  • Пульс событий
  • Наши партнеры и проекты
  • Архив
  • Авторам журнала
Выпуск № 2, март-апрель 2022
  • Радуга России
  • Слово без границ
  • Розовая чайка
  • Записки пилигрима
  • Машина времени
  • Книжная полка
  • Рукописи не горят
  • Молодые голоса
  • Родная речь
  • Театральная гостиная
  • Литературный календарь
  • Кулинарный мадригал
  • Детская площадка
  • Архив
Нина ГЕЙДЭ
15.07.21

МИР ЗЕРКАЛ, РОМАШЕК, БЕЗРАССУДСТВА…

***

Сквозь желтизну газет за прошлый век

с засушенными ломтиками солнца

на выцветших полях – ко мне привет

из юности восторженной несётся.

 

И мог бы передать лишь Клод Моне

заворожённый воздух на картине

о том, как жизнь была щедра ко мне,

и сколько я чудес наворотила.

 

Наш Алма-матер всё ещё стоит,

а Родину мою переназвали,

и, заглянув в старинный кондуит,

все имена припомню я едва ли.

 

Лишь солнца блёстки вижу сквозь листву,

а голос, сердце дразнящий, не слышу.

Я в мире том исчезнувшем слыву

неосторожной – любящею слишком.

 

***

Очень больно перечитывать дневники –

кажется, умирала уже не раз.

В старых замках любви – забвения сквозняки:

там нет и следа – ни моей ноги,

ни тех, с кем в бессмертье искала лаз.

 

Очень странно из плоти дитя слепить –

материнством плыть, как цветной рекой:

колыбельные петь, лепетать, любить,

ссоры нежно латать, тихо слёзы лить –

а потом на прощанье махать рукой.

 

Очень трудно понять, что условна жизнь.

Было детство всерьёз, остальное – что ж,

понарошку как будто... Песок бежит

всё быстрее в часах, и судьбы пажи

разнесли все посылки: сиди – итожь,

 

перечитывай письма и дневники,

сочиняй для грядущей зимы завет –

и гаси бесполезные маяки:

ни одной души, ни одной руки

не привлёк обжигающе яркий свет.

 

***

Зеркала не те, что были прежде –

я сама себе уже не лгу

и свернула голову надежде,

как ромашке юной на лугу.

 

Икебана памяти сухая

не хранит любовный аромат.

Ветер наваждений затихает –

лишь стихов цветная бахрома

 

всё трепещет на холстине серых

будней, проходящих косяком.

Нечего ни жать уже, ни сеять

осенью, подкравшейся тайком.

 

Разве что лесов великолепье

вдруг органной музыкой пронзит –

прошлых и грядущих поколений

я услышу вызов и призыв,

 

и берёз витые отраженья

задрожат, как клавиши, в реке.

Знаю я, что после пораженья

уходить придётся налегке.

 

Мир зеркал, ромашек, безрассудства –

мне с тобой так было хорошо.

Кони на лугу, как встарь, пасутся.

Вот и ладно – что же мне ещё?

 

***

Памяти сухофрукты горчат.

Чайки над морем чужим кричат.

Время уже не даритель – вор.

С прошлым увядшим вступаю в спор,

жребий принять не желаю свой –

рано опавшей шуршать листвой.

Перебели, черновик, зима,

и перед тем, как долги взимать –

переписать мне позволь, Господь,

жизнь – но не душу, а только плоть.

Плот подари мне – иной рекой

плыть, управляя веслом-строкой.

Но, как круги по воде, слова.

Дом мой из дыма, чадит едва

пламя растративший костерок –

в нём угольки одиноких строк.

***

Наверно, было слишком много красок

на полотне судьбы и тех плодов

ворованных, что после всех утрясок-

усушек – не оставили следов.

 

Лишь памяти земной переизбыток

чуть-чуть горчит – и ночи так тихи.

Был мир перевоссоздан и испытан

на лёгкость – воплощением в стихи.

 

Забывшие любовный лепет руки

сжигают невесомые мосты –

и лепят одиночества фигурки

из пересохшей глины пустоты.

 

***

Все замкнутые пройдены круги –

разомкнуты и сомкнуты по новой,

и мерою протянутой руки

измерен мир – от края до основы.

 

Бессмысленности милые, кружа

как пчёлы, мёд со всех лугов собрали,

и ранами цветущая душа

в последней битве подняла забрало.

 

Всё легче жизнь висит на волоске.

Всё тяжелее грозовые тучи.

Зерно любви томится в колоске –

несжатом, одиноком, невезучем.

 

***

Буквовьюга письма твоего

мне на сердце сугроб наметает.

Ты не можешь понять одного:

мне не нужно красивых метафор

 

и искусных узоров вранья

на стекле твоих зимних сомнений.

Ты приди ко мне, выпей вина,

чтобы мы от любви разомлели,

 

и скажи мне простым языком –

недвусмысленно, прямо и кратко:

Ты отдашь мне себя целиком?

Ты возьмёшь мою жизнь без остатка?

 

***

Обострение счастья, когда уже вроде болезнь

притяженья к тебе перешла в несмертельную фазу.

Неужели в ушко избавленья от жажды пролезть

мне в пустыне любви за всю жизнь не удастся ни разу?

 

Караваны идут терпеливо с дарами разлук

в раскалённых песках бытия, пересыпанных в Вечность,

пока где-то вдали не уловит обманчивый слух

шелестенье ручья, и душа – неумелый разведчик –

 

устремившись к воде напрямик потайною тропой,

не направит к беде и к звезде в пересохшем колодце.

Обостренье тоски после встречи случайной с тобой.

Обозренье судьбы – трепетанье несжатых колосьев.

 

***

Есть жажда – утоленья нет,

и душный морок непрогляден.

Таков любви земной сюжет:

вознагражденье и проклятье,

 

и счастья выспреннего блажь,

и выпаренным будням кукиш,

ловушка, западня, мираж –

всё это зная, вновь рискуешь

 

и, лишь любви завидев тень,

не разглядев ещё разлуку – 

сквозь свежий бурелом потерь

идёшь по замкнутому кругу.

 

***

Когда любви поспешно маску 

друг с друга сняли, и былые

черты привычно отразились

в старинных пыльных зеркалах –

покорно мы опять вернулись

в реальность, словно эмигранты,

из той земли обетованной,

где грезили прожить всю жизнь –

ну, скажем, с берегов испанских:

там мы на море обольщений

с витых балконов любовались,

сплетясь телами, словно змейки, 

в тягучем солнечном меду.

Ты подбирал губами капли

вина заворожённо нежно

с моих коленей загорелых,

и дольше века длился миг –

а я, твоих волос касаясь,

придумывала имя дочке

на случай, если Божья воля

вдруг явит чудо из чудес.

Мы просыпались на рассвете,

повадки счастья изучая,

и ветерок, летящий с моря,

полночный жар не охлаждал.

Ты по утрам варил мне кофе

и розы клал у изголовья.

«Мне кажется, что я родился

с тобой быть рядом» – говорил,

лаская завитки на шее.

Так было и в тот ясный день,

когда тебе рассыльный в чёрном

вручил решение суда:

покинуть горы, море, чаек

и к аистам опять вернуться

в пределы средней полосы.

«А как же сказка?» – я спросила,

обескураженно снимая

кольцо из лёгкой звёздной крошки.

«Что делать – ты ответил – искры

иллюзий долго не сияют.

Давай в глаза посмотрим правде:

у нас тут будущего нет».

Поодиночке мы вернулись

на родину – в гнездовье быта,

смирения, покоя, воли,

к жилищу аистов, которым

ребёнка в дом не принести.

Я в башню из слоновой кости

вновь поднялась – открыла книгу

на той странице, где когда-то

оставила, не дочитав,

но строки стали расплываться.

Я подошла к окну – на небе

всё те же звёзды трепетали,

и было странным осознанье:

на свете больше нет меня.

В ушах, как в раковине, море

ещё шумит, но, может, время

утешит и утишит боль?

Мне тихо на лицо ночами

любовь, как бабочка, садится –

прощальным эхом поцелуя

щекочет губы и глаза.

Я медлю краткое мгновенье

её согнать – вдруг своевольно

вдогонку улетит душа?

Но аист – вечный соглядатай,

но аист – судия безмолвный – 

крылами смахивает в вечность

волшебный памяти узор.

 

* * *

Я обозналась, так бывает –

и гость случайный был таков.

Но что меня не убивает –

не пригодится для стихов.

 

Я обозналась, так бывает –

и говорю себе: не ной.

Боль постепенно убывает,

как прибывает свет дневной.

 

Душа пороги обивает

чужих миров, судеб чужих –

и всё на встречу уповает

с тем, без кого не может жить.

 

Осенний ветер завывает.

Идёт на убыль век земной.

Я обозналась – так бывает.

Бывает часто так со мной.

 

***

Когда уже всё поздно – можно всё.           

Какое облегчение предсмертья –

по чувству только жить, а не по смете –

посметь всё то, что некогда осёл

 

меж двух стогов в смятенье выбирал

и всё не мог желаемое выбрать.

Как хорошо из всех пристрастий выбыть

и долг забыть, что шилом выпирал.

 

Всё обнулилось жизнью – смех и плач,

плодом с горчинкой обернулось семя.

Любовям вечным порубил палач

ромашковые головы на сено –

 

насытить Буриданова осла

и научить осеннему смиренью –

и всепрощенью, и благодаренью 

за щедрые дары добра и зла.

 

Как нынче беспоследственно не лгать,

неправду бесподследственно приветить,

бросать слова и помыслы на ветер

и разводить ромашки на лугах

 

не для судьбы – для комнатных стихов,

музейной безупречной икебаны.

И прикасаться тихими губами

к чужим губам – без пламени грехов.

 

И ощущать себя летучим сном,

пока минувших наваждений слиток

качается, как золотистый листик –

последний – за распахнутым окном.

 

  • Почта: journal@literra.online
Яндекс.Метрика