* * *
Сквозь воздух, сквозь пальцы, прозрачные стены
разлук, как песок – наугад, невпопад –
просыпалась жизнь безвозвратно, бесцельно,
и в прошлое, ставшее горько бесценным –
уже никогда наяву не попасть –
туда, где скворечники в сини апрельской,
трава, что едва начала прорастать,
а после листвы обессиленной, прелой
старинного запаха тайная прелесть
пророчат, что всё не дано просто так.
Там детство, как действо – бесценный подарок –
когда поднимается жизнь во весь рост:
там гордый олень, а не жалкий подранок,
и плещет картина любви за подрамник,
который в твердыню житейскую врос.
Сквозь вязь тишины, стихотворные строки
струится душа, и кому рассказать,
что, днём обивая чужие пороги,
во сне по знакомой до боли дороге
бежим, оставаясь на месте, назад?
* * *
Оставьте сегодня меня одну,
пускай я даже иду ко дну.
Быть может, это такое дно,
где только мне побывать дано.
Там неприметный порог лежит:
не смерть ещё и уже не жизнь.
И так легко возвратить назад
клубочки шерсти цветной – вязать
узоры спутанных дней невмочь.
И день уже не светлей, чем ночь.
Вязанки слов – вот и всё, что есть.
Их, слава Богу, пока не счесть.
И, значит, маленький костерок,
вздымаясь, светом зальёт порог,
где продолжает в глаза смотреть
ещё не жизнь, но уже не смерть.
* * *
Как хороши безлюдье и безделье
в закатной невесомости потерь,
где страсти обескровленной бестселлер –
единственное чтение теперь.
Без тьмы разлук, без полдней исступленья
покойно так, покорно тишине.
Шуршание дождя и птичье пенье –
волшебные события извне.
Я пью нектар минут неторопливых –
они теперь длиннее, чем года,
и бытия прозрачные отливы
целебны для души как никогда.
Уже не приведёт к волненьям крови
из пыльного ларца старинный блеск
в далёких землях собранных сокровищ –
и памяти неосторожный всплеск.
В осенней созерцательности ленной
играть земные роли не спешу.
Лишь вспыхнет ненароком изумленье,
что так и есть всё то, что я пишу.
* * *
Врач – вестник горя – взгляд отвёл устало,
и детства навсегда уплыл паром
по тусклой ртути дня, когда узнала,
что бабушку домой не заберём.
Костяшки лет на счётах жизни время
бесстрастно отсчитало – нет отца
и мамы нет, и не с кем есть варенье
на кухне типового образца.
Поспешность бытия невыносима.
Жар молодой любви – калиф на час.
Давно живу без маленького сына,
который стал мужчиной невзначай.
Сошла с дороги столбовой и сбоку-
припёку в мельтешеньи лет и зим
живу одна, взываю сердцем к Богу,
который вечен и неуязвим.
* * *
Найдём границу слов и тишины границу –
там бытия улов незримо сохранится.
Раскроем веер дней на театральной сцене,
где вымысел верней на истину нацелен,
чем сбивчивый, слепой, случайный ход событий.
Забудемся с тобой в объятиях наитий –
где жизнь свежа, как кровь, глубокого пореза.
Моя к тебе любовь – волшебник и повеса.
Между молчаньем дня и многоречьем ночи
черта проведена незримым многоточьем:
иди по ней, иди – над бездной сна и бденья –
небытия пути вновь сходятся с рожденьем.
Услышь – ещё до слов, до дрожи каждой жилки:
моя к тебе любовь была – ещё до жизни.
* * *
Деревья растут, как желанья,
из плена земли восстают –
растут прихотливо, жеманно,
на цыпочки детства встают,
ковёр подметают небесный,
сгоняют с небес облака –
и солнце сияет над бездной,
где смерть норовит облекать
в бессмысленность чувства и речи,
поднявшие жизнь на дыбы,
с любовью случайные встречи –
пунктир пересадок судьбы.
Растите деревья-желанья
и ветви вздымайте в мольбе –
сама так столетья жила я
в безликой земной молотьбе.
В пред-творческой муке распила
не верьте, что это конец –
сама свою душу растила
кругами древесных колец.
Всем гнёздам и звёздам при вёснах –
по прихоти сбывшихся снов –
даровано право провоза
в бессмертье на спинах у слов.
* * *
Я знала, что когда-нибудь ко мне
вернёшься ты через пустыню смерти –
и я сойду с ума от этой смеси
отчаянья и счастья, а в окне
заснегопадит так, как в первый год
моей любви к тебе без прав и правил –
когда вдвоём у тайной переправы
души единой постигали код.
Десятилетья жизни без тебя
средневековьем сумрачным предстали –
и в Возрожденье распахнулись ставни,
в цветущую безбрежность бытия.
Мне осень жизни больше не страшна –
там, за снегами, ты меня подхватишь
летучим светом и прошепчешь: хватит
разлук земных, небесная жена.
* * *
Скученность скуки. Соскучилась – скуден
мир без тебя. Соскочить бы как встарь
с ржавой подножки размеренных буден,
выпасть из времени, вместе восстать
из невесомого пепла забвенья,
кровью горячей наполнить слова,
соединить наши губы, как звенья
судеб распавшихся – зацеловать
шрамы разлуки, истаять в истоме
лета, пустившего по ветру нас –
выйти из времени, выйти из дома,
из домогательства смерти – на час.
* * *
Я за себя не поручусь –
приличий поручень разрушен.
Неудержимость сильных чувств –
как безрассудный залп из ружей.
Нарушен бытия уклад
в старинном родовом поместье –
и жить придётся наугад,
но лишь бы вместе, лишь бы вместе.
Прими же чувств моих парчу,
закутайся в неё вальяжно.
Я за тебя не поручусь,
но это, знаешь, и не важно.
Прости, такой уж рождена –
создатель жанров неизбитых.
Наверно, не совсем жена –
творец земных переизбытков.
* * *
Я помню чувства – не слова,
для них искавшие огранку.
Не выверенным звуком кратким
натянутая тетива
мгновенья отпускала вдаль
стрелу судьбы моей мятежной,
лишь чувств – то жарких, то метельных
неистовство – их воск и сталь
меня творили: то в огне,
то в ледяных разломах смыслов.
Цвет с полотна столетий смылся,
но чувства выжили во мне.
Во тьме, в молчанье, в забытье,
как старые иконы в храме
бессменной грамотой охранной
любовь спасает бытие.
Я помню чувств узор – не слов
затверженность и затвердевшесть.
От мук земных не отвертевшись,
я жизнь, как все, несу на слом.
Но чувства, светлячки потерь,
мерцают нежностью молочной,
и всё моложе и моложе
душа бессмертная теперь.
* * *
Покосилась судьбы усадьба.
Облетает вишнёвый сад.
Под осенним дождём усадка
бытия всё заметней – сядь-ка
у камина, вернись назад
на крыльцо в незабудках ранних –
в царство ласточек и стрижей.
Посмотри, как простор бескрайний
покрывает светило рьяно
глянцем будущих миражей.
Свежевыкрашены ступени.
Свежевыкрадена любовь.
В первозданных ромашках пенных –
стрекозы голубой пропеллер.
Лет колодец глубок – лубок
лета ярко расписан, сочно.
В доме всё на своих местах.
Побывай в тех краях заочно.
Нас прилаживать к детству прочно
наловчился какой мастак?
Нет, не всё в безвозвратность канет –
код безвозрастности прочти
на золе, на песке, на камне.
Бытия выцветают ткани –
но, как воздух, они прочны.
* * *
Мир словами заарканен –
Песнью песен нежно ранен.
И вода его, и камень –
всё подвластно языку.
И Господь словозеркален,
потому и неприкаян
всяк, кто на своём веку
не изведал власти слова –
его тонкого излома,
его юности в цвету,
его древних предсказаний.
Мир словами заарканен –
за собой его веду!