Никогда ещё Юрка не чувствовал себя таким слабаком, как на второй день учёбы в школе. С самого утра надавали ему «лещей» сыновья местного воровского авторитета –младшие Зинченки. Один ходил во второй класс, а другой в третий. Оба были сбитыми, вихрастыми крепышами с нагловатыми ухмылками на веснушчатых лицах. С Зинченками никто не решался связываться. Их многочисленная семейка была знаменита на весь район. Глава семейства Кондрат лихо промышлял в городе и окрест со старшими сыновьями. И хотя на своей улице и соседних они вели себя демонстративно вежливо, большинство жителей старалось пройти стороной, завидев шесть коренастых фигур с вечно хмурыми лицами. Младшие Зинченки умело пользовались семейной славой и вели себя в школе вальяжно и дерзко. Впрочем, задирали они не только Юрку, а всех первоклашек, утверждая своё превосходство над малышнёй.
Но ладно бы только Зинченки! Двоюродный брат Алик, старше всего на год, но выше на полголовы, тоже не смог удержаться, чтобы не поиздеваться над Юркой. Во дворе-то сильно не разгуляешься – то мать прикрикнет, то бабушка одёрнет. А по дороге из школы, когда одни сорванцы вокруг, чего ж не напомнить хилому Юрке, кто сильнее. К тому же тот гордо вышагивал в новой, специально к школе купленной форме. В отличие от формы Алика, приобретённой ещё в прошлом году на вырост, у Юрки ярко сияли пуговицы на курточке, подпоясанной ремнём с тяжёлой матовой пряжкой, а на голове ладно сидела школьная фуражка с начищенной кокардой. Эта фуражка вызывала особую зависть и неприязнь у Алика – свою-то он дважды терял и чудом находил на заборах, в драках посеял кокарду и сломал околышек. Фуражка бесформенным блином болталась на голове, вызывая насмешки одноклассников, а мать наотрез отказалась покупать ему новую, считая это пустой тратой денег. Оно и понятно – всего-то семь лет прошло, как война окончилась, хозяйство медленно восстанавливалось, и каждая копейка была на счету. Брюки с курточкой для школы есть, а фуражку и такую доносит.
Алика так и подмывало хоть чем-то Юрке напакостить. Вот он и принялся больно толкать младшего брата кулаком в спину.
– Эй, полегче! – вскричал Юрка, уворачиваясь от тумаков. – Чего пристал?
– Хочу и пристаю! – ответил Алик, ударив его в плечо.
– Сейчас врежу! – пообещал Юрка.
– А ну, врежь!
Алику только это и надо было, чтобы затеять драку. Юрка неуклюже махнул рукой, и тут же получил тычок в нос, хотел двинуть Алика ногой, но тот с хохотом ударил его сзади своей. Юрка разозлился и с криком бросился на брата. Оба сцепились посреди дороги и с воплями принялись тузить друг друга. Закончилась бы эта потасовка, как обычно, слезами Юрки и победой Алика, если бы у того не было другой цели. Стукнув Юрку в живот одной рукой, другой он схватил его новенькую фуражку и швырнул её в сторону. И надо же такому случиться, что плюхнулась она в единственную мутную лужу посреди дороги и принялась оседать в жирную липкую грязь.
– Ты что натворил? – закричал Юрка, отпихивая брата и бросаясь к фуражке. Вид её был ужасен, а мать только утром давала строгое наставление ничего не порвать и не испачкать. А с такой фуражкой как вернуться домой? Трёпка ждёт неминуемая. – Я мамке скажу, что это ты виноват!
– Только попробуй! – погрозил кулаком Алик. – Я получу от твоей, от своей, а потом ещё и бабушка добавит! Хана тогда тебе! Лучше в школу не ходи!
– А так мне от матери достанется, – хлюпнул носом Юрка, и Алик сразу остыл, почувствовав жалость. Мать у Юрки была, ох, как строга. За малейшую провинность тётя Вера могла живо всыпать по первое число.
– А давай знаешь что? – Алик заговорщицки подмигнул. – Скажем, что это Зинченки фуражку в грязь бросили. Все знают, какие они шалапутные, и сразу поверят. Зато нам с тобой не влетит!
Юрка сделал так, как договорились. Пока он красочно описывал вероломное нападение Зинченок, Алик стоял рядом и кивал с самым серьёзным видом, подтверждая его слова.
– Вот как? – проговорила мать Юрки и нахмурилась. Женщина она была молодая, двадцати шести лет, изящной приятной наружности, и в целом вела себя культурно и обходительно. Но внутри нрав имела непростой, отчаянный, доставшийся ей в наследство от покойного отца Фёдора и здравствующей матери Настасьи.
Юркин дед Фёдор до войны был примечательной личностью. Назывался биндюжником, имел в своём распоряжении пароконную повозку и занимался перевозками грузов. Силищи у него было не меньше, чем у двух крепких коняк, в драку с ним боялись ввязываться, но была и слабость – любил после работы пропустить пару стаканчиков. От проклятого напитка делался он не в меру горяч и вспыльчив, а потому, когда Фёдор возвращался домой, вся улица сидела по домам, опасаясь высунуть нос наружу. Эта слабость и довела Фёдора до беды – зимой по пьянке заснул в сугробе и отморозил почки. Помирал потом долго и в страшных мучениях.
Не успела Настасья похоронить мужа, как грянула война. Немцы наступали, и вскоре стало ясно, что город сдадут. Настасья тоже была женщина с непростым характером, в оккупации держала связь с партизанами, явочную квартиру и большое хозяйство для прикрытия подпольной деятельности. Немцы с ней считались, как с набожной и зажиточной горожанкой, и долго не подозревали в антифашистской деятельности, пока не получили донос от жившей недалеко осведомительницы. Чудом Настасье тогда удалось спастись от засады, устроенной гестапо, и дожить до освобождения родного города.
И такая наследственная смесь биндюжника и бесстрашной подпольщицы взыграла в Юркиной матери после рассказа о бесчинстве Зинченок, что взяла она в одну руку покрытую грязью кепку, а другой крепко стиснула ладошку сына и решительно зашагала к дому Кондрата. Тот же, ничего не подозревая, сидел на веранде за большим деревянным столом в окружении старших сыновей и нескольких приятелей по воровскому делу и степенно попивал чай. Все в изумлённом молчании уставились на Веру, когда она ворвалась во двор и быстро направилась к столу.
– Здоров, Кондрат! – проговорила Юркина мать, подходя к главе семейства. – Вот, полюбуйся, что твои сыновья натворили! Испортили фуражку, а она, между прочим, совсем новая была и денег стоила! Но коль уж тебе своих детей воспитывать и учить хорошим манерам некогда, так я повоспитываю тебя!
С этими словами Юркина мать наотмашь ударила воровского авторитета грязной фуражкой по лицу, потом в сердцах швырнула её на стол и, гордо подняв голову, вышла со двора, сопровождаемая тягостным молчанием. Юрка топал рядом, втайне ликуя, что мать поверила про Зинченок, и для него всё обошлось без выволочки. Домой он не пошёл, а остался гулять на улице с мальчишками.
Минут через пятнадцать на дороге показалась группа мужчин, направляющихся к дому, где жили Юрка с матерью и бабушкой. Во главе шагал Кондрат Зинченко, сжимая в руках здоровенный колун, за ним топали старшие сыновья, кто с топором, кто с дубиной, и несколько незнакомых дядек. У всех на лицах было свирепое выражение. «Вот здесь та дамочка с фуражкой проживает», – донеслось до Юрки. Он порядком струхнул, прервал игру и пулей помчался домой. Прямо с порога закричал:
– Бабушка! Бабушка! Там Зинченки мамку идут убивать!
Бабушка Настасья в этот момент варила борщ. Коротко взглянула на Юрку, обернулась к ворвавшейся в кухню испуганной Вере и поинтересовалась:
– С чего бы это?
Та скороговоркой рассказала, как не сдержалась и повоспитывала самого Кондрата.
– Ясно, – констатировала бабушка, погасила огонь в плите, сняла цветастый передник и вышла во двор, где вокруг Зинченок уже собиралась любопытная толпа. Юрка с матерью последовали за бабушкой.
– Здоров, Кондрат! – проговорила Настасья. – Чего пришёл?
Свирепый Кондрат, увидев бабушку, вдруг стушевался, спрятал колун за спину и робко забормотал:
– Я, пардон, мадам Настасья, конечно страшно извиняюсь за беспокойство, но кто вам та дамочка, что из-за спины выглядывает?
– Это дочь моя, Вера, – ответила бабушка.
– Дочь? – У Кондрата от удивления вытянулось лицо, и он растерянно обернулся к притихшим мужчинам.
– Так чего пришёл-то? – снова спросила бабушка.
– Тут понимаете, какое дело, при всём моём к вам почтении, – замялся Кондрат, стоя перед Настасьей, как провинившийся школьник. – Ваша дочь при всех смазала меня грязной фуражкой по роже. А вы ж знаете, я – авторитет, как стерпеть такую обиду? Что людям скажу? Не поймут меня.
– Так чего ты хочешь?
– Надо ж как-то восстановить, так сказать, справедливость. Пусть хоть извинится…
– Вера, – бабушка оглянулась на дочь, – извиняйся!
Юркина мать выступила вперёд и пробурчала, потупив взгляд:
– Извините, не права была. Больше не буду.
– Теперь доволен? – Кондрат кивнул. – Вот и ступай себе! – проговорила бабушка, давая понять, что конфликт исчерпан.
Зинченки поплелись прочь со двора, а она вернулась в кухню доваривать борщ. Застывший от удивления на крыльце Юрка не мог поверить глазам и ушам. Как же так? Гроза всего района Кондрат Зинченко боится его бабушку? Невысокую женщину, худенькую, всегда тихую и спокойную? Но почему?
Он пробовал приставать к ней с расспросами, но Настасья только отмахивалась, занятая хозяйскими делами и перешёптыванием с Верой.
– Не приставай! – осадила Юрку мать, выдала на всякий случай подзатыльник и выпроводила гулять на улицу.
Дождавшись вечера, когда Вера умчалась на завод в ночную смену, а бабушка уселась в кресло, вытянув уставшие ноги, Юрка снова заканючил, умоляя объяснить, почему Зинченко вёл себя так странно.
– Ну ладно, слушай, – сдалась бабушка. – Случилось у нас с Кондратом одно недоразумение во время войны. Я тогда была партизанской связной, а жила под видом зажиточной горожанки – держала в сарае свиней, кур и торговала на рынке всякой всячиной. Перед тем как заколоть свинью, давала знать родне из деревни – мол, приезжайте, поможете мне с торговлей. Они приезжали, грузились на телегу и везли якобы всё на базар, а на самом деле лесочками да к партизанам. Так снабжала их пропитанием и свежими сведениями о том, что в городе делается. И вот как-то раз заколола я кабанчика, разделала его и всё в пристройке у сарая поскладывала. Приготовила, значит, для родни. Рано утром они явились, я пристройку открыла – а там-то пусто! Подчистую кто-то кабанчика вынес. «Кто ж это мог такое сделать?» – спрашивают у меня. «Да кто? – отвечаю. – Кроме Кондрата Зинченко больше некому. Его ребятня вчера целый день вокруг сарая околачивалась. Видать, не просто так». Но при немцах-то родственники не стали шум поднимать, чтоб меня не выдать. Уехали потихоньку обратно. А как наши город освободили, так Кондрату о его пакостях и припомнили. Он-то быстро во всём сознался, в ножки мне бухнулся. «Ой, – кричит, – мадам Настасья! Кто ж знал, что вы такая важная особа! Я-то думал, что с куркульки зажиточной не убудет! Замолвите словечко перед нашими, не оставьте пацанят моих сиротками!»
– А ты что? – нетерпеливо спросил Юрка.
– Ну как что? Замолвила, – усмехнулась бабушка. – Наши его и простили. Только постращали немного, чтоб другим неповадно было. Подвесили за ноги на дереве и табличку прицепили: «Он украл партизанское сало». Так день провисел, всем на потеху и в назидание. А потом домой отпустили. Но запомнил Кондрат ту науку на всю жизнь, потому и ведёт себя со мной соответственно. Эх, жаль его, непутёвого! Ладно, сам вор, так ещё и мальчишек своих к этому делу пристрастил. Не будет им ладу в этой жизни. Ладно, Юрка, спать идём, вставать завтра рано. В школе только языком не мели направо и налево. Узнаю, что проболтался – уши надеру.
Бабушка поднялась с кресла и пошла в комнату готовить постель, только Юрка потом долго не мог уснуть. Всё ворочался, вспоминая прошедший день и дивясь бабушкиной жизни и авторитету.
А обман с фуражкой раскрылся на следующий день – Алик не сдержался и всё выболтал во дворе. Юрке вечером знатно досталось от матери! Колотушек она ему выдала в двойном размере – за порчу имущества и за враньё. Но были после того случая и приятные последствия. Больше никогда Юрку в школе не задирали младшие Зинченки, но уж если какая затевалась драка, то махали они кулаками на его стороне. Сам же Кондрат Зинченко при встрече с Юркой всегда учтиво раскланивался, снимая головной убор, и просил передавать нижайшее почтение бабушке. Так и продолжалось пару лет, пока не повязали главу семейства со старшими сыновьями на какой-то большой краже да не отправили надолго в столь далёкие места, что и на карте не сразу сыскать. Жена его с младшими ребятами уехала в дальнее село к родне, и на том эта история закончилась.