Данная публикация отсылает к статье Валерия Хатюшина «Странности биографии, или Тайна жизни Пушкина», опубликованной в №5-6 «Молодой гвардии» за этот год, где автор утверждает, что биография А.С. Пушкина подвергалась и подвергается намеренному искажению. Соглашаясь с этим мнением, продолжу мысль: оценка личности и деятельности М.Ю. Лермонтова так же была лишена объективности на протяжении многих лет. Редкие голоса исследователей, отстаивавших честь и репутацию поэта и его семьи, тонут в общем потоке казенной традиционщины, знакомой всем со школьной скамьи.
При изучении биографии и творчества М.Ю. Лермонтова можно составить рейтинг наиболее популярных фантазий. На первом месте окажутся истории об отце поэта (некоторых не устраивает кандидатура Юрия Петровича Лермонтова): отцовство приписывают то кучеру, то еврею, то чеченскому вождю. На втором месте фантазии о деспоте-бабушке Елизавете Алексеевне Арсеньевой. Ей, заменившей, по сути, мать, единомышленнику, другу, самому близкому и любимому для Михаила Юрьевича человеку, достается больше всего. До настоящего времени серьезные исследователи муссируют сказки о том, как Елизавета Алексеевна довела своего супруга Михаила Васильевича до самоубийства, из мести не приехала к нему на похороны, насильно выдала дочь замуж, провоцировала скандалы между дочерью и зятем, жестоко разлучила внука с его отцом, не позволяла Михаилу Юрьевичу жениться, содержала игровое заведение и насильно выдавала несовершеннолетних крепостных девок замуж.
На третьем месте традиционное заблуждение исследователей: Лермонтов – богоборец, почти революционер, а также романтик и одиночка. При этом упрямо игнорируется если не имперское, то сродни тому мышление Лермонтова, его религиозность, славянофильская идейная направленность, которую легко выявить при сопоставлении его текстов с произведениями А.С. Хомякова; игнорируется также сомнительность написания Лермонтовым стихотворения «Прощай, немытая Россия» и его авторство по отношению к стихотворению «Христос Воскресе». Есть еще фантазии о плохой учебе Лермонтова, и том, как его «выгоняли» из университета, как поэт плохо обходился с женщинами (к слову, «обиженных» всего две, и поведение их было далеко не безупречно) и, конечно же, как Михаил Юрьевич спровоцировал бедного Мартынова на дуэль. Не будем упоминать имена почтенных, а в некоторых случаях уже и почивших ученых, утверждавших вышеперечисленное, но согласимся, что обилие странных и в большинстве случаев не доказанных умозаключений исследователей дает право другим сомневаться в их непогрешимости.
В этом году, когда отмечается юбилейная дата – 210 лет со дня рождения М.Ю. Лермонтова, хотелось бы обратить внимание на одну странность, которая столь очевидна, что ускользает от внимания исследователей: каждый, кто начинает заниматься изучением жизнетворчества Михаила Юрьевича, приходит к необходимости изучать творчество и биографию Александра Сергеевича Пушкина.
До настоящего времени исследователями не дано внятного объяснения бурной реакции Лермонтова на смерть Пушкина, с которым, как утверждает большинство ученых, Лермонтов не был лично знаком. А так ли это? Да, прямых доказательств их знакомства нет, но косвенных – множество. Лермонтов был знаком лично с В.А. Жуковским, Н.В. Гоголем, С.Н. Карамзиной, А.О. Смирновой-Россет, В.Ф. Одоевским, дружил со Львом Пушкиным – родным братом А.С. Пушкина, знал жену Пушкина Н.Н. Гончарову. Факт встречи А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова подтверждали П.К. Мартьянов, П.А. Висковатов, А.О. Смирнова-Россет. Косвенно указывали на вероятное знакомство Лермонтова и Пушкина Э.Э. Найдич, Л.Б. Модзалевский. Из современных исследователей такую вероятность допускает В.И. Новиков, а Любовь Краваль, автор книги «Рисунки Пушкина как графический дневник», прямо утверждает факт знакомства поэтов.
28 января 1837 года Лермонтов, сильно простуженный и лежащий в постели, пишет первые строки стихотворения «Смерть поэта» до слов «…и на устах его печать». 29 января Пушкин умирает. Лермонтов не выдерживает и «приоткрывает тайну печати», дописав 7 февраля 16 строк со слов «А вы, надменные потомки…». Е.А. Арсеньева поясняла в письме к А.И. Философову от 6 (19) марта 1837 года: «Мишенька по молодости и ветрености написал стихи на смерть Пушкина и в конце написал не прилично на щёт придворных…».
Элементарный филологический анализ текстов Лермонтова наводит на мысль о том, что поэт располагал точными сведениями о происходящем в придворной и семейной жизни Пушкина как до 1837 года, так и после. То, что произошло 27 января 1837 года на Черной речке, было охарактеризовано Лермонтовым словом «убийство». Более того: Лермонтов имел представление о сценарии, по которому вели Пушкина к гибели. Интересно, что сценарий этот, по мысли Т.М. Николаевой – сценарий историко-литературный, и взят из произведения О.Бальзака «Lafleurdespoids» («Горошковый цвет»). Исполнители (не заказчики, а исполнители!) сценария – некоторые члены «кружка шестнадцати», к которому принадлежал Лермонтов. О том, что кружок этот (его еще называли «кружком братьев Трубецких») являлся политическим, упоминали многие (Э.Г. Герштейн, И.Л. Андроников, А.Глассе, А.В. Корнилова и др.); доподлинно состав членов этого кружка не установлен. Между тем, подмечено, что где бы ни был Лермонтов, перед ним возникают периодически эти одни и те же лица из «кружка шестнадцати». Он на Кавказ – они на Кавказе. Он в Петербург — они там. И что интересно: в этом кружке значатся люди, причастные к загадочной «партии красных», о которой писали П.А. Вяземский, Э.Г. Герштейн, С.Б. Ласкин, В.Е. Орлов и другие, полагая, что «красные» добивались устранения Пушкина из окружения императора.
«Интересы Пруссии представляли при дворе многочисленные родственники царицы Александры Фёдоровны, прусской принцессы, жены Николая Первого. По нашему мнению, именно их называл П.А. Вяземский по цвету мундиров полка кавалергардов, шефом которого была пруссачка-царица, «красным морем», «красными», которых он обвинил в гибели Пушкина. Одним из «красных» был прусский принц Карл – Принц Прусский Карл – Фридрих Карл Александр Прусский, позднее – генерал-фельдцейхмейстер прусской армии и генерал-фельдмаршал Императорской Российской армии», – пишет В.Е. Орлов. «Красными» были братья Барятинские. С Александром Барятинским поэт учился и увековечил его недостойный образ поведения в юнкерских поэмах. Г.Г. Гагарин, вспоминая встречи в «кружке», свидетельствовал, что между Лермонтовым и Барятинским были разногласия. Барятинский писал любовные письма Дантесу, и Лермонтов, безусловно, знал об их интимной связи. М.Г. Ашукина-Зенгер характеризует отношения Лермонтова и Барятинского так: «…расхождение их было глубоко принципиальным». К Барятинским еще вернемся, сейчас же хотелось бы акцентировать внимание на том, что Лермонтов был в курсе всего, что происходило с Пушкиным и вокруг Пушкина, и – важный момент! – не одобрял этого.
Вслед за А.М. Марченко Николаева поддерживает мнение о том, что в «Маскараде» Лермонтовым описан возможный сценарий травли Пушкина, и предполагает, что Нина – это N.N., Наталья Николаевна. Отталкиваясь от этой мысли и соглашаясь с нею, предложим новую трактовку антропонима главного героя Арбенина Евгения Александровича. Имя Евгений соотнесем, вслед за другими исследователями, с Евгением Онегиным, Александрович – с именем самого Александра Сергеевича Пушкина. А вот по поводу фамилии предложим такую версию: в 1823 году появляется стихотворение Пушкина под названием «Телега жизни». Лермонтов, как и многие его современники, знали синоним слову «телега» – арба: так называлась телега на Кавказе. Фамилия Арбенин – любимая у Лермонтова: кроме «Маскарада» она встречается в драме «Странный человек» и в прозаическом отрывке «Я хочу вам рассказать». Заметим, что там полный антропоним звучит как «Александр Сергеевич Арбенин», и автор хотел рассказать его историю, случившуюся в Петербурге и связанную с женщиной.
Размышляя о реакции Лермонтова на смерть Пушкина, Т.М. Николаева пишет: «Тут важно, знал ли Лермонтов о том, кто послал Пушкину диплом рогоносца. А если он этого не знал и Н.А. Столыпин ему это рассказал только после смерти Пушкина, тогда потом, вполне логично, в стихотворении появились знаменитые шестнадцать строк».
Соглашаясь с каждым словом статьи В.В. Хатюшина, с печалью констатирую, что до сих пор многие литературоведы игнорируют факт связи А.С. Пушкина с деятельностью российских спецслужб. Между тем, В.В. Гребенников утверждает: «Рассекреченные в недалёком прошлом архивы вюртембергского и австрийского министерств иностранных дел среди прочего обнаружили секретные депеши послов иностранных государств, где Пушкин предстаёт как видный политический деятель, идейный глава русской партии, противостоящий партии иноземцев, стеной отгородивших Николая I от русского общества». В.Е. Орлов сообщает: «…в последнее десятилетие исследователями этой закрытой от посторонних глаз деятельности С.Тарасовым, В.Гребенниковым, В.Лобовым и другими обнародованы любопытные факты, подтверждающие работу Пушкина в этой, тогда, в начале девятнадцатого века, ещё не имевшей такого краткого и точного определения, службе, осуществляющей одну из важнейших функций любого государства». Хочется спросить вслед за С.К. Крюковым: «Почему англичане не стесняются, а наоборот выпячивают, что основоположник жанра бытового романа Даниель Дефо, написавший знаменитого «Робинзона Крузо», был разведчиком английского правительства. Французы рукоплещут и подчеркивают, что Пьер Огюст де Бомарше, автор еще более известного «Фигаро», тоже принадлежал к плеяде рыцарей «плаща и кинжала». И таких примеров не счесть. Почему же мы как страусы прячем голову в песок, когда надо признать: Александр Сергеевич Пушкин был тесно связан с деятельностью российских спецслужб. <…> Разве с признанием этого факта его величие как поэта станет меньше или его стихи и поэмы приобретут «нечитабельный оттенок»? Представляется, что с точностью до наоборот, – приведет к более значительному переосмыслению его творчества».
Возможно, признание факта агентурной деятельности Пушкина поможет определиться с отношением к некоторым личностям. Не секрет, что до сих пор исследователям сложно понять: врагами или друзьями Пушкина (и почему?) являлись некоторые люди. Яркий пример: граф М.С. Воронцов, до девятнадцати лет воспитывавшийся в Англии, являвшийся дядей Сидни Герберту, военному министру Англии (в том числе и во время Крымской войны). Среди многих хвалебных слов в адрес Воронцова (и в наше время), среди редко встречающихся мнений, стремящихся к объективности, желательно обратить внимание на «Неизвестные воспоминания о деятельности М.С. Воронцова в Крыму. 1836-1845» и на современную анонимную (!) работу, дающую повод к размышлению.
Вообще опустим доказательства (их в настоящее время более чем достаточно), просто признаем факт: Пушкин – человек, осуществлявший разведывательную, дипломатическую и политическую деятельность на благо российского Императора, на благо России. Более того: именно поэтому его и убили.
А теперь сопоставим некоторые факты жизни Пушкина и Лермонтова.
Во-первых, у них были десятки общих знакомых, они «вращались» в одних и тех же кругах. Во-вторых, оба находились под неусыпным надзором III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (или же в сотрудничестве с III отделением). В-третьих, Пушкин и Лермонтов были с некоей «миссией» на Кавказе. Многие предпочитают называть эти поездки «ссылками». Ссылки эти характеризуются тем, что поэты могли свободно перемещаться, останавливаться где угодно, поправляя здоровье, внезапно их покидающее, сорить деньгами. Лермонтов заодно учил несколько иностранных языков, планируя «ехать в Мекку, в Персию и проч.». В-четвертых: канцелярия Его Императорского Величества иногда извещалась о передвижениях Пушкина и Лермонтова с опозданием. В-пятых: ни Пушкин, ни Лермонтов никогда не покидали пределов Российской империи. Не странный ли факт, в то время как их соотечественники и друзья путешествовали по Европе? В-шестых: окружение Пушкина спровоцировало его на дуэль с приемным сыном нидерландского посла, окружение Лермонтова – с сыном французского посла. Седьмое: Пушкин и Лермонтов состояли в неких обществах, оппозиционно настроенных к императору и, судя по развитию событий, были «внедренными» извне участниками в этих обществах (агентами, как бы сейчас сказали). Восьмое: величайшие способности к литературному творчеству. Девятое: иносказание – один из ведущих приемов гениальных писателей. Десятое: их гибель при весьма странных обстоятельствах.
Отсюда вывод: более чем вероятно, что Лермонтов являлся также одним из значимых сотрудников спецслужб, и, возможно, имея в виду эту его сторону деятельности, император, как гласит молва, сказал: «Как жаль, что погиб тот, кто мог нам заменить Пушкина!».
Последняя «дуэль» Лермонтова
Что точно известно на сегодняшний день о произошедшем 15 июля 1841 года в окрестностях Пятигорска?
1.Следствие по делу велось с многочисленными нарушениями.
2.Убедительная причина дуэли так и не установлена.
3.Близкие, друзья Лермонтова пытались выгородить Мартынова, иначе – спасали его.
4.То, что был вызов на дуэль, знаем со слов тех, кто «присутствовал» на дуэли или со слов кого-то, который передает слова кого-то.
5.Все, кто «присутствовал» на дуэли, были заинтересованы скрыть правду.
Из общего потока пересказов, набивших оскомину на зубах, историй о ссоре и дуэли выделяются свидетельства Александра Ивановича Арнольди и Екатерины Григорьевны Быховец. Выделяются, во-первых, тем, что только они утверждали, что видели Лермонтова 15 июля 1841 года (!), во-вторых, они были непричастны к кругу знакомых дома Верзилиных, в-третьих, их показания из рук вон плохо стыкуются с общепринятой версией. Вероятно, из-за последнего обстоятельства письмо Быховец было признано подделкой. Как бы то ни было, через шестьдесят лет после обнаружения письма Быховец было найдено еще одно письмо от 21 июля 1841 года некоего Полеводина (как установили позже, – Петра Тимофеевича), случайно оказавшегося свидетелем похорон Михаила Юрьевича и записавшего многое из того, о чем говорили в толпе. Кроме всем знакомой истории о ссоре и хладнокровном убийце Мартынове (о чем, вероятно, говорили на похоронах Глебов, Васильчиков и Эмилия), Полеводин сообщает, что есть третий человек – Лев Сергеевич Пушкин, который видел Лермонтова 15 июля. И показания Пушкина подтверждают показания Быховец!
Опираясь на свидетельства в этих трех источниках (записки Арнольди, письма Быховец и Полеводина), можно выстроить следующую картину: Лермонтов к 15 июля имел одну съемную квартиру в Пятигорске и одну – в Железноводске. Закончив курс серных ванн в Пятигорске, Лермонтов стал проходить курс железистых ванн, находящихся в Железноводске. Лечение начиналось с 5 утра. Тот факт, что Арнольди 15 июля повстречал Дмитриевского с Лермонтовым, дает возможность предположить, что Лермонтов 15 июля в 6 утра действительно отправился в Железноводск с компанией Екатерины Григорьевны. Далее события могли развиваться так: примерно во второй половине седьмого компания Быховец встречает, вероятно, еще каких-то знакомых и основательно «застревает» в колонии Шотландке (находится примерно на полпути маршрута, в 6-7 верстах от Пятигорска), где все решили позавтракать. Все, кроме Лермонтова и Дмитриевского, которые, не останавливаясь, едут в Железноводск: возможно, у них назначены ванны. Или, что еще более вероятно, им требуется купить билеты на принятие ванн (что и было сделано Лермонтовым, как свидетельствует документ, найденный В.Р. Апухтиным). Ближе к восьми Лермонтов и Дмитриевский могли освободиться, сесть на дрожки и поехать в Шотландку, чтобы вновь присоединиться к Быховец, Пушкину, Бенкендорфу (юнкер А.П. Бенкендорф, сын двоюродного брата А.Х. Бенкендорфа) и другим. Такое развитие событий подтверждают воспоминания Арнольди: он во второй половине восьмого проезжает мимо Шотландки, видит шумную завтракающую компанию, едет, не останавливаясь, дальше, и ему навстречу попадаются вооруженные Столыпин с Глебовым (на беговых дрожках), а попозже – Лермонтов с Дмитриевским (на извозчичьих дрожках).
Возможно, Столыпин (судя по документам, одновременно с Лермонтовым в день «дуэли» покупавший билеты на принятие ванн) и Глебов тоже ехали в Шотландку, к обозначенной компании, дабы весело провести день, попутно охотясь. Арнольди, заметим, не удивляется, когда Столыпин говорит ему про охоту. Оружие в наличии. Арнольди подсказывает место, где видел птицу. Выстрелы – обычное дело. В современном представлении охота – это недельная подготовка, специальное снаряжение и оружие и, кроме того, – не женское дело. Но на Кавказе, в окрестностях того же Пятигорска, в первой половине XIX века охотились иначе. Вооружены были все. Для «высшего класса» в окрестностях Пятигорска охота на птиц тогда была, вероятно, дополнением к обыкновенной прогулке. Поэтому почему бы не допустить, что «золотая молодежь», прогуливаясь между Железноводском и Пятигорском, между делом постреливала в птичек?
Далее: компания Быховец, воссоединившись спокинувшими их ранее и прибывшими вновь после завтрака (надо думать, что позавтракали и те, кто не успел сделать это ранее), ближе к десяти часам отправилась в сторону Железноводска. Лермонтов по приезде в Железноводск отлучился; возможно, принял ванну (если не принимал ранним утром), зашел на свою квартиру, переоделся для бала, взял лошадь. И потом уже «прибежал» к Быховец, после чего они «пошли в рощу и все там гуляли». В окрестностях Железноводска гуляли примерно до первого часа, после чего отправились в Шотландку обедать (что согласуется с показаниями Льва Пушкина). Пушкин говорит о том, что после обеда Лермонтов через час поехал на дуэль (он, как и Арнольди, пытается «притягивать» события к обнародованной версии «дуэли»). Из этого некоторые исследователи делают вывод, что все обедали около 5 часов, чего в принципе не может быть. Обед у находившихся на водах граждан приходился на район первого часа дня (как следует из письма Полеводина), и многие присутствующие на обеде в Шотландке были приглашены в 6 часов вечера на бал, без сомнения, с прекрасным ужином. Значит, показания Пушкина говорят только о том, что через час после обеда он расстался с Лермонтовым, который будто бы поехал готовиться к дуэли.
Отобедав в районе часа, в два часа компания распалась. Часть её отправилась в сторону Пятигорска (возможно, принимать ванны), часть продолжила охоту, а некоторые гуляющие разбились на пары. Например, как Лермонтов и Быховец, и в этом нет на Кавказе ничего необычного, тем более если принять во внимание их дальнее родство, на котором настаивают некоторые исследователи.
Итак, 15 июля в Пятигорске многие были приглашены на бал (назначенный на 6 часов вечера) к Голицыну. Этот бал не был чем-то выдающимся в жизни Пятигорска; к нему, как видно, никто с утра сильно не готовился, и вообще, как сообщал Полеводин, кроме частных балов каждый выходной давались балы в дворянском собрании. П.К. Мартьянов был уверен в приглашении Столыпина, Дмитриевского, Трубецкого и Лермонтова, а письмоводитель частной управы К.И. Карпов свидетельствовал о получении приглашения Мартыновым.
Кто сказал, что Лермонтов не был приглашен? Эмилия Верзилина. Запомним это. Между тем Быховец точно не приглашена, поэтому ближе к пяти часам вечера она (вероятно, где-то по дороге, скорее всего, в той же Шотландке) расстается с Лермонтовым, отдав ему свое бандо для починки: оно было сломанное.
Лермонтов продолжает путь один. Направление – Пятигорск.
Если убийца поджидал его, то он знал, когда и где ждать. Если Михаил Юрьевич был приглашен на бал, то, зная, где и с кем проводит Лермонтов время, нетрудно вычислить, когда и каким путем он будет возвращаться. Лермонтов убит почти на дороге, ведущей к Пятигорску. Одет был согласно бальному этикету в форму Тенгинского пехотного полка.
Теперь вернемся к воспоминаниям Арнольди. Проведя в Железноводске весь день, вечером он едет в Пятигорск. Заметим, Арнольди говорит: «смеркалось», в Пятигорске зажгли огни. Это трактуется как подтверждение слов «секундантов» о том, что дуэль состоялась после шести или ближе к семи вечера. Но сумерек не может быть ранее семи часов вечера (июль). А вот стемнеть могло из-за надвигающихся туч, и такое могло случиться раньше семи. Скажем, в начале шестого. Арнольди слышит выстрел. Думает, что выстрелы – обычное дело. Позже (думается, сильно позже) слуга ему сообщает, что убит Лермонтов. Арнольди идет до квартиры Лермонтова, никого там не застает и ложится до утра спать.
Кто еще мог быть в компании с Лермонтовым в тот день, помимо перечисленных особ? Могли быть Верзилины. Мог быть Мартынов, Васильчиков, Трубецкой, Дорохов… Да кто угодно. Разве что В.С. Голицыну было не до этого: он готовил бал.
Теперь немножко суммируем. Похоже, о «дуэли» никто не знал, включая самого Лермонтова. Время для «дуэли», если б она предполагалась, самое неподходящее. И главная загадка в истории «дуэли» – оставленная на месте преступления черкеска Мартынова – кафтан длиной примерно до колена, с рукавами. На груди черкески по обе стороны пришивались газырницы – специальные карманы для патронов (газырей), где находились отмеренные заранее порции пороха. Представим: убийца вынул перед Лермонтовым «патрон», вставил в ружье, выстрелил, а потом положил рядом с трупом черкеску с доказательствами преступления… Еще сложнее представить, что куча секундантов (если верить Васильчикову) не только забыла черкеску, но и бросила Лермонтова, разбежавшись по углам.
Как это объяснить? Только одним: дуэли не было, а тот, кто убил, оставил большую и объемную вещь, являющуюся уликой против Мартынова. Черкески на Кавказе носили многие, но только у Мартынова они были украшены дополнительно. З.В. Доде, изучив портрет Мартынова работы Г.Г. Гагарина, пришла к выводу, что черкеска Николая Соломоновича украшена цепочками, брошью, «обшита не одним, а тремя рядами галуна по бортам и двумя рядами по подолу и краю рукавов. Как минимум шесть рядов галуна почти полностью скрывают карманы под нагрудными патронниками. <…> У Н.С. Мартынова над патронниками пришито целых восемь затейливых пуговиц овальной формы, по четыре с каждой стороны…». Черкесок, как свидетельствовали сослуживцы Мартынова, у него было несколько. Надо полагать, что и оружие у него было не в единственном числе: деньги имелись, оружие продавалось свободно. По версии А.В. Карпенко и В.И. Прищепа в их книге «Оправдание Лермонтову» (Карпенко – юрист, публицист, один из руководителей Управления по борьбе с организованной преступностью по Тверской области, Прищеп – полковник юстиции в отставке, заслуженный юрист РСФСР), Лермонтов был, вероятнее всего, убит из черкесского пистолета («кубача»). Из дуэльной пары «Кухенройтер», до сих пор фигурирующей в традиционной версии «дуэли», не стреляли в тот день вообще, что показало следствие.
Допустим, что Мартынов, гуляя где-то 15 июля в черкеске и с оружием, мог оставить у себя на квартире в Пятигорске еще как минимум одну черкеску и одно оружие. Где проживал Мартынов? «Частная управа числила его зарегистрированным в гостинице Натайки, хотя Мартынов с двумя своими крепостными людьми снимал помещение во флигеле на дворе Верзилиных».
Пятигорский краевед В.А. Хачиков, посвятивший десятки лет расследованию убийства Лермонтова, подробно рассматривал в качестве подозреваемого каждого человека из окружения Лермонтова в 1841 году в Пятигорске. И отдал главную роль в инициировании убийства… Эмилии Верзилиной. Возможно ли это?
Обратимся к началу воспоминаний Э.А. Верзилиной: «Часто слышу я рассказы и расспросы о дуэли М.Ю. Лермонтова; не раз приходилось и мне самой отвечать и словесно и письменно; даже печатно принуждена была опровергать ложное обвинение, будто я была причиною дуэли».
Значит, сразу после смерти возникло предположение о том, что Эмилия Верзилина замешана в смерти поэта… Далее: «Однажды он довел меня почти до слез: я вспылила и сказала, что, ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор». Эти слова воспринимаются как художественный изыск дамы, которая обчиталась «Героя нашего времени». Или «проговорка» по Фрейду?.. В воспоминаниях Э.А. Верзилиной есть только один факт касательно её отношений с Лермонтовым, очевидный для окружающих: это то, что они «…провальсировав, уселись мирно разговаривать». Всякие другие детали их отношений известны со слов Эмилии, в том числе и сведения о ссоре. Цитируют также воспоминания Н.П. Раевского (В.А. Хачиков утверждает, что Раевского не было в Пятигорске в 1841 году ни на «ссоре», ни в момент убийства), но и там мы не найдем ни ссоры, ни вызова на дуэль.
Странно, но Эмилия никогда не распространялась о своей семье и о матери в частности. Не кажется ли странным, что нам об Эмилии Александровне (Клингенберг-Верзилиной-Шан-Гирей) почти ничего не известно? Что нам известно о Петре Семеновиче Верзилине? Первая жена его умерла, оставив дочь Аграфену. Об этой жене ничего не известно. Петр Семенович женится во второй раз (по расчетам, в 1825 году) на вдове, у которой дочка Эмилия примерно 11-летнего возраста. А была ли Эмилия родной дочерью Марьи Ивановны? Верзилины рожают еще одну дочку: Надежду. Заметим, что дата рождения Надежды известна лишь с точностью до года. Дата свадьбы выводилась исследователями из соотнесения с годом рождения Надежды. Из воспоминаний Н.П. Раевского узнаем, что Петр Семенович участвовал в подавлении польского восстания и в конце 30-х (а точнее – в 1837 году) «был лишен своего атаманства». Причина лишения анекдотична: героя, которому ранее за расправу с изменниками в Польше (события в Ошмянах в начале 1830-х годов до настоящего времени характеризуются как «ошмянскаярезня») добавили наград и произвели в чин генерал-майора, уволили за перо на шапке. Дочь Эмилии – Евгения Акимовна Шан-Гирей, дожившая до 1943 года и регулярно проводившая экскурсии в «том самом» домике Пятигорска, скрупулезно перечисляла благотворительную деятельность матери, интересно описывала градостроительную работу отца, его вклад в систему орошения местности, но многие биографические подробности оставались и остались тайною за семью печатями.
Думается, и сама Эмилия Александровна спустя годы после «дуэли» вообще не стала бы ни о чем говорить, если бы не постоянно возникающая потребность защищаться от обвинений. Так, в мемуарах Е.А. Шан-Гирей приводятся письма матери, которые та писала, опровергая некоторые публикации. Ни в одних своих воспоминаниях Эмилия не проронила и слова, где была в день убийства до шести вечера. В ответ на статью Г.Филиппова в журнале «Русская мысль» (1890, № 12, с. 83-84) Э.А. Шан-Гирей утверждала, что писарь К.И. Карпов, сообщая об имевших место событиях на их вечерах, говорил о совершенно «неправдоподобных сценах». Эмилия Александровна категорически отрицала свое знакомство с М.Ю. Лермонтовым до 1841 года, но уже многими лермонтоведами доказано, что в этом она «ошиблась».
Известно, что не только на Кавказе, но и в столичных салонах в конце 1830-х годов ходили слухи об интимной связи Эмилии с Владимиром Ивановичем Барятинским, примерно в 1839 году (но она могла быть и раньше). Князь якобы оставил Эмилию, «презентовав» ей 50 тысяч рублей, что подтверждал В.А. Инсарский, управляющий князя. Интересно, что в воспоминаниях Е.А. Шан-Гирей приводится семейное предание, случившееся где-то в 1830-х годах и связанное с Марией Ивановной: бабушка берет под свою опеку почти новорожденного ребенка… Сделаем смелый шаг: допустим, что слухи об отношениях Эмилии с Барятинским верны. Представим, живет богатая семья с тремя дочерьми, одна из которых вдруг так низко падает, что дело доходит до беременности. Позор. Но трагедии не наблюдается: Верзилины дают балы, у них постоянно веселье и гости. Как вспоминал Раевский, в доме Верзилиных молодые потенциальные женихи принимались радушно, «все жили по годам, со своими слугами, на их хлебах и в их помещении, а о плате никогда никакой речи не было». Эмилия при этом ни в чем не знала отказа и, не стесняясь, флиртовала со многими мужчинами. О незавидной репутации Эмилии свидетельствовали Я.И. Костенецкий, А.И. Арнольди, В.И. Чиляев, В.С. Толстой, В.А. Инсарский, А.И. Васильчиков и другие, и это повод призадуматься.
По крайней мере, бесспорно, что
1) Эмилия была лично знакома с В.И. Барятинским и М.Ю. Лермонтовым, как минимум, с 1837 года;
2) Эмилия никогда не говорила о Барятинских и отрицала знакомство с Лермонтовым до мая 1841 года.
В который раз вернемся к балу В.С. Голицына. Одни исследователи полагали, что он состоялся на следующий день после назначенного, другие – 17 июля, некоторые были уверены, что бал состоялся 18 июля. Бал должен был начаться в шесть часов в Казенном саду, под открытым небом, но не начался вовремя по случаю грозы. Время шло, непогода не прекращалась, фейерверк в дождь сотворить затруднительно, и именно поэтому бал (на который потрачено много денег) перенесли. Вероятно, на следующий день: иначе от еды и от украшений ничего бы не осталось. Бал не мог быть в день похорон, это было бы уж слишком не соответствующим обстоятельствам. Если же давать бал на следующий день после похорон – для Голицына то же самое, что давать второй бал, неся большие траты. Поэтому бал был перенесен из-за грозы, скорее всего, на 16 июля, и его не стали отменять из-за смерти Лермонтова. Этот момент можно учесть в рассуждениях об отношении В.С. Голицына к Лермонтову. А.И. Арнольди вспоминает: «…бал Голицына не удался, так как его не посетили как все близкие товарищи покойного поэта, так и представительницы лучшего дамского общества, его знакомые». А вот Эмилия Верзилина, как говорят ее «недоброжелатели», плясала на том балу. И она, поправляя Арнольди в дате, на которую был перенесен бал, ничего не сказала более.
«Эмилия всё так же и хороша и дурна», – писал «секундант» А.И. Васильчиков, находясь в Кисловодске на водах и одновременно под следствием по делу Лермонтова, в письме к Ю.К. Арсеньеву. И если Мартынов каждый год 15 июля, по разным источникам, или напивался, или молился (скорее всего, и то, и другое), то Эмилия Александровна на склоне лет стала рьяно заниматься благотворительностью…
Пофантазируем и мы, негоже отставать от маститых лермонтоведов.
Итак, еще 13 или 14 июля в компании курортной «золотой молодежи» была договоренность о том, как они проведут 15 июля. Известно было, кто остается в Пятигорске, кто поедет с утра в Железноводск, кто идет на вечерний бал, кто желает поохотиться (и, надо думать, эта идея инициирована убийцей). Возможно, Эмилия с матерью (которой всего 43 года) едет к завтраку или обеду в Шотландку, чтобы встретиться там с теми, кто будет охотиться. Надежда с симпатичным ей Николаем Мартыновым отправляется с ними. Но все они не выезжают одновременно: Надежда с Мартыновым, верхом, уезжают чуть ранее Эмилии и её матери. (Здесь отступление от правил приличного поведения, но если учесть, что ответственность за честь Надежды несла её семья, не так уж Надежда и рисковала.) После отъезда Мартынова и Надежды Верзилиной Эмилия с матерью заходят в комнату Мартынова. Эмилия заряжает ружье (несколько минут), используя патрон из газыря мартыновской черкески; возможно, взводит пистолет (усилие около десяти килограммов), берет подготовленное оружие и черкеску, садится с матерью в беговые дрожки, чтобы незаметно и надежно спрятать там до вечера то, что не предназначено для чужих глаз. Дрожки необходимы: если поехать верхом, то черкеску и оружие трудно спрятать. В дрожках это получится лучше. Женщины берут также свое личное оружие, которое будут демонстрировать всем на охоте.
После обеда Надежда Верзилина продолжает прогулку тет-а-тет с Мартыновым (думается, мать дала Надежде нужные советы) совсем в том же духе, что и Лермонтов с Быховец. Эмилия, получив на обеде незаметно для других уверения Лермонтова вернуться в Пятигорск в начале шестого вечера и поинтересовавшись, какой тот дорогой будет возвращаться после гуляния с Быховец, возможно, даже просит встретить их с матерью дрожки ближе к Пятигорску, чтобы «кое-что» приватно обсудить. Возможно, что-то насчет его друга Мартынова и Надежды.
Лермонтов обещает встречу.
Около пяти часов (Быховец вспоминает, что расстались в пять; скорее всего, в пятом часу, ближе к пяти), расставшись с Екатериной Григорьевной, Лермонтов в ожидании экипажа Верзилиных едет по дороге к Пятигорску. Видит в стороне привязанные к кустам дрожки, недалеко от них, в траве, – лежащую на спине Эмилию с оружием в руке (курок взведен заранее: либо в комнате Мартынова, либо в ожидании на дороге Лермонтова). Наличие оружия в руке убийцы не вызывает вопросов и удивления: все охотились, о чем Лермонтов знал. Мать Эмилии взывает к Михаилу Юрьевичу, прося помощи: дескать, дочери плохо.
Лермонтов, желая помочь, слезает с лошади, подходит к Эмилии, и та нажимает указательным пальцем на спусковой крючок пистолета (усилие всего два килограмма). При таком варианте развития событий траектория пули и расстояние будут соответствовать параметрам, установленным экспертами: выстрел произведен с земли с расстояния не более двух метров, а если точнее – «смертельный выстрел производился с удаления около 74 см от дульного среза до тела жертвы, т.е. практически в упор». Карпенко и Прищеп полагают, что Лермонтов был наедине с убийцей: поэт верхом, убийца – пешим. Однако в таком случае убийца не может спрогнозировать поведение лошади Лермонтова (разве что держать её лично): лошадь могла бы понести. Это первое. Второе: убийца должен был бы приехать сам на чем-то. Допустим, тоже на лошади, которую желательно было бы к чему-то привязать (кто знает, может, и его лошадь испугается). Но тогда (если представить убийцу мужчиной) нельзя сказать, как поступил бы Лермонтов, увидев хоть стоящего, хоть лежащего вооруженного мужчину, поодаль которого привязанная лошадь. И третье: зачем тут черкеска. Лермонтов, не раз попадая в засады и благополучно обезвреживая горцев, если б только увидел, что какой-то мужчина направляет на него дуло пистолета, без сомнения, насторожился бы и не дал убить себя так просто. Но если предположить, что убийца – женщина, да к тому же лежит на земле, то тут, представляется, Лермонтов без сомнений сходит с дороги, не предпринимая никаких мер предосторожности, и подходит к убийце предельно близко. Эмилия, приподняв кисть руки, направляет дуло вверх и стреляет. Пороховые газы в этом случае пойдут, скорее всего, по направлению ствола (т.е. практически в землю) и вряд ли «закоптят» лицо, о возможности чего (если стрелять стоя с вытянутой вверх рукой) предполагали специалисты.
Эмилия ничем не рисковала. Если бы оружие не сработало или просто ранило Лермонтова, т.е. если по каким-то причинам убить бы не удалось, можно сказать: выстрелила нечаянно в полусознательном состоянии. И даже если бы пришлось объяснять причину, по которой у неё оказался пистолет Мартынова, – взяла пострелять на охоту по дружбе. Подумаешь, без спроса. А без газырей как же: заряжать надо.
Мать Эмилии Мария Ивановна в этой истории не только морально поддерживала дочь (или падчерицу?), но и выступала прямой соучастницей. В принципе мать и дочь Верзилины вполне могли в деле убийства поменяться местами. Однако стрелять сподручнее Эмилии. Она менее рисковала, нежели генеральша, жена уважаемого человека и мать троих девиц. Мария Ивановна взяла на себя задачи полегче: привлечь Лермонтова и проконтролировать дрожки. Почему Васильчиков, к примеру, не мог заменить одну из Верзилиных? Во-первых, любой мужчина вызвал бы подозрения у Лермонтова. Во-вторых, «союз» Верзилиных сам по себе крепок, надежен и продуктивен: поведение Марии Ивановны, её ложные свидетельства, запрет на допрос дочерей и отъезд после «дуэли» в Варшаву как нельзя лучше способствовали сокрытию истины. Верзилины не стали бы рисковать: очевидцами преступления должны быть только надежные люди, а не болтливый Васильчиков.
Убедившись, что Лермонтов мертв, Эмилия или мать бросают рядом черкеску Мартынова, садятся в дрожки и уезжают. В заключении следственной комиссии об осмотре места дуэли описывается место убийства. Если отставить в сторону выдумки «секундантов», отметим: около кустарников видны были следы от беговых дрожек. Следы на дороге смылись бы дождем, начавшимся к шести вечера, а вот следы около кустов, в траве, все-таки могли остаться и после дождя.
Домчавшись в считанные минуты до Пятигорска (в начале шестого часа), Эмилия идет к себе домой, а мать шествует на квартиру к Мартынову, который уже вернулся и даже, возможно, в курсе пропажи оружия и черкески. Верзилина-мать кладет оружие где-то рядом с комнатой Мартынова, входит в комнату и говорит Мартынову, что только что видела убитого Лермонтова, рядом с которым валялась черкеска жильца. Если и есть свидетели состоявшегося разговора, то это Глебов, живший в соседней комнате и собиравшийся на бал. Другие свидетели, если и видели входящую к Мартынову Верзилину, не слышали разговора и могли вообще не придать значения её появлению: Верзилина являлась хозяйкой жилья. Место убийства Мария Ивановна в разговоре с Мартыновым описала точно; вероятно, с этим местом Мартынова даже связывали какие-то воспоминания. Мартынов (а может, и Глебов тоже) знал, вероятно, нечто, куда входит представление о силе и значении семьи Верзилиных. Друзья не имеют оснований не верить Марии Ивановне. Они не знают, что произошло на самом деле, но пистолет Мартынова, из которого недавно стреляли, лежит рядом, а его черкеска, из газырницы которой брали патрон, исчезла. В окружении знали, что Лермонтов подшучивал над Мартыновым, и тот неосторожно проявил недовольство этим фактом (заметим, всем известная «ссора» была не 13 июля, а раньше, о чем сообщал Н.С. Мартынов потом своему сыну). Если Мартынов попытается отрицать свое участие в убийстве, то его могут привлечь не только за умышленное убийство, но и за лжесвидетельство. Скорее всего, Мартынов понимал роль Верзилиных, но не имел доказательств их причастности, кроме того, истинная причина убийства Лермонтова Эмилией известна только посвященным, влияние которых огромно. Алиби у Мартынова нет: Надежда Верзилина ни за что не будет свидетельствовать о том, что провела день с молодым мужчиной. У Мартынова нет шансов на оправдание.
Верзилины отправляются готовиться на бал, на который так и не выехали из дома, потому что ближе к шести началась гроза.
Времени на размышления у Мартынова мало. Посоветовавшись с Глебовым, он посылает своего слугу Ерошку за черкеской, а заодно проверить, правда ли всё, что сказали Верзилины (а вдруг!). (Слуга, так как привлекать внимание пока нежелательно, идет пешком четыре версты туда и обратно – итого восемь верст.Такой путь занимает примерно полтора часа). Когда слуга ушел, Мартынов с Глебовым, чтобы обсудить ситуацию, идут на пятигорскую квартиру Лермонтова (буквально рядом), к дому В.И. Чиляева, который сдавал также жилье Столыпину, Трубецкому и Васильчикову. Все трое друзей на месте, собираются выезжать на бал.
Хачиков В.А. приводит воспоминания Любима Ивановича Тарасенко-Отрешкова о том, что он своими глазами видел 15 июля. Получается, что он прямо-таки застал вечером момент «совещания» на квартире Столыпина и Лермонтова, где «было пять-шесть человек знакомых». Посчитаем: Мартынов, Глебов, Васильчиков, Столыпин, Трубецкой – пять человек. Тарасенко-Отрешков, посмотрев на них, едет себе по своим делам дальше. Без пятнадцати шесть.
Начинается гроза, накрапывающий дождь переходит в сильнейший ливень, на бал ехать невозможно. Друзья в смятении вновь и вновь выслушивают Мартынова. Все улики против него. Чтобы избежать наказания за умышленное убийство, надо инсценировать дуэль. Васильчиков, приплетая потом Столыпина и Трубецкого в качестве секундантов, основанием для этого имел их присутствие на «совещании», и не более того. Как авторитет в области дуэлей Васильчиков почувствовал себя в день убийства главным советчиком. Сценарий, если наличие убитого Лермонтова подтвердит слуга (в чем уже практически никто не сомневался), утвердили следующий: дуэль состоялась внезапно при одном секунданте – Глебове.
Примерно в начале восьмого вечера Мартынов и Глебов возвращаются к себе под сильным ливнем. Полвосьмого вымокший слуга вернулся с черкеской, подтвердив наличие тела Лермонтова. Глебов посылает камердинера Мартынова (Козлова Илью) и кучера Лермонтова (Вертюкова И.Н.) за смертельно раненым «дуэлянтом». Глебов (или, возможно, Мартынов) извещает Столыпина, Трубецкого и Васильчикова о смерти Лермонтова.
Около восьми часов вечера весть о гибели Михаила Юрьевича разносится по знакомым. Около десятого часа Лермонтова привозят на квартиру. Если верить слухам, то до этого тело почти час перемещали то на гауптвахту, то к церкви, пока не привезли к квартире, которую снимал Михаил Юрьевич. Со слов свидетелей известно, что в одиннадцатом часу вечера тело Михаила Юрьевича закоченело так, что руку невозможно было разогнуть, а глаза не закрывались (вспомним еще сказку о том, что Глебов держал на руках умирающего поэта и закрывал ему глаза). По степени трупного окоченения нельзя сделать точного суждения о времени смерти, но всё же такая степень – косвенное свидетельство в пользу того, что смерть Михаила Юрьевича наступила раньше шести.
«Дуэлянтов» такое время не устраивает: в показаниях они время с шести меняют аж на семь часов, место убийства меняют на более отдаленное… т.е. делают всё, чтобы сократить разрыв между убийством и явкой с повинной. В показания «секундантов» внес коррективы и дождь: он пошел ближе к шести часам и не прекращался примерно до начала девятого. Пришлось выдумывать, что дуэль состоялась под дождем.
Итак, новость о смерти Лермонтова разносится по городу после восьми часов вечера. Глебов с Мартыновым идут порознь сдаваться коменданту после того, как привезли тело Лермонтова, не раньше десяти часов вечера. Глебов сдался, вероятно, первым. Следом – Мартынов (либо сам пришел, либо пришли арестовать). Если верить Эмилии, то Глебов успел перед явкой с повинной взять из кармана убитого карандаш, чтобы потом подарить его ей на память. Васильчиков присоединится к «сдаче» по просьбе, вероятно, начальника штаба А.С. Траскина позже на день. К слову, нет ни одного упоминания о том, что на ком-нибудь из участников спектакля было хоть пятнышко крови. Если вспомнить, что Лермонтов буквально истекал кровью, то свидетельства о том, что Мартынов обнимал его с последним «прости», а Глебов держал бережно на коленях, лишний раз доказывают лживость подобных «свидетельств».
«Секунданты» не сильно рисковали, т.к. практика показывала не такое уж тяжелое для них наказание; не довлело над ними и порицание в обществе. Но нашим «секундантам» предстояла работа: надо, чтобы люди поверили в дуэль. А то вот РуфинИванович Дорохов сразу во всеуслышание заявил, что эта «дуэль» – чистое убийство (интересна и показательна эта первая реакция Р.И. Дорохова, лично знавшего и А.С. Пушкина, и М.Ю. Лермонтова).
Вернемся к шести часам вечера 15 июля. Повторимся, что бал князя Владимира Сергеевича Голицына перенесен исключительно по случаю непогоды на следующий день. Иначе с чего бы Дмитриевский (если верить Верзилиной) предложил устроить свой бал: «Приходит Дмитриевский и, видя нас в вечерних туалетах, предлагает позвать этих господ всех сюда и устроить свой бал; не успел он докончить, как вбегает в залу полковник Зельмиц (он жил в одном доме с Мартыновым и Глебовым) с растрепанными длинными седыми волосами, с испуганным лицом, размахивает руками и кричит: «Один наповал, другой под арестом!». Заметим, Зельмиц не мог сообщить указанное известие раньше десяти вечера. О смерти Лермонтова могли сообщить после восьми, но об аресте участников «дуэли» – нет. Эмилия вновь что-то «путает». По воспоминаниям Эмилии получается, что в тот же день Дмитриевский рассказал им, что произошло. Кстати, передавая этот рассказ, Эмилия ошиблась в существенной детали, а именно в том, что бандо было возвращено Быховец. На Дмитриевского, после того, как Быховец заявила, что бандо ей никто не возвращал, легла тень: исследователи полагали, что он специально не вернул вещицу. Странно вообще, зачем Эмилии спустя годы передавать подробности дуэли со слов Дмитриевского, ведь ей рассказывали свои версии и «непосредственные участники». Она же упомянула со ссылкой на Глебова лишь сказочную сцену с его многочасовым сидением под дождем (в позднем варианте Васильчикова под дождем сидели он и Трубецкой).
Опрос Мартынова, Глебова и Васильчикова начался 17 июля, потом были опрошены слуги и госпожа Верзилина (хозяйка дома). Больше показаний никто не давал. Удивляет поверхностный осмотр врача И.Е. Барклая де Толли. Усиливает недоумение один момент: буквально через неделю после смерти Лермонтова в Пятигорске умирает пятидесятисемилетний врач И.Е. Дядьковский, профессор Московского университета с 1831 года по 1836 год, привезший Лермонтову летом 1841 года письма от Е.А. Арсеньевой. Причина смерти – неверная дозировка лекарства (?). Вспомним еще, к слову, сказку Васильчикова о невозможности найти врача раненому «дуэлянту».
Великая заслуга в том, что дело о дуэли быстро фабриковалось и велось в нужном русле, принадлежит начальнику штаба войск Кавказской линии и Черномории полковнику А.С. Траскину. По мнению В.С. Нечаевой, Траскин знал о надзоре над Лермонтовым, содействовал его осуществлению, организовал следствие и консультировал «секундантов» по поводу «дуэли». По правилам дуэли должны быть парные пистолеты, специально подготовленные; если бы в деле «нарисовался» пистолет Мартынова, из которого действительно был произведен выстрел, о сценарии «дуэли» можно было бы забыть сразу. Поняв, что в деле отсутствует оружие (!), Траскин и В.И. Ильяшенков способствовали приобщению к делу пистолетов «Кухенройтер», не имеющих к дуэли, как уже говорилось, никакого отношения. Но наспех схваченные «Кухенройтеры» могли опять испортить весь сценарий, и тогда «Ильяшенков организовал замену вещественных доказательств», приобщив к делу некие другие пистолеты («принадлежащие убитому на дуэли поручику Лермонтову, из которых он стрелялся…», которые потом вообще растворились в воздухе. Но это уже было неважно: как только дело было передано в военно-судную комиссию, Траскин способствовал его прекращению. С.И. Недоумов, исследуя роль Траскина в деле о «дуэли», пишет: «Траскин как нельзя более подходил для проведения любой интриги». Но Траскин – не более как исполнительная фигура в большой игре. Без сомнения, он был с единомышленниками и помощниками. Э.Г. Герштейн и Е.И. Яковкина писали о роли в этом сценарии А.Н. Кушинникова, который осуществлял «тайный надзор» на Кавказе. Яковкина задается вопросом: «Не являлся ли агентом Кушинникова домохозяин Чиляев?». Фигура Василия Ивановича Чиляева в деле убийства Лермонтова почему-то до сих пор в работах исследователей остается в тени, хотя Яковкина давно указала на лживость показаний Чиляева.
Карпенко и Прищеп полагают, что Глебов рассказал полковникам В.И. Ильяшенкову и А.С. Траскину «что-то о своих действиях», а возможно, и о Верзилиной, сообщившей об убитом, и хотел представить дело так, что он является единственным секундантом. Его арестовали и объяснили, что Верзилиных вмешивать ни в коем случае нельзя, а на роль единственного секунданта он не годится: у Глебова плохо действовала в тот момент правая рука (после ранения). А так как «дуэль без секундантов и очевидцев – это убийство», то нужен еще один «секундант». Второй «секундант» Васильчиков появился утром 16 июля. Его, вероятно, уговорили, а может, и обязали, так как «выдвинутая фигурантами версия скрываемой от властей дуэли казалась менее опасной военачальникам, чем убийство по их недосмотру за войсками и населением».
Траскин давал рекомендации, как следует из записок, которыми обменивались Мартынов, Глебов и Васильчиков, говорить только о четырех участниках. Глебов и Васильчиков стали вдохновенно сочинять о том дне, когда якобы произошла «ссора»: «Кроме нас четверых в то время никого не было в доме генеральши Верзилиной». Кстати, Мартынов, возможно, намеренно «брякнул» про дом Верзилиных, что послужило поводом к допросу М.И. Верзилиной. Не было ли у «дуэлянта» слабой надежды на допрос всех Верзилиных, одна из которых могла подтвердить его алиби?.. И на что он мог надеяться после того, как увидел горячую готовность всего окружения придумать недостающие доказательства «дуэли»… Мартынов понял, что наказание для него будет мягким, и смирился. Тем более, повторимся, он не знал, что же произошло на самом деле.
Мартынов признался в убийстве сам (что облегчило ход следствия колоссально), ради него лжесвидетельствовали друзья, «закрывало глаза» начальство. Наказание гауптвахтой закончилось осенью 1841 года, а в 1845 году, как только сняли епитимью, Мартынов женился. Каждый год жена рожала ему ребенка (всего они родили одиннадцать детей). Небольшое отступление: один исследователь (не станем популяризировать откровенные бредни) дошел до того, что заявил: Е.А. Арсеньеву за всё плохое (!) покарал Господь (!), дав ей только одного ребенка (Мария, к слову, не единственный, но единственный выживший ребенок). Если исходить из этой «логики», то Мартынов точно не убийца.
В 1849 году родной брат Акима Павловича Шан-Гирея (друга и родственника Лермонтова) – Алексей – женился на Надежде Верзилиной. Вскоре (в 1851 году) и Эмилия вышла замуж за самого Акима Павловича. Таким образом, «вытаскивание» «белья» из дома Верзилиных стало абсолютно невозможным при жизни участников трагедии и после их смерти – ради детей.
Дважды принимаясь за написание исповеди (кстати, а зачем?), Мартынов вновь и вновь не мог выбраться из колеи вранья. То он был «в близких отношениях» с Лермонтовым, то вдруг жизнь последнего была ему «вовсе неизвестна»; то вдруг вспоминал постоянные издевательства Лермонтова над новичками в Юнкерской школе, то вдруг утверждал, что Лермонтов вообще провел в этой школе благодаря связям бабушки «едва ли и несколько месяцев». Выделим также ключевую фразу в «Исповеди» Мартынова: «…я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием самых заветных помыслов и движений сердца по поводу этого несчастного события». И ключевое слово: признанием. Не покаянием! Признанием. Но не судьба. Родственники Мартынова продолжили его дело и очернили Лермонтова так, что не пожалели и родную сестру Николая Соломоновича. Посмотрим еще на положение Мартынова с другой стороны: он был «приговорен» к епитимье. Т.е., пока её не снимут, он не может официально жениться. Чтобы епитимью сняли, он должен раскаяться в убийстве. Он раскаялся. В противном случае, если бы (допустим) Мартынов на исповеди начал утверждать, что убил не он, то церковное наказание длилось бы до смерти. Теперь представим: Мартынов прощен, женится, ходит в церковь, крестит детей, справляет именины, стареет, дряхлеет и пишет исповедь, где признаётся, что всё это время, подходя к причастию, врал, а на суде лжесвидетельствовал. И клеветал на Лермонтова. Как отнесутся к этому в первую очередь родные, которых, получается, он тоже обманывал? И, опять же, где доказательства невиновности? Их нет.
И вот теперь вновь вернемся к «красным» Барятинским.
В 1840 году Александр Барятинский и Лермонтов – однополчане. «Лермонтову, несомненно, ясна историческая необходимость присоединения Кавказа к России; но мыслит он этот акт как дружеское слияние двух культур. <…> Иными были ощущения Барятинского в бою, иными и точки зрения его…». Л.Н. Толстой в рассказе «Набег» изобразил Барятинского, которого он воочию видел в бою. Это безжалостная машина для убийства с наслаждением. Владимир Барятинский был единомышленником старшего брата, был в курсе всех его дел и помогал ему: карьеры их стремительно шли в гору. В.Барятинский точно был в Пятигорске в то же время, что и Лермонтов, что и Эмилия Верзилина в 1837 и в 1841 годах (о 1841 годе пишут Л.Н. и Е.Б. Польские со ссылкой на М.Г. Ашукину). Лермонтов не мог не знать об отношениях (которые, вероятнее всего, имели место) Эмилии с Владимиром Барятинским. И не мог поэт ухаживать за ней, даже в память о якобы имевшей место детской любви к Верзилиной. Лермонтов в принципе был осторожен в отношениях с женщинами.
А если предположить, что Эмилия (с согласия и поддержки матери) являлась одним из главных людей князей Барятинских и исполняла их поручения? Личной причины ненавидеть Михаила Юрьевича у Эмилии не было, хоть она и пыталась усиленно приписать поэту отвратительные качества характера. Легенда об ужасном характере Лермонтова, созданная Эмилией (в этом с ней может соперничать Е.А. Сушкова – тоже та еще дама), подхваченная Мартыновым и Васильчиковым, а после и многими «вспоминальщиками», была частью сценария «дуэли».
Портрета матери Эмилии – Марии Ивановны – не представляется возможности представить, а вот Эмилия в 1841 году, как следует из вышеизложенных фактов, далеко не невинная девочка (здесь не имеется в виду физическая сторона дела). Эмилия вполне может участвовать в политических играх. А если допустить, что Лермонтов ранее был одним из играющих (о чем позволяет судить его участие в тайных заседаниях у Трубецких, а потом и в «кружке шестнадцати», где, по-видимому, произошел «раскол»), то возможно, что Лермонтов к 1841 году воспринимался другими игроками как отверженный, как предатель. Заметим, что подобное отношение испытал Пушкин, вернувшись из Михайловского (где окончательно произошел его духовный переворот) в Москву: «Москва, – свидетельствует современник Пушкина С. Шевырев, – приняла его с восторгом: везде его носили на руках. Приезд поэта оставил событие в жизни нашего общества. Но всеобщий восторг сменился скоро потоками гнусной клеветы, как только в масонских кругах общества стал известен консервативный характер мировоззрения возмужавшего Пушкина». (Н.Кофырин приходит даже к выводу, что травлю Пушкина организовали те масоны, которые не придерживались традиционной половой ориентации.) Б.П. Башилов пишет, что далее по отношению к поэту «начинаются преследования со стороны полиции, продолжавшиеся до самого убийства Пушкина», а Николай I был не в состоянии защитить Александра Сергеевича. Так как мы проводим параллель между убийством Пушкина и Лермонтова, надо полагать, что подобное положение дел имело место и по отношению к Лермонтову.
Еще одна существенная линия для размышления: диплом рогоносца был разослан в количестве восьми экземпляров (Пушкину, Вяземским, Карамзиным, М.Ю. Виельгорскому, В.А. Соллогубу, братьям Россетам, Е.М. Хитрово, а также – К.В. Нессельроде); сам Пушкин писал Бенкендорфу, что письмо получили «семь или восемь» человек. Семь – важное число в масонстве, черпающем символику из Священного Писания (например, в Откровении – семь печатей, семь церквей, зверь-антихрист «есть восьмой, и из числа семи» (Откр.17: 11) и т.п.); а семь масонов считаются уже полноценной ложей. Известно, что в момент «дуэли» в Пятигорске были члены «кружка шестнадцати». Сколько их было? Можно держать пари, что вместе с Лермонтовым – восемь.
Эмилия отрицала не только знакомство с Лермонтовым до 1841 года, но и любые ассоциации её с княжной Мери в «Герое нашего времени». Действительно, Мери у Лермонтова – собирательный образ, как и все в этом произведении. Но тем не менее сразу настораживает описание внешности Мери: «…закрытое платье grisdeperles, легкая шелковая косынка вилась вокруг её гибкой шеи. Ботинки couleurpuce стягивали у щиколотки её сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления». Ботинки красно-бурого цвета. Цвета крови? «Непосвященный» ахнул бы от удивления? Уж не красная ли тематика? Далее диалог Печорина с Грушницким:
«Эта княжна Мери прехорошенькая, – сказал я ему. – У неё такие бархатные глаза – именно бархатные: я тебе советую присвоить это выражение, говоря об её глазах; нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в её зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят… Впрочем, кажется, в её лице только и есть хорошего… А что, у неё зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу.
– Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади, – сказал Грушницкий с негодованием».
Сначала о лошади. Известно, что Барятинские были помешаны на лошадях, а старший, Александр, заказывал писать их портреты. Далее. Акцент на слове «бархатный» несомненен. Трубецкой, имевший теснейшие отношения с императрицей, звался, как помним, «Бархат» за красивые глаза. Возможно, здесь также намек на «Бархатную книгу», куда вписаны знатнейшие семейства, ведущие свой род от царских кровей. Последнее переиздание книги было осуществлено Н.И. Новиковым в 1787 году, известным деятелем франкмасонства с углублением в розенкрейцерство. А теперь вспомним символ розенкрейцеров и красивое прозвище Эмилии Верзилиной – «Роза Кавказа». И как-то так получилось, что около Лермонтова 15 июля 1841 года оказались те, кто так или иначе связан.
А более всех – Мартынов.
Во-первых, конечно, он был свой, посвященный. Возможно, еще и связанный дополнительно карточными долгами (есть мнение, что и службу он покидал вынужденно из-за нечестной карточной игры).
Во-вторых, Мартынов был в отставке. Если бы дело пошло не по намеченному руслу, то к военному ведомству не было бы много претензий: де-факто Мартынов уже был не военный. Кроме того, военного могли в течение 24 часов непредвиденно переместить приказом по разным обстоятельствам, и тогда план сорвался бы. С другой стороны, так как де-юре Мартынов не уволен (приказ еще не пришел), расследование легче передать военному ведомству, что давало возможность упростить процесс следствия и скрыть преступление.
В-третьих, Мартынов флиртовал с женщинами Верзилиными, проживал на их территории, мог ежедневно находиться рядом с Лермонтовым, и любую дружескую словесную перепалку с поэтом можно было в случае необходимости выдать за оскорбление. Мартынов был вооружен.
Кандидатура самая подходящая. Но не им была организована большая игра, она была инициирована большим светом. Мартынов в этой игре – пешка. Он, вероятно, к 1841 году сознавал, что его близость к поэту приведет к тому, что рано или поздно придется оказаться рядом с Лермонтовым в неподходящий момент, и именно этим можно было бы объяснить слова Мартынова о том, что если не тогда, то в другой раз он убил бы Лермонтова. Слова эти, теперь уже всем известные, опубликовал А.С. Кончаловский в сборнике «Низкие истины», где сообщил, что убийца Мартынов сам сказал об этом графу Алексею Алексеевичу Игнатьеву, а тот, в свою очередь, передал их Кончаловскому. Однако «…есть в этом рассказе режиссера одна неточность, которая разом разрушает всё это свидетельство «современника»: Мартынов умер еще в 1875 году, а Игнатьев родился только в 1877 году. И, значит, встретиться они никак не могли! И если уж многие до сих пор верят приведенному свидетельству Кончаловского, почему бы не поверить словам С.В. Чекалина о том, что он читал воспоминания вдовы Мартынова, опубликованные в 1911 году (к сожалению, не удалось установить источник). Примерные слова вдовы: «Мартынов был ширма. Его взвинтили на дуэль. И Мартынов был мучеником всю жизнь после этого убийства. В особенности когда понял свою роль подставного лица». Тот, кто спрашивал, был уверен в «канонической» версии. Но как можно быть «подставным лицом», будучи убийцей? Трагизм же роли Мартынова заключается в мировой славе убийцы великого русского поэта. О такой славе, увеличивающейся с годами, Мартынов, похоже, вначале даже не задумался.
А теперь посмотрим, кто авторы первых известных биографий Пушкина и Лермонтова.
После смерти Пушкина немедленно к сбору документов приступил князь Петр Андреевич Вяземский, который, вероятно, был поставлен во главе комиссии по расследованию дуэли (а, возможно, и имел к ней отношение). Догадавшись (или зная) о правде, Вяземский создает правдоподобную легенду, за что получает много благ, ласку двора и богатые возможности под покровительством… князя Александра Барятинского. За биографию Пушкина также одними из первых взялись Петр Иванович Бартенев и Павел Васильевич Анненков. Особенно постарались они придать организации, которую посещал А.С. Пушкин, характер непотребности, даже некоторого разврата. Между тем, Щеголев называет утверждения биографов баснями и утверждает, как минимум, политический характер кружка. П.И. Бартенев играл странную роль и в биографической истории Лермонтова: так, именно Бартенев первый опубликовал более чем сомнительного авторства стихотворение «Прощай, немытая Россия…», но почему-то скрыл список стихотворения «Христос Воскресе», сделанный рукой Е.П. Ростопчиной и подписанный полным именем «Лермонтов».
У Лермонтова первым биографом был Владимир Харлампиевич Хохряков: бескорыстный ученый, предпринявший гигантские усилия по сбору материалов для биографии Лермонтова. Но Хохрякова постигла неудача: часть материалов была утеряна, лишь некоторые рукописи были сданы в Публичную библиотеку. Большая часть материалов была передана Хохряковым П.А. Висковатому по его просьбе с обещанием также отдать их в Публичную библиотеку. Висковатый не выполнил обещания. Материалы пропали. М.Г. Ашукина-Зенгер пишет: «Следует иметь в виду, что П.А. Висковатов (Висковатый) с 1868 г., около двух лет, числился по военному ведомству состоящим для особых поручений при фельдмаршале кн. А.И. Барятинском»…
Итак, подытожим: убить Лермонтова с целью его дискредитации могла Эмилия Александровна (Клингенберг-Верзилина-Шан-Гирей), не без ведома своей матери (или мачехи), по непосредственному заказу Барятинских. Надо полагать, что желания князей Барятинских совпадали еще с чьими-то желаниями.
В.А. Хачиков, отдавая главную роль в инициировании убийства Эмилии Верзилиной (он полагал Эмилию организатором), подробно останавливается на каждом человеке из окружения Лермонтова в 1841 году в Пятигорске. Верной ему представляется мысль, что никто из «секундантов» не был единомышленником Лермонтова, поэтому вранье и молчание не было для них непосильно. Но вряд ли кто из них решился бы убить его. А если бы решился, то мог бы сделать это незаметно, свалив всё на горцев. В принципе, свыше и планировалось, что горцы убьют. Но Лермонтов оставался жив, да еще постоянно отличался в операциях, что «поднимало рейтинг» поэта. Если бы в таких обстоятельствах состоялось убийство, то поэт вышел бы уже национальным героем. Но и это было бы не страшно. Самое страшное и опасное для большого света – это замысел поэта написать явно, без шифровки серьезную вещь. Потому что то, что могли понять посвященные, Лермонтов уже написал в «Маскараде», «Герое нашего времени», «Штоссе».
В этой связи представляется интересным исследование математика и социолога С.Н. Петрищева о произведении «Штосс». Так, исследователь полагает, что «повесть «Штосс» у Лермонтова такая же «неоконченная», как и «Альфонс садится на коня» у Пушкина, и мистифицированная подобно последней пушкинской мистификации «Последний из свойственников Иоанны Д'Арк», где они оба зашифровали результаты своих расследований происхождения пасквильного «диплома Ордена рогоносцев». Действительно, литературоведческий анализ многих произведений Лермонтова доказывает политическую основу его текстов. В «Штоссе» мотивы убийства Пушкина столь очевидны, что диву даешься, как исследователи умудряются до сих пор игнорировать этот факт.
Так, название неоконченного произведения Лермонтова соотносится с сюжетом «Пиковой дамы» Пушкина: главные герои обоих произведений играют в карточную игру штосс (штос, стос, банк, фараон). Антропоним главного героя «Штосса» – Лугин – соотносится с городом Луга (Ленинградская область), через который Пушкин проезжал не менее 13 раз, в Луге останавливалась траурная повозка с гробом Пушкина. Лугин снимает квартиру под номером 27. 27-го числа произошла дуэль Пушкина. Лугин говорит о своем ужасном душевном состоянии: «…у меня сплин». Пушкин – первый, кто ввел это новомодное слово в русскую литературу в «Евгении Онегине». Лугина кто-то подталкивает к тому, чтобы он заинтересовался загадочным домом Штосса. «На современной карте [Санкт-Петербурга. – В.О.] дом, который, по нашему мнению, увидел Лугин, обозначен как Дом Бахерахт – Дом Евреинова (по адресу Столярный пер., 11/ Казначейская ул., 9.<…> О госпоже Бахерахт известно в связи с дуэлью Лермонтова с атташе французского посольства Эрнестом де Барантом, но вот и пушкинский мотив: секретарь отца Эрнеста де Баранта был секундантом со стороны Дантеса на дуэли с Пушкиным. Дуэльные пистолеты, из одного из которых убили Пушкина, принадлежали семье Барантов (и не столь важно, кто именно их одолжил для дуэли)».
«Дом обнаруживается, и пропавшим его владельцем является некий Кифейкин. Кифей (Кефей, Цефей) – персонаж древнегреческой мифологии – царь Эфиопии. Происхождение Пушкина связывалось в представлении многих с Эфиопией: это название часто отождествлялось с Африкой. Переезжать на новую квартиру Лугину помогал старый камердинер Никита: у Пушкина был верный камердинер Никита Тимофеевич Козлов, который нес барина после дуэли до постели на руках». Лугин выбирает комнату с таинственным портретом мужчины, и «перед тем, чтоб лечь в постель, он подошел со свечой к портрету, желая еще раз на него взглянуть хорошенько, и прочитал внизу вместо имени живописца красными буквами: Середа».
27 января 1837 года – среда. О мотиве красного в деле дуэли Пушкина уже говорили. На зеленых обоях (цвет игрового сукна) комнаты в квартире № 27 были изображены «красные попугаи и золотые лиры» (кавалергарды и поэты?).
Это лишь некоторые очевидные моменты; кроме них, при тщательном литературоведческом анализе с использованием мотивного метода можно установить соотнесенность «Пиковой дамы» Пушкина и «Штосса» Лермонтова с мотивами убийства Павла I.
Процесс «дешифровки» произведений Пушкина и Лермонтова сложен для нас, читателей XXI века, но для образованного светского человека XIX века, тем более приближенного к императорскому двору, этот процесс, вероятно, не представлял сложностей. Согласимся с мнением С.Н. Петрищева: Лермонтов после «Штосса» уже был приговорен. В мае 1841 года убийцам следовало сильно поторопиться, так как могло иметь место явное обнародование Лермонтовым тайной информации.
Согласимся с выводом А.В. Карпенко и В.И. Прищепа: «Не было даже нечестной дуэли». И главной целью убийства Михаила Юрьевича Лермонтова была его дискредитация, потому что еще в 1837 году он заявил: «…правда всегда была моей святыней…». Только для такого убийства необходимы огласка и наличие участников спектакля. И, надо сказать, спектакль удался: Лермонтова на века обвинили в преступлении, за которое христиан лишают православного погребения.
Послесловие
2022 год. Пятигорск. 15 октября, день рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. В Государственном музее-заповеднике М.Ю. Лермонтова – праздник, гуляния. На городском кладбище рядом с Свято-Лазаревским храмом безлюдно. У обелиска с мемориальной доской на месте предполагаемого первоначального захоронения Лермонтова – скромные свежие цветы. Тут же – семейный склеп Верзилиных. В церкви народу немного, полумрак. Ищу и не могу отыскать икону Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость», которую привезла в Пятигорск после гибели внука Елизавета Алексеевна Арсеньева.
– Где же икона? – не выдержав, спрашиваю свечницу в притворе. Объясняю, какую икону ищу.
– А! Да вот же она! – тычет рядом с собой свечница.
Я обомлела. В проходе, обтираемая плечами прихожан, висела икона Лермонтовых. Подсвечника перед ней не было…
После посещения музея я, хоть и дала зарок молчать, не выдержала и, когда группа разошлась, пристала к экскурсоводу:
– А почему вы не рассказываете, что есть около двадцати версий «дуэли» Лермонтова?
Дама посмотрела на меня с осуждением.
– У нас политика такая. Семья Верзилиных внесла большой вклад в развитие музея.
– Хорошо. Но как вы относитесь к трудам вашего известного краеведа Вадима Хачикова? Он же осмелился усомниться в непричастности Эмилии Верзилиной.
– У нас политика. И мы это не обсуждаем. Мало ли кому чего в голову взбредет.
Ничего более не добившись, пошла гулять по улочкам Пятигорска. Дошла до рынка. Разговорилась с продавцом, мужчиной.
– Приезжая, да? По лермонтовским местам? Да, поэт какой замечательный. Жалко, убили.
– В музее была, про дуэль послушала.
– Ай, неправда. Никакой дуэли не было, мы все это знаем. Убили его. И где даже – неизвестно. Там памятник сам по себе стоит, а не на месте убийства. И город наш – город Верзилиных, и музей – ихний. А всё это вместе – политика и бизнес.
Воистину.