За дровяными сараями, под огромными кустами акаций, стояли два мусорных ящика, покрашенные белой известью, и раз в неделю извозчик на телеге с большим деревянным коробом навещал их. Он откидывал переднюю стенку, державшуюся на крючках, и вилами перебрасывал наш домашний бытовой мусор в свой короб. Лошадь была у него красивая светло-рыжая, почти каурая, ей не нравился запах полыни, которая обильно росла вокруг мусорки, она высоко задирала голову, отворачивалась и изредка фыркала.
Этот участок, за сараями, мы называли «задний двор», и использовался он для не самых уважаемых потребностей: мальчишки бегали сюда, чтобы справить маленькую нужду, пацаны постарше тут втихаря покуривали, а взрослые мужики здесь могли уединиться с бутылочкой «фруктовки». Стаканы для такого мероприятия всегда хранились в одном из ящиков давно отжившего свой век, перекошенного дубового письменного стола, стоявшего тут же, за которым встоячка и проводилась дегустация этого вкусного и полезного напитка с последующим обсуждением мировых мимолетных событий.
Рядом с этим убитым и терпеливым письменным столом лежала, как бы парой к нему, большая чугунная эмалированная ванна. Белая эмаль её была уже сильно поколота, из четырёх её ног в виде драконьих лап, обхвативших чугунные шары, осталась одна, но и, перекосившись, ванна продолжала оставаться внушающим уважение объектом: размер её был значительно больше современных. Дождевая вода в ванной не скапливалась – она просто вытекала через слив, а листья и мусор кто-то, наверное, выбрасывал из неё, потому что в памяти моей она всегда была, если и не белоснежной, то чистой. Но мы, мальчишки не любили эту ванну.
Мы её звали ванной Архимеда. Поговаривали, что в этой ванне умер профессор Широков с нашего двора, а потому, наверное, её и выкинули: никто не хотел мыться в посудине, в которой самым натуральным образом умер до того вполне живой человек. Профессора не утопили, и он не утонул в этой ванне, а просто умер в ней от старости – мылся и умер. А профессора во дворе все звали Архимедом, потому что в какой-то нашей областной газете написали, что он великий-превеликий изобретатель. Сына его я вообще не помню, а внук его Николай был намного старше нас, и мы с ним почти не общались. В тот год, который я вспоминаю, мне было лет девять или десять, а внук профессора уже учился в институте.
Легко вспоминать прошлое, когда оно само собой вспоминается, а, когда насилуешь себя, пытаясь что-то вспомнить, то часто потом уже и сам не знаешь: толи ты вспомнил что-то действительное, что было на самом деле, а, может, и не вспомнил, а просто нафантазировал. И вся эта картинка прошлого становится карикатурой, и сам ты уже не веришь, что всё, что ты вспомнил, случалось.
В том году три или четыре дня подряд у нас на заднем дворе было настоящее пацанское столпотворение. И не объявлял никто нигде ничего, а ребят собралось там, за сараями, просто много: и наши, и с соседней улицы, и совсем незнакомые. Я случайно туда заглянул уже под вечер, торчало там человек пятнадцать: кто-то с кем-то вполголоса разговаривал, а кто просто семечки лузгал, и все чего-то ждали. Май месяц, тепло, солнышко ещё не село, но уже привалилось, майские жуки пулями носятся, шумят.
И вот: только я заглянул туда, за сараи, как откуда-то сверху, прямо с вершинок берёз, которые вдоль сараев стояли, спикировал, а точнее спланировал, прямо в ванну Архимеда мужчина небольшого роста, уже в годах. Весь он серый какой-то был: и рубашка безрукавка серая, и брюки полотняные мятые, и полуботинки тоже светлые, а сам седой. Встал он в этой ванной, потянулся, руки разведя в стороны, будто только что проснулся, и говорит:
- Это хорошо, что вы пришли. Завтра ещё всех своих друзей приводите. А, чтобы не напрасно у вас сегодняшний день прошел, учу вас и предупреждаю: кто пролежит в этой ванне молча час, тому по жизни большой фарт будет. На завтрашний вечер у меня для вас сказка любопытная припасена.
Тут стал накрапывать крупными каплями дождик, а потом, ливень майский, как стеной с неба свалился. Все побежали по домам, а мужичек этот в сером, или колдун он какой-то, подпрыгнул мягко, по-кошачьи и прямо сквозь струи к вершинкам берёз, и улетел. Только его и видели. Точнее – я всё это видел.
На другой день мы с мамой к кому-то в гости ходили, и на вечернем волшебном мероприятии я не был. Во дворе мальчишки мне потом рассказали, как этот колдун в сером, а его уже так «колдуном» все стали звать, снова с берёз прямо в ванну спикировал. Это, когда уже сумерки на дворе были. Никакую сказку он ребятам рассказывать не стал, а только спросил:
- Кто из вас лежал в ванной?
Трое наших мальчишек в ванной уже полежали, но не по часу, а меньше и поочередно. Потому они промолчали. А мой хороший друг и одноклассник Филипп Огнев из соседнего двора, где пожарная каланча была, я его вообще-то звал Филькой, подошел к этому колдуну в сером и признался:
- Я пролежал в этой ванной Архимеда больше часа этой ночью молча, и никто меня не видел.
- Я знаю, - ответил колдун, - приходи завтра.
Это всё мне сам Филька и рассказал на другой день.
- Филька, ты чего задумал? – спросил я у него. Я же видел по его мимике и жестикуляции, что у него что-то хитрое на уме.
- Ничего! Вечером увидишь.
- Чего увижу?
- Я хочу улететь с этим серым колдуном.
- Куда?
- Куда угодно.
- А родители?
- А родителям – наплевать! Они в стельку пьяные третий день лежат, и когда в себя они придут - никто не знает. А, если придут, то радости мне от того больше не будет, а, может, только меньше ещё.
Я знал его родителей: и папу, и маму, знал и то, что они иногда выпивают, но никогда они не дрались и не ругались. Такое отчаянье в интонациях Филькиных я услышал впервые, и отговаривать его от каких-то решительных шагов я не мог после его слов, в которых была не только обида, но и какая-то особая недетская злоба.
Если бы мне кто-то рассказал про такое, то я, наверное, и не поверил бы. Но ведь я же сам видал в тот вечер это чудо. Филька подошел к этому серому колдуну и о чем-то они долго-долго шептались.
В мае ночи бывают очень светлые, нов тот раз сумерки темные-темные сразу спустились. Все ребята разошлись уже по домам, а я всё сидел на мусорном ящике и Фильку ждал. Колдун с Филькой сначала на краю ванны сидели, а потом ходить стали, прогуливаясь по-взрослому, и о чем-то разговаривали при том. И, вдруг, мужик этот прилетевший, который «колдун», Фильку под мышки обнял и вместе они легко, плавно и бесшумно прямо-таки сиганули вверх, и пропали. И тихо так стало.
Интересно, что, когда я на другой день пошел в Филькин двор, чтобы узнать, что с ним произошло, то мне там местные женщины сказали, что и Филька и его родители давно уже переехали куда-то, а куда никто не знает. Так он пропал из моей жизни, но, как потом оказалось, не насовсем.
Не знаю, почему мне вся эта история снова сегодня припомнилась – может, что-нибудь интересное случится на днях. Только вот лежал я лет десять назад в довольно хорошей больнице, профилактически лежал, без проблем, для общего обследования, врачи велели. Лежал я в отдельной персональной ВИП-палате с холодильником, с телевизором; но одно неудобство во всём процессе моего обследования было: главврач больницы как раз в то время решился на свою персональную и ответственную борьбу с курением. И вот вся курящая часть его очень даже немаленького коллектива: и врачи, и медсёстры, и поварихи, и больные ходили теперь в подвал, и там, среди бочек из-под краски курили. И это вместо того, чтобы во дворе около скамеечек урны поставить.
Вообще компания по борьбе с курением иной раз мне кажется просто государственным вредительством: в стране курят тридцать пять миллионов человек, это треть взрослого населения страны. И почему-то их загоняют в подвалы и клетушки! А вот гомосекам, или голубыми их ещё называют, которых лечить надо, потому как любое серьёзное физиологическое отклонение от нормы это - болезнь, им и особые права, и уважение, и фестивали. А насчет того, что курение вредно для здоровья, так это просто лукавство какое-то: среди врачей, которые по определению должны за здоровьем следить, средний процент курящих куда больше, чем в среднем по всей стране.
Кому-то запах табака, может, и не нравится, а вот мне не нравятся запахи почти всех парфюмов – но я же терплю! Понимаю, что в основе этих ароматов лежит амбра, а потому, может, и противны они мне все. Амбра — это, как бы помягче сказать, отторгнутые из кишечника продукты пищеварения кашалота, какашки его. С другой стороны, культурные сорта табака – это благовония, потому что табак – не крапива, и в оврагах он не растёт, его выводили и культивировали в течение тысячелетий американские индейцы. Ну, да это я к слову!
Хотя курительная комната в доме Пашкова в Москве, который теперь часть главной государственной библиотеки страны, достойна отдельного упоминания. Мало того, что она вся отделана, как зал каких-то международных приемов с диванами, вентиляторами и урнами, так на стенах там ещё висят портреты всех замечательных людей мира за этим прекрасным занятием, курением – Черчилль и Сталин, Хемингуэй и Кеннеди, Симонов и Шолохов – просто очень уважаемая компания.
Так вот палата у меня была, в общем и в целом, виповская, а курить приходилось ходить в подвал другого корпуса через несколько лестниц и переходов. В последний день моего пребывания в этой клинике, уже в ожидании эпикриза, который заполнял мой лечащий врач, я пошел покурить в этот пресловутый подвал. Там-то я и столкнулся с солидным и даже грузным мужчиной моих лет, с которым поделился я своей, вышеизложенной теорией. Судя по одежде, он пришел кого-то навестить – одет он был представительно, а не по больничному. Он выслушал тогда меня молча, расставаясь пожал зачем-то руку и как-то странно и криво ухмыльнулся.
Полчаса спустя, собрав свои вещи в пакет: ложку, кружку, домашние тапочки, книжку, которую так и не дочитал в свободное больничное время, я попрощался с медицинскими сестрами, которые меня замечательно обслуживали все две недели. Нянечка в моей палате простыни чистые уже застелила, воду в кувшин свежую залила, полы мокрой тряпкой протерла и специальная лампа ультрафиолетовая для общей дезинфекции была включена, а я в знак особой доверительности был не надолго допущен в ординаторскую, где пил чай в ожидании своей окончательной истории болезни, на которой кто-то, где-то должен был поставить какую-то печать.
Как раз в этот момент мой лечащий врач, заведующая отделением, привела в мою бывшую уже палату нового пациента: это был тот самый солидный, даже скорее грузный господин, с которым я только что курил в другом корпусе в подвале. Я сидел в двух шагах от них, когда моя доктор к нему обратилась:
- Филипп Иванович, товарищ генерал, проходите, располагайтесь – это ваша палата.
Но господин генерал остановившись, с нескрываемым интересом и с легкой ухмылкой смотрел на меня. Он даже задержался около ординаторской.
- Узнал? – спросил он.
- Нет, - ответил я и покачал головой. Хотя в памяти моей уже что-то шевельнулось.
- Ванну Архимеда помнишь? – спросил снова генерал.
- Нет, - ответил я и снова покачал головой.
Я действительно в тот момент не мог вспомнить какую-то ванну, и не мог вообще понять, о чем идет речь.
- Ну, ничего, вот окончательно выздоровеешь, дома на диванчике полежишь и всё вспомнишь.
На том мы и расстались.
А потом, конечно, я всё вспомнил: и «задний двор» за сараями, и ванну Архимеда, и серого колдуна, и Фильку, который улетел. И любопытно было бы поболтать с моим Филькой из детства, этим генералом Филиппом Ивановичем, да только – где же его теперь найти!
19. 10. 2021