* * *
Я не сплю, но как будто бы снится:
подо мной горный тянется лог,
я парю белокрылой орлицей
в облаках. Надо мною — лишь Бог.
Я пою. Песня эхом теснится
среди скал, и вершин ореол
раскрывается нотной страницей —
я пою для тебя, мой орёл.
Ты лети за высокою нотой,
за мотивами сердца — там свет
и любовь: и свободней полёта
нет!..
А Бог улыбнётся нам вслед.
* * *
Пью горячее вино…
Замертво — в постель,
но
весь день гляжу в окно:
белая метель,
тополиный пух — так тих,
словно ритуал
похоронный…
Белый стих
меж губами — ал,
горечью вина
слова
сорвались и сквозь —
в кровь…
И кругом голова —
мы с тобою врозь, —
красное вино не в счёт…
Рифмы хороню.
Только сердцем стих течёт
по сто раз на дню.
Если вслух произнести, —
жар меж губ!.. Смелей! —
будто спичку поднести
к пуху тополей.
* * *
Знаешь, глаза закрывая,
вижу глаза твои.
Душу твою зазывая,
свою отдаю — лови, —
жаворонком резвится
по-над жнивьём… выжжено,
жмурит Сварог ресницы:
что рождено — выживет.
Неба в груди — сверх меры,
пусть и не святы губы,
не отрекусь от веры…
Воля моя — любый,
я не умру. Жива я.
Сквозь расстоянья — быть!
Буду — вода живая,
лишь бы с тобой плыть.
РОЩА
Казалось,
что может быть проще —
свернуть на обочину с трассы,
войти в придорожную рощу,
не нужно билета — нет кассы.
Пока не придумали платы
за ветер, синиц щебетанье,
пройтись по траве непримятой —
босою — в берёзовой тайне:
светло здесь, и сердце согрето,
небесною дышится синью.
Ах, роща, ты — муза поэта,
душа первозданной России.
Я занавес веток тяжёлых
раздвину —
из детства опушка,
и звёздочки лютиков жёлтых
горят, что на солнце веснушки;
растёт иван-чай как кустарник,
свечами пурпурными светит.
Зачем же лиловый татарник
расставил колючие сети?
Они ему служат защитой,
и он выживает, как может,
за это с него не взыщите,
мы сами такие, мы тоже…
Но нет васильков синеоких,
и лилий не видно в озёрах —
грядут запустения сроки.
О, Боже, спаси от разора…
Вошла в придорожную рощу,
как в храм, и к берёзовой силе
припала: «Родные!..»
Не ропщут,
в молитвах — светлы — о России.
* * *
Тогда народ мой будет
жить в обители мира.
Исаия 32:18
Белой рыбой плавает луна
в стылой пене рваных облаков,
внешне безучастна, холодна:
поезд — в поворот — и был таков…
Ей не привыкать глядеть со дна
неба на глядящих в небо сквозь
окна, а беда на всех одна —
так у нас в России повелось.
Верю, и луне не всё равно,
оттого — исконная печаль
в облике её. Она — окно —
око или, может быть, печать?
Оттого, когда из маеты
вижу ледяную россыпь звёзд,
кажется, пролившись с высоты,
над землёй слезами дождь замёрз…
Стук колёс, война… Бросает в дрожь…
Рвёт луна в безмолвном крике рот,
вынырнув со дна под мёртвый дождь,
жабрами хватая кислород…
* * *
Умирающий снился лебедь.
Перья белые падали снегом.
Я хотела спасти, но верить
не умела… А в чёрном небе
долго бились лучи зарницы,
а в молитве — слова о хлебе:
«даждь нам днесь»…
Только и молиться
не могла…
Но в колокол птица
превратилась в закатном небе:
долгий «бом-м»,
долгий гром;
и стон:
«Брат — не брат», —
скорбный, донный бас…
В развороченном и пустом
сердце
кровью застыл Донбасс.
Перья — души детей, белы
упадали на Млечный путь.
«Наведённые в грудь стволы
отведи, Отче, как‑нибудь…»
Сердце ныло, молитву творя:
«Ныне убо призри на ны,
неразумные чада Твоя,
защити, спаси от войны…»
И летели вперёд куда‑то
не то ангелы, не то лебеди.
За солдатами шли солдаты.
«Вы осилите!.. Вы скрепите
рубежи…»
И взмывала птица —
я глаза подняла —
Мария!
«Дева, имя твое святится…»
Богоматерь покров творила.
* * *
Москва. Сентябрь. Чистый пруд в огнях.
Стою. Молчит гитара за спиной.
Шепчу: «Помилуй, Господи, меня»…
И слышу вдруг:
— Возрадуйся и пой.
«Но где же радость?» Пустота внутри.
Закатный отблеск. Холодно. Темно.
Вода черна. И только фонари…
Вращается Земли веретено.
Почудилось? Звонят колокола
Живоначальной Троицы. И в дрожь
гитара — гулом. Задрожала я,
в груди отозвалось:
— Иди, найдёшь.
Как будто ангел белый пролетел.
Как будто город Белый просветлел.
Поднялся ветер, всколыхнулся пруд.
Крылом меня гитара от простуд
закрыла. Липы выстроились в ряд,
над фонарями в Млечный путь глядят —
там Лебедь, Лира — музыки уста.
А завтра — день Воздвиженья Креста.
Сорвался лист, и по щеке скользнул,
и в темноте мгновенно утонул…
В круговороте мудрости земной
иду, пою. И радость надо мной.
СЕРАФИМУ САРОВСКОМУ
О, претихий угодниче Божий
Серафиме, в молитве сияй,
не смиренную мя, не пригожую
зри от горния славы, зри, не оставляй…
Преклонила колени: река —
речь — кристальное море… Покой.
И крылом, и спасеньем — рука
надо мной. Слова свет — надо мной.
Серафимы не прячут лица.
Серафимы любовью горят,
призывая к любви без конца…
В покаянии вторю:
— Свят, свят…