22 ИЮНЯ
Лето, утро.
Четыре часа:
вот растаяла ночь в небесах;
устремлён в них тревожный взгляд –
как тогда, много лет назад,
ещё юные, без седин
мои деды… Глядят с картин,
улыбаясь: «Удара не жди,
у тебя выпускной впереди!»
Пять часов:
я гляжу, и вот
чист под солнышком горизонт,
не взрывается в пыль земля –
это значит, что всё не зря.
Метроном:
в городах молчат.
Брошен в небо прощальный взгляд:
«Не тоскуй и удара не жди,
у тебя вся жизнь впереди!
Ну а мы с фотографий-картин
на тебя поглядим…»
МОРЕВНА
– Что кручинишься, Марья Моревна?
– Свет в темницу льёт через решети…
Расплела да рассыпала косоньки,
да по белым плечам, по сороченьке.
Губы алые в ниточку сомкнуты.
Ах, степная душа, словно дикий зверь,
не достанется ввек царству тёмному.
Не такая ты, Лебедь Захарьевна!
Ах, тебе бы сплести из твоих цепей
броню крепкую да колечками,
солнца луч заточить, что булатный меч,
да пропеть от души песню ратную!
Ах, тебе бы любимому в очи
до утра глядеть, да к сердечному,
да в родимые руки легко лететь!
Пой, морская душа, пой…
А морской огонь —
берегись – не удержишь,
Кощей, в плену!..
Так покуда сказ не окончился,
седлай молнию, Лебедь Захарьевна,
да в родные края! Да в весну!
ТРИ СЕСТРЫ
Три сестры, словно солнца круг –
круг из мягких и белых рук;
песни девушек – злат венец;
три сестры да один отец.
У одной глаза – синим озером,
у другой коса – вороным крылом,
третья будет мала, бела –
колоском золотым светла.
Колокольцы поют, звеня:
«Три сестры, что одна земля,
три сестры – велика река:
будь вражда от вас далека,
а заморский недобрый глаз
да вовек не разлучит вас;
да минует огонь-молва,
обойдёт сыновей война!»
Хоть давно мир людской не нов –
три сестрицы – едина кровь:
из древнейших напевных слов,
из живых полевых цветов
для народов своих покров
шьют-плетут,
чтобы люди любили друг друга
да не рвали круга...
ОКЕАН
Обёрнут шар земной в лазурный шёлк –
вздыхает мощно кожа мироздания –
колышет океан, что мирно лёг
у берегов когда-то безымянных.
Застыло небо... Дождь, морская пыль
глубинной солью вскармливает скалы.
Как древний океан не знает миль,
так сердце для него песчинкой стало...
Я трепещу, завидев гребни волн,
ещё не слыша стонов марианских,
но в шуме пенных тысячи корон
я слышу – кто-то смотрит без опаски
в морской пожар и туч седых набеги.
Вдруг гривы вод склоняются к нему,
и тают в золотой закатной неге,
и нежно-нежно трутся о корму.
В зеркальной глади отражённым раем
купались небеса – рукой достать,
мне там бы, счастья большего не зная,
утёсом обернуться – благодать.
Там сердце не противится стихии,
за стягом веры вечной и живой,
что ни один порыв не опрокинет
сокровищницу прямо надо мной!
Но в поисках сокровищ тонут люди,
забившись в трюм, кляня могучий гром.
А в лодке – самой мелкой из посудин –
плывёт Вершитель всех людей и волн.
ВЕЧЕРНЕЕ
Своим райским, цветущим ветром
омывай мою душу, май!
Непрестанно звучит ответом
нежный свист воскрешённых стай
под моим окном, распахнувшим,
развернувшим весь дом вовне.
Ночь весёлая добродушно
ляжет пледом на плечи мне.
Все изгонит печали, страхи
песнь тропическая впотьмах!
Пышногривых деревьев взмахи
кружевничат на фонарях.
У луны молодого круга –
взгляд черёмуховых цветов;
Поцелуй дорого друга
и сиреневый запах снов…
ЗВЕЗДА
Звезда мигает, щурится,
трепещет, как слеза.
Под ней знакомой улицы
струится полоса.
Звезда блестит в безоблачной,
бескрайней черноте;
лучи рисуют в воздухе
мне множество путей.
Висит в пространстве, гордая,
над городом одна,
и лучше с неба свалится,
чем всё-таки признается,
что в месяц позолоченный
безумно влюблена.
ЛАРЧИК
Вот ключ – звенящее перо на полотне руки.
Вот слово, что в тумане слёз рождает языки.
Вот я – дитя, вот мой ларец, а вот моя любовь –
зверёк чудной. Его укрыл ларца резной покров
из нафталинного стекла – тяжёлого, как зной.
Я – в страхе встретить не того и стать ему не той.
Тревожусь сделать шаг не так – неловок жест и взгляд,
боюсь остаться вне себя, без ниточки назад.
Так и живу, пугаясь чувств, люблю издалека
и понимаю: прячась так, могу убить зверька.
На перевязанных сердцах в тоске звенят ключи
о том, что время для любви – как воздух для свечи.
Учителя, ученики, бродяги и вожди,
где каждый третий – Дейви Джонс с заплатой на груди.
Где всяк второй хоронит ключ на Марианском дне.
А первый тихо слёзы льёт в ларцовой глубине.
МАМЕ
Гражданка, хозяйка, простая женщина
с обычным лицом и глазами серыми
сидит у окна, вышивает крестиком,
желает всем добрых снов.
Да, много таких и в Нью-Йорке, и в Питере...
А может, они даже есть на Юпитере?
Да, боже мой, где я таких не видела
хранительниц очагов.
Но по Вселенной мне рыскать незачем:
на что сдались мне все эти женщины?
Не их голоса и глаза мне грезятся,
их руки не грели меня,
песни они не поют мне вечером,
не для меня вышивают крестиком –
а имя, что в сердце особенным светом,
твоё лишь, родная моя.
Чуткое сердце твоё всё ведает,
ты и сквозь беды – за мною следом,
мама, кто знает, быть может, поэтому
я не шагаю за край,
не обездоленная, не голодная,
не сплю, где попало, ночами холодными,
не шляюсь, судьбу не кляну тяжёлую,
ища свой потерянный рай.
И пусть, вышивая, я путаю нитки
и плохо умею жить,
ты, мама, всегда остаёшься хранителем
хрупкой моей души.
МЕТЕЛЬ
Ветер февральский – плеть.
Ветер глотает слово.
Страшно хочется петь –
что-нибудь, кроме стона.
Мне бы позвать кого,
вышутиться в жилетку!..
Снега веретено
белую спряло клетку.
Век бы врастала я
в мёрзлый узор печали,
только вот ждут меня
в белой хрустальной стае!
Кто-то зовёт домой
именем самым сладким;
вкус на губе сухой
слова «люблю». Лампадка,
где-то в стране надежд
дрогни на птичьей ноте!
В край меховых одежд
тихо весна приходит.
АНГЕЛ
По твоей душе горит свеча,
по единой шепчет пара крыл.
И сомкнулся рук незримых тыл
на твоих опущенных плечах.
Вслушиваясь в чаяния дождя,
пальцами сжимая полутьму,
плачет тихо взрослое дитя –
шёпот неба слышится ему:
«Утешайся, сердце из песка,
в час рассветный утечёт тоска».
Горячи неслышные слова
в глубине надломленной души;
их тепло смиряет мятежи,
буйная светлеет голова...
«Ангелы не спят, пока ты есть,
днём и ночью ангел будет здесь».
И пока ты, сняв свою броню,
спишь и оживаешь налегке –
пёрышки небесного крыла
спят в твоей расслабленной руке.
Улыбается звездой незримый лик.
«Ты к Нему притронулся на миг».
***
Если я говорю языками
человечьими да небесными, –
без любви они – медь звенящая,
звук летит, исчезая вмиг.
Я, бескрылая, буду голубем,
безголосая, да при песне,
при имении, силе, вечности –
я безликая без любви.
Я могу быть женой богатых,
чьи дары затмевают свет;
путеводной звездой для бедных,
и познать все дороги к раю,
только что в том такого, если
во мне грусти любовной нет,
только что в том такого, если
я и радость её не знаю!
Я могу говорить голосами
всех учёных и всех великих,
и в ряду сочетаться с ними,
создавая свои миры,
и любые принять награды,
собирая вино и слитки,
заполняя просторы чёрной –
безлюбовной в душе дыры.
Я могу оставаться бедной,
ничего себе не оставив,
и лечить, и в бою сражаться,
в чистоте быть или в крови.
Я могу быть забытой самой
и душевной лишиться стали,
и лишиться всех благ на свете,
но, пожалуйста, не любви!
…Я с любовью к тебе – другая.
Я прохладный речной хрусталь.
Я живая, и я желаю,
я желаю любви всем прочим!
Путь её бесконечно звёздный,
не предвидим и не пророчим,
но, любя, мы сильнее ночи,
словно сердце внутри – Грааль.