***
Душа моя – мотылёк,
а тело моё – цветок,
и лёгкий ветер от строк
заставит взлететь опять.
Моя колыбель – мечта,
дорога – пока не та.
А мысль – белизна крыла,
мне им бы тебя обнять.
Да только б ты – не огонь,
да только б ты – не обман;
ты хрупкий узор не тронь,
ты солнцем июньским стань!
Не опалишь – налюбуешься.
Вся жизнь – что один денёк,
и в ней я хочу быть соколом,
но сердце моё – мотылёк.
***
Я никуда сегодня не пойду:
я в никуда сегодня упаду –
сентябрь стёр мои координаты.
Ориентиры, вспыхнув раз,
погасли ,грешные, тотчас –
я не успела даже проводить их взглядом.
Осенний ветер звал на менуэт –
на тет-а-тет, вне суеты сует,
как паутину снять всё то, что наболело;
разлить по венам свежий сок,
тяжёлый с сердца снять замок
и смело обернуться королевой.
Пора в туман, шажками балерины!
О страхах, знать, потом поговорим мы –
близка тоски торжественная кода!
Одним движением руки
во тьме зажгутся маяки
светлее фонарей, янтарней мёда.
Прозрачна ночь, прозрачна, как шифон:
кусает пальцы флёр холодных волн,
по коже дрожь распутывает мысли…
Ещё момент – и полечу!
А люди? Их я не хочу:
меня найти? Пускай растают в листьях!
***
Комбинатор молчит. Поправляет фуражку.
Измеряет мозолистый город вдоль стен
незнакомых. Свобода опять нараспашку —
под рубашкой щекочут ветра перемен.
Дует, что ли, опять с контрабандного юга,
или просто объял бриллиантовый дым —
но бедром повела авантюра-подруга,
и лёд тронулся, жарким азартом гоним!
Началась суета! Коршун цель свою ищет,
среди тысячи рож, жадных, сморщенных зло.
И пока нет богатства, внимание – пища.
Так пошире улыбку!.. Нам вновь повезло!
Он почти отыскал. Все почти обманулись.
Но едва прикорнув, вдруг обчистишь себя...
Ну их, эти проклятые старые стулья.
Ну их к чёрту –
лакеев, песок и моря!
Янычарские пятки стареют, признаюсь,
далеко убегать в затянувшемся споре
с жизнью суетной, будто с неистовым морем,
где клыком – одинокий белеющий парус.
***
Какой бы клад в себе найти?
Когда есть только жизнь непрочная
и крестик тонкий на груди,
как в душу скважина замочная…
Вот голубой небесный свод,
и песни мамы нежнострочные,
и голубой небесно лёд
на зимней утренней обочине.
И дом, которого кругом
лес голубеет снежно-призрачный.
И городской высокий дом,
и в нём окошко – против тысячи.
Свобода жить в чужих руках,
смеяться, называясь милыми.
И мотыльками на губах
горячий трепет мандариновый.
Испуга ток, тоски звонок –
короткий в чьей-то песне бравой.
Вся жизнь – уже полёт, исток
и счастья бронзовый поток
пора испить? О, Боже правый…
***
Раскрой ладонь свою
и положи
в мои раскрытые –
сквозь них тепло бежит,
летит легко
от сердца до ума
любовь –
подруга жизни,
жизнь сама.
Не уходи!
К коленям припади
тяжёлой головой.
Устал в пути?
Дурманом жгучим
в венах проросла
твоя тревога.
От людского зла
так горько, что готов за грань –
по краю…
Остановись!
Целую, обнимаю!
Целую в лоб,
а обнимаю душу:
я твой покой касаньем не нарушу,
я выну все кинжалы из спины,
и детские на миг воскреснут сны...
Твоя печаль –
твой путь,
свечи огонь,
а рядом, на плече,
моя ладонь.
***
Шипящие лужи, шумящие капли –
щемящий природы убор,
стучащее сердце под грохот, плескание
с зонтом покидает свой дом.
Холодные капли, прозрачные капли
целуют, щекочут ладонь,
и небо в тумане, а ветер – на грани,
отчаянно рвётся под зонт.
Рискуя простыть и промокнуть до нитки,
душа беспризорная шла.
Белёсый цветочек на тонкой былинке –
фигурка прозрачней стекла.
Дождями мир вымыт и мир перемолот,
ничто перед бурями твердь.
И гордые горы, и маленький город –
а сердце торопится петь.
Могущество бурь угасает на свете,
жизнь новую в почву пустив.
На кроны скользнёт успокоенный ветер,
а сердце продолжит идти.
ЖАР-ПТИЦА
Цветущей жизни вопреки, тревога слепит;
а взмах опущенной руки вздымает пепел.
И воздух стыл, и мысль сочится болью,
ведь мне в любви твоей, как в чистом поле:
зажала скука в сто колец, клянусь, не сразу.
А мне бы в горний во дворец, к рубиноглазым…
О, как прекрасны песни их, и речи с ними –
они такие же, как ты, – но золотые...
Я вся желанием горю – когда ж посмотрят?
Одним движением крыла мираж расстроен,
хвостами молнии блеснув, беспечно тают
и мой волнующий язык не понимают...
Пришёл. Родной… А кто ещё догонит?
И, не боясь обжечься, вновь берёшь в ладони.
Как бледен! Ты замёрз?
Живи! Согрейся!
Моя навеки лучшая из песен.
ДОМОЙ
Поскрипывая, мчит велосипед
по каменистой солнечной дороге,
стекает по листве горячий свет,
кривой забор грустит на солнцепёке.
На плечи тяжко лёг и обнял грудь
плащом горячим августовский зной;
стрекочет в пыльных лопухах, указывая путь,
сверчок:
«Пора домой.
Пора домой».
Гляжу кругом: как улицы пусты!
Знакомых лиц, веселья их не видно.
Лишь где-то за углом шуршат цветы.
Друг, ты?
Нет, кошка вышла из малины.
Корова сонная лежит, кивает головой
и бьёт хвостом бугристые бока.
Я замедляюсь…
В такт с родной землёй…
Вдруг из калитки, прям передо мной –
детей гурьба!
А я махнула им:
пока! –
как призраку забытых приключений.
Шепнула:
«Даже велик маловат!»
Шумит деревьев строй могучий, древний:
«Спеши домой.
Зачем тебе назад?»
Я мчусь и, бросив детство за порогом,
вхожу туда, где я дитя всегда...
Отсюда начинались все дороги –
канаты несожжённого моста;
пришла домой! – поёт в саду хор птичий!
Домой! – блестит иконка в головах.
Меня встречает с радостью девичьей
прозрачных занавесок лёгкий взмах,
зов матери,
участливый взгляд деда
и шёпот бабушки:
«Кошурка, что с тобой?»
И сладким свежевыпеченным летом
любовь цветёт в душе.
Пришла домой!
ПАМЯТЬ
Они могли бы бегать по песку,
могли искать букашек городки
в траве высокой. Разгонять тоску,
расти, как в поле вольном васильки.
Их солнце целовало бы всю жизнь,
Мальчишьи плечи, девичьи колени.
И чистые, как свежий летний лист,
они б ещё так долго-долго пели...
Но дрогнул рай, Пандоры ящик вскрыть
решило зло руками боевыми,
дела могли бы быть совсем другими,
они могли совсем другими быть...
Но – провожать, но – хоронить, но – ждать,
но – рвать в боях гранаты, жилы, жизни.
Седая искалеченная рать,
бескровная: всю кровь свою – Отчизне.
К нам тонкая бежит сквозь морок нить
рекой бессмертной многоликой были!
...Зовёт под солнцем головы склонить
о тех, что за свободу их сложили.
КОШМАР
В моём дворе сирена воет:
по ком? По ком?
И люди мимо пробегают –
потом, потом.
И красно-синий свет мелькает,
всё бьёт в глаза,
а с неба быстро и безмолвно
летит звезда.
Дай бог здоровья иль покоя,
а мне б поспать!
Мне завтра утром жить, учиться,
любить, летать…
Вдруг что-то острое пронзило
на вдохе грудь:
сирена плачет, плачет, плачет,
и не уснуть!
Огни сигнальные мелькают
в тревожной мгле...
А вдруг та страшная карета
ревёт по мне?
Ревёт, визжит неумолимо!
Постой, постой!
Не с той ноги я встала, верно,
мне встать с другой?
Сирена разжигает нервы,
бьёт по виску,
и красно-синие разводы
по потолку...
***
Размеренная жизнь, дела, весна…
Смотрю, как май качается на кронах.
Я – словно призрак тихого дракона,
с надеждою глядящий в небеса…
Внутри со мной сражается герой
минутными цветными полуснами.
Любовь его вонзается стрелой –
счастливый зов вонзается клинками.
Я рисовала замки, к ним мосты
волшебными секретами из детства.
Художник первой осенью простыл,
и в мастерской освободилось место…
Казалось бы, я повзрослела, да!
И обрела богатства Монтесумы.
Но слышат плач серебряные луны,
а утром солнца вновь зовёт звезда.
***
Есть такие сердца, что и ржавчина не берёт,
есть такие глаза, что подобны таким ночам,
когда цвет распускается в сонмище непогод –
лепесток его взмыл и прильнул к острию меча.
Позабудь неудачи свои, но припомни вдруг:
в этом мире любое движенье – уже война.
Вся, казалось, империя слышала этот стук,
сердца бешеный стук, когда к лагерю шла Мулан.
И жила она так, словно тысячи до неё,
губы – алая бабочка, кожа – снега в горах.
Нынче воину-отцу не тягаться с чужим копьём,
да судьба её – ждать…
Только чуть подожди, судьба,
дай великому воину латы надеть в поход
и стыдливым шёпотом вымолвить: «Я вернусь!»
Боже, вспомни о людях с сердцами небесных проб
и любовью, что может остановить войну.