1
Когда моя бабушка умерла, я еще не могла оценить всей странности той истории, которая произошла с ней в самые последние месяцы ее жизни. А началась она в далекие послевоенные годы. Мой дед только что пришел с фронта. Он был старше бабушки на одиннадцать лет, а когда уходил на войну, ей было всего шестнадцать. Возвратился, не предупреждая, как и многие возвращались тогда, перепрыгивая из одной попутки в другую. Поцеловал мать, привел себя в порядок, переоделся и пошел к дому своей возлюбленной, уверенный, что она его ждет. Однако застал ее катающейся на велосипеде с (как он тогда выразился) «сопливым мальчиком-недотехой» из соседнего дома, которого он же, по его воспоминаниям, и научил когда-то кататься. Разбираться не стал. Просто навел на него револьвер и произнес:
— Отваливай! Я долго ждать не буду! Чтоб последний день тебя видел!
Бабушка уже при мне вспоминала этот момент их встречи несколько раз. И не потому, что он был страшным, а лишь потому, что именно с него, как она выражалась, вся ее жизнь коту под хвост покатилась.
Дело происходило в небольшом и только что отстроенном поселке, причиной появления которого стал бумажный завод, расположившийся в дремучих лесах Прикамья. Ради его обслуживания в поселок были переселены поволжские немцы, недавние заключенные, специалисты с их семьями и домашней скотиной. Все и у всех были на виду. Характер же у моего деда был вздорный, напористый. Он был из казанских татар, отбывавших свой срок на лагерных работах неподалеку. За что и как его посадили — осталось для нас неизвестным, но про то, что с дедом моим лучше не связываться, в поселке знали все: сначала побьет, а потом уже разбираться будет, за что и как.
А между тем дед мой был одним из первых пехотинцев, вошедших в Берлин. С немецкой земли он привез с собой несколько трофеев: старый патефон, кружку с орлом, кожаный широкий ремень, сапоги и шапку, коричневый чемодан, произведенный в Германии еще в догитлеровскую эпоху. В него и пятьдесят лет спустя еще складывали некоторые вещи. Были собраны моим дедом и подарки, которые удалось ему припасти для бабушки, чуть ли не пешком пройдя всю Европу. Несколько колечек, серебряные и золотые сережки, только уже в девяностые годы снесенные в местный ломбард, большую, белую, очень тонкую, но невероятно теплую шаль, в которую бабушка куталась, сидя перед окном на кухне каждую зиму.
Их свадьба состоялась шумно и весело, с большим количеством соседей и вынесенных на улицу в складчину накрытых столов, и стала чуть ли не первой, сыгранной в поселке после войны.
Своему «велосипедному другу» бабушка сказала, что никогда не испытывала к нему симпатий, сказала, что просто была война и ей было страшно, что своего суженого она с нее не дождется. От деда моего, действительно, больше года не было писем. Слишком сложно дался ему путь до Берлина, слишком сложно происходила дорога домой.
Однако мне досталось уже то время, когда бабушка с любовью вспоминала первый поцелуй с «сопливым недотехой», в подробностях и в красках рассказывала собравшимся на ее кухне кумушкам, как они вдвоем ранним утром побежали по траве к маленькому озеру, заросшему тиной и мхом, чтобы набрать воды и ею полить саженцы в огороде. Оба наклонились, больно ударились друг о друга висками, а потом вместо того, чтобы выпрямиться, присели на корточки и начали целоваться. Поднимались уже вместе, почти не отрываясь друг от друга. И было у каждого в груди очень таинственно и тепло. Потом, вечером, опять встретились на пруду и опять целовались, а над ними, точно благословляя их любовь, висели крупные звезды.
Правда же заключалась в том, что бабушка ни на секунду не сомневалась, что, узнав об измене, дедушка тут же возьмет ружье и отправит на тот свет ее ухажера. И если нужно будет за это сидеть, то будет сидеть, но желанного, своего добьется. На тот момент «желанным» была она, и она с этим смирилась.
Ее мама (моя прабабушка) была рада новоиспеченному зятю. С таким, как ей казалось, не пропадешь. А возможность пристроить одну из четырех своих дочерей была для нее жизненной необходимостью; так, думалось ей, хотя бы за судьбу одной из них можно быть спокойной.
Прабабушка овдовела еще во время финской кампании, а сердце ее болело об утонувшем четырехлетнем сынишке, поэтому в любовные отношения дочери не вникала. Случилась эта трагедия в самом начале войны, но вспоминала о ней прабабушка каждый день своей жизни.
К сожалению, «сто фронтовых» дали о себе знать очень скоро. Дедушка спал ночами тревожно и мало. И все время вспоминал о войне, и обижался, когда домашние слышать о ней не хотели. От одиночества пил. А когда напивался, тут же припоминал бабушке все, что в трезвом состоянии рассказать ей не мог, в том числе и попрекал мальчиком на велосипеде. Бабушка прекрасно понимала, что интересовал его куда сильнее другой вопрос: любит она его или не любит? А дедушка, не задавая этого вопроса, понимал, что нет, и оттого злился на нее еще больше.
Тем временем родилась первая дочь, за ней — вторая, третья. «Уф, — раздражался дедушка. — Только баб одних мне приносишь. И здесь никакого толку от тебя нету».
Работать приходилось много, смены на заводе начинались в восемь утра при шестидневной рабочей неделе. Держали скотину, огород, половину поля для посадки картошки, помогали родственникам и оставшимся без подмоги соседям. С годами в дедушке не только не уменьшалась, но еще глубже и сильнее разрасталась обида. Поначалу он начал поколачивать жену, а затем включил в свои воспитательно-карательные работы и дочек. Ему казалось, что они его тоже не любят. И в этом он был прав, потому что весь свой сознательный возраст они с точностью раз в неделю сталкивались с вопросом «Куда бежать?», когда отец их, отпраздновав бутылкой водки свой выходной, брал в руки табурет или кочергу и с остекленевшими глазами замахивался то на одну из них, то на другую. Часто бабушка собирала их в понедельник по родственникам (редко кто соглашался принять троих сразу), измученная, с заплаканным, а иногда и покрытым синяками лицом.
На сорок седьмом году жизни у дедушки обнаружили рак, и это был первый момент, когда он смог заговорить со своими детьми без ненависти или обиды. На некоторое время вся семья сблизилась. Бабушка в душе своей винила себя, что не смогла дать мужу счастливых дней жизни. В дочерях же проснулось молчавшее до этого чувство родства, и они поочередно сидели у его постели уже в тяжелые последние дни, о многом разговаривали и даже шутили.
«Измотала человека судьба!» — так отзывалась обо всем моя бабушка, считавшая, что вернулся ее муж с фронта не совсем здоровым человеком, и со временем простившая ему все. Овдовела она в тридцать семь, и только когда уже все дочери вышли замуж и разъехались, начала думать: «А как же я? Для чего я теперь? Что в моей жизни за все это время было?» И вспомнился ей тот самый возлюбленный, с которым они катались вместе на велосипедах, и их первый поцелуй, и прогулки, и как все это было радостно, как красиво. «Интересно, простил ли он меня? Догадался ли, что я говорила неправду?»
2
От бывших его соседей она узнала, что уехал он в соседний город, что живет один, что так никогда и не женился. Долго думала, взвешивала и лишь через несколько лет набралась смелости отправиться к нему в гости. Вышла на вокзале и стала искать его дом. Обратилась в справочную службу, спрашивала прохожих. В результате удалось ей узнать не только адрес своего любимого, но и разведать, что живет он с сестрой, что сестра теперь возможно и дома, что работает в бане, что недавно видели его идущим в сторону работы.
Бабушка немножко удивилась, потому что ей показалось, что когда она сходила со станции, похожий на него мужчина шел ей навстречу. Они посмотрели внимательно друг другу в глаза, но так и не решились заговорить. Слишком оба за столько лет изменились. Пройдя по сухой осенней улице с громадным количеством заборов, палисадников и калиток, бабушка, наконец, нашла дом его сестры, которую она помнила очень смутно, но та, едва приоткрыв дверь, смогла распознать ее сразу.
— Кто?.. Клавдия Ивановна?.. Да какими путями-то?.. Проходи, голубушка, проходи! В дверях долго стоять — счастья в доме не будет!
«Видно, кто-то из знакомых уже доложил!» — подумала бабушка. Несколько лет подряд она рассказывала всем своим соседкам о том, что собирается к своему давнему возлюбленному поехать.
Вдвоем с его сестрой они почти всю ночь пили чай, вспоминали о том, каким был поселок в их юношеские годы, о маках, которые расцветали каждой весной, о лавочках в их дворах, на которых собирались девчонки и мальчишки почти каждый вечер, даже о клубе, в котором по выходным устраивались танцы, вспоминали общих знакомых.
Под утро успели выпить хмельного квасу, приготовить еду к приходу «единственного в доме мужчины». Бабушка даже успела рассказать, что всю жизнь любила только его, что замуж вышла из страха, и ей кажется, что нет в мире ничего лучше, чем то, чтобы они сейчас встретились и зажили бы втроем, все вместе!
Сестра его уже после первых петухов легла спать в сенях, предложив своей гостье устроиться на полатях в кухне. Но бабушка спать не смогла: с волнением ожидала такой желанной, столько раз ею проигрываемой в мечтах, а теперь и реальной встречи.
Когда совсем рассвело, она вышла во двор, быстро разобралась, что дать курам, где водокачка, вымыла руки и лицо, причесала длинные, еще черные волосы. Сестра Анатолия (так звали возлюбленного бабушки) вышла на крылечко, не торопясь и довольно зевая.
— Ну вот! Теперь и помощница есть! Спи не хочу! А ведь Толька наш уже несколько лет в бане сторожем работает. Раньше трудился столяром на заводе, но потом отрубило ему пальцы и больше работать не смог. Переживал тяжело. А у меня в тот год и муж умер. Я и позвала брата жить вместе. Так и спокойнее, и по хозяйству проще. И не скучно вдвоем, есть кому слово сказать. Смотри, какие огурцы вместе вырастили!.. А эту лавочку он сам сделал, сам и забор чинил.
Всю эту беседу бабушка моя помнила в деталях, потому что считаные секунды оставались до того момента, когда в ворота застучал маленький взъерошенный человек и сиплым задыхающимся голосом начал кричать:
— Толька!.. Толька!..
Бабушка, не помня себя, выскочила на улицу, взяла его за плечи и, глядя прямо в глаза, начала трясти и спрашивать:
— Что Толька?.. Говори, что Толька?..
Мужчина вдруг осунулся, выдохнул и тихо сказал:
— Угорел!
— Как это угорел? — вышла из калитки не верящая в происходящее сестра. — Ты что, с ума полетел, что ли?! К нему невеста приехала, а он... угорел?
— У-го-рел! — отрывисто и четко повторил человек, и, уставив в землю глаза, встал как вкопанный, потому что понятия не имел, что говорить дальше.
Сестра Анатолия не заплакала, так странно ей все это было. Бабушка же, вся побледнев и схватившись за верхушку забора, чтоб не упасть, произнесла:
— Вот как, значит. В последний путь проводить приехала.
3
Потом, сидя на кухне у себя дома, бабушка почти каждый день рассказывала про то, как встретила своего любимого по дороге, корила себя, что не осмелилась подойти, не узнала сразу, не подбежала к нему, что осталась ждать у его сестры до утра; что если бы она была чуть порасторопнее, то горя бы не случилось.
Меня в этих разговорах не брали в расчет, относились как к мебели, которая и слышит, да разве уразумеет? Сердобольные соседки, сестры и дочери бабушки уже наизусть выучили и саму историю, и то, что она чувствует, и то, какие варианты событий могли бы случиться. Рассевшись по дубовых табуретках (тех самых, которыми гонял когда-то свою семью по квартире мой дед), они молчаливо слушали и кивали. Я же про себя повторяла подхваченную где-то мной фразу: «Случилось, что суждено».
Бабушка прожила недолго после этой поездки. Через пару месяцев у нее обнаружили рак, а еще через полгода ее не стало. Однако в моей памяти, благодаря тем многочисленным рассказам, она осталась все той же девушкой, которая идет ранним утром к пруду, чтобы набрать воды, сталкивается головой со своим соседом, и вдруг они целуются, вспыхивает любовь.
А потом звезды, небо, ночь, маки и две фигурки влюбленных, которые срослись так, что, казалось, вечность не сумеют расстаться.
И снова меняется кадр. И вот уже моя бабушка мчится на велосипеде по единственной на весь поселок асфальтированной дороге. Волосами ее играет легкий весенний ветер, а белый просторный подол сарафана развивается колоколом, обвивая худые длинные ноги.