***
Ночью мир сиротеет, и люди уже не бегут,
если только к тебе я бегу,
от волнения взбит и возвышен –
снег летит, и я снова увижу в снегу
твои руки, и шёпот, который я слышу –
это шёпот любви, и толчки, то с дороги,
то наоборот на дорогу одну,
если выбор и был, то уже его сделал
я бегу, я бегу, я бегу, я бегу
и шаги мои следом.
Только грустный вокзал, только радостный вдох у метро,
Всё, как я и сказал, повторяется нежность и нега,
боже мой, как в глазах твоих ночью светло,
как никчемно падение снега.
Это тоже наука, я первый исследователь
я дыхание слушаю, сердца мгновенные залпы,
если б ты разрешила, то я б изучал и смотрел,
и все твои волосы пересчитал бы.
Когда вместе – легко, когда сбиты по разным углам –
невозможно держаться, но сил прибавляется только,
сколько нужно тепла, чтобы быть неразрывными нам,
сколько, боже мой, сколько?
***
Хочешь выйти в окно, только первый этаж,
Слава богу, не вырос и выше него не подняться.
Только выткать молитву из уличных ламп,
Только штору со свадебным платьем
Перепутать и словно за руку твою за неё подержаться
Мир шатается наш и без нас совершает круженье,
Когда яблоки снега наливом легли на асфальт
И ты так далеко, что весь воздух изучен кругом
И твоё отраженье
На всех окнах моих невозможно поймать.
***
Словно угол был остр,
а потом мы его развернули,
стала жизнь широка, велика и открыта, на вдох
натыкается воздух, затянутый в горло, как пули, –
свитер колется в грудь – не заметить я боли не мог.
Будто боли боясь, вопреки тишине и рассудку
где-то слово росло и купалось в молитве и тьме,
мы крестили его, уложили в грудную каютку –
повторяли его в тишине.
И, робея, боялись, что слово исчезнет в быту,
что откажутся буквы стоять в нерушимом порядке,
берегли его так, будто слово попало в беду –
поливали его и пололи, как летние грядки.
Вот и выросло всё – т.е. слово окрепло и вышло
в неприветливый мир, не попало в его колею,
мы остались одни, провожали его, еле слышно
повторяли: «люблю».
***
Так прикасался месяц к году,
и вздрагивали дни тогда.
Мы время пили, словно воду,
из чаши нашего окна.
Журчала Лета в струйке дыма,
а дым был жертвой проходной.
И я курил, и ты курила,
запараллеленная мной.
На высоте, на той высотке –
Казалось, на небе уже,
Мы жгли распаренные глотки,
Теряясь в полувитраже.
Волос летели снегопады.
На дно глазное месяц пал.
И верил я, не зная правды,
что небо в губы целовал
***
наутро, брошенный в прохладу,
на поиск вечного спасе-
не-я идёшь один по саду –
купаешь яблоко в росе
и ешь его – потомок рая,
не-удивительный Адам,
грехи безбожно повторяя
сам за собою по пятам,
молчишь и музыку тревожишь,
впускаешь не-земную дрожь
в деревья, в яблоки, помножив
молчанье на осенний дождь,
и с холодом невольно сжившись,
ждёшь изменений, а пока
сам к миру зеркалом ложишься –
на яблоки под облака.