День Вина
Денёк для сбора винограда выдался на славу - слепя глаза, меж листьев пробивалось яркое солнце, по ультрамариновому небу беззаботно плыли белые облака, а горячий воздух обалдено пах мустом. Рискуя жизнью, я стоял на самом верху стремянки и снимал с виноградного куста, который оплёл часть дома и всю веранду, большие, сочные, чёрные гроздья. И хотя моя одежда была покрыта бордовыми пятнами, а пальцы слипались от сока, это не мешало мне кайфовать - я слушал любимых бардов, размышлял о Мироздании и своём месте в нём и, конечно, предвкушал встречу с Олсе.
Когда после войны моя семья перебралась в Кишинев, здесь были перебои с питьевой водой, и местные жители отчасти заменяли её сухим вином, которое стояло на столе в каждом доме. Тогда же мой дед и посадил в палисаднике несколько кустов. Лоза пережила его и доползла до конца столетия. У основания она была толщиной с мою ногу. Каждый год отец подрезал разрастающиеся ветви, но чем усерднее он это делал, тем гуще они становились. С этих кустов вина хватало на всех: и на друзей, и на врагов, и на случайных знакомых.
Я спустился с лестницы и опорожнил ведро в большую эмалированную кастрюлю, затем перемешал истекающую тёмно-красной «кровью» шапку давленого винограда в другой и выпил муст за здоровье любимой из третьей. Весь процесс изготовления вина был мной досконально освоен. Дед, большой знаток этого дела, мог бы мной гордиться.
Сам сбор винограда носил ритуальный характер. Так, во время работы нельзя было общаться с женщинами, ругаться матом и поминать кислое. Полагалось думать о чем-нибудь хорошем, возвышенном, а главное - поддерживать дружеские отношения с винными мушками. Обычно сбор продолжался несколько дней, и поэтому когда в одной кастрюле ещё плескался сок, в соседней уже пенился бьющий в нос, точно газировка, напиток.
Чтобы держать процесс брожения под контролем, юное вино на каждом этапе его изготовления приходилось дегустировать. И делать это полагалось по особым правилам. Сначала напиток, налитый в стакан, следовало согреть в ладонях, затем подержать во рту, давая рецепторам возможность осознать вкус, и только после этого выпить, проверяя на крепость. Главное при этом было не думать о предстоящем похмелье.
Через несколько дней уже хорошо забродивший муст предстояло отделить от жмыха и разлить по банкам. Для того, чтобы перекрыть к нему доступ кислорода, дед использовал водяной затвор, я же применял проколотые медицинские перчатки и презервативы, которые натягивал на горловину банок. Под давлением газов резинки надувались, и я рисовал на каждой смешную рожицу. Это была дань духам виноделия, чтобы они не позволяли вину скиснуть. Когда брожение заканчивалось и «сторожа» опадали, в банках оказывалось молодое, забористое вино, от которого ноги становятся ватными, голова лёгкой, а язык непослушным. Его следовало тут же процедить и наглухо закупорить. Промедление было подобно смерти… или уксусу.
Вытерев руки о штаны, я поменял плёнку в кассетнике и ещё выпил. От ядрёного муста уже немного мутило. Справившись с головокружением, я подхватил ведро и вновь забрался на лестницу…
Когда под вечер весь урожай был наконец убран, я, сгорая от желания после трёхдневного «технологического» воздержания, засобирался к Олсе. Принял душ, переоделся и, заметно покачиваясь, выбрался из дома. Транспорт почему-то не ходил, и мне пришлось тащиться пешком до самого центра города, откуда доносились какие-то странные, не поддающиеся идентификации звуки. Сначала я было решил, что это опять какая-нибудь «оранжевая революция» или, на худой конец, «мирная демонстрация студентов и школьников», плавно перешедшая в государственный переворот, но потом всё же до меня дошло, что как раз сегодня в Кишиневе отмечался День Вина - уже известный по всему свету своими массовыми гуляниями и бесплатной выпивкой.
Этот сразу ставший всенародно любимым, праздник, учреждённый сравнительно недавно нашим мудрым президентом (много ему лет и здоровья), взамен потерявшего теперь всякую актуальность праздника Октябрьской Революции, должен был (по мнению журналистской братии) снять политическое, экономическое, социальное и межнациональное напряжение, нарастающее сейчас в Молдове.
Площадь Великого Национального Собрания, которую мне предстояло теперь пересечь по дороге к Олсе, была до отказа запружена разодетой, веселой, крикливой толпой. Казалось, что здесь собралось поголовно всё взрослое население Кишинева. Кто-то праздно шатался, другие танцевали и пели, а третьи сидели тесными компаниями за кружкой вина в разноцветных палатках, убранных под каса маре*. Повсюду были расставлены огромные бочки и небольшие бочонки с разнообразным вином из знаменитых Криковских подвалов. Заглушая друг друга, в разных местах наяривало сразу несколько оркестров. При большём желании можно было уловить знакомые мелодии как коренных, так и других жителей княжества, испокон веку здесь обитающих - украинцев, русских, гагаузов, болгар, евреев, немцев, поляков, армян и цыган.
В самом центре площади был установлен неглубокий бассейн, по локоть заполненный гроздьями чёрного винограда. В тот самый момент, когда я проходил мимо, оркестр народных инструментов, перекрывая конкурентов, вдарил Жок**, и с десяток девушек, задрав подолы белоснежных юбок, сошли в него. Образовав круг, они пустились в пляс, увязая в виноградной массе. То был издревле известный в Молдове способ давления винограда. Публика, взревев от восторга, кинулась «причащаться» стекающим в специальные кувшины чистейшим, тяжёлым и сладким, словно мёд, виноградным соком.
Дирижировал всем этим красочным зрелищем одетый в костюм фавна господин примар***, который и сам уже был изрядно навеселе. По уже утвердившейся традиции он за весь праздник не должен был отказаться ни от одного предложенного ему добрыми согражданами стакана вина. Полюбовавшись на коленки раскрасневшихся от быстрого танца красавиц, и выпив на брудершафт с первым лицом города, я задержался у стола с весёлой компанией старых друзей.
Смахивая с усов капли вина, один из них рассказывал:
- Мой знакомый шоферит у какой-то шишки из Министерства Обороны. Так вот, хозяин как-то по пьяни выболтал ему оборонную доктрину Вишёнок. Только, тс-с! - военная тайна! Оказывается, содержимое Криковских винных подвалов не только национальная гордость и «золотой» запас страны, но и секретное оружие. Представьте себе такую картину: на страну напали враги. Наш президент принимает решение об отражении агрессии и приказывает открыть запоры всех винохранилищ. Креплёное и десертное, ароматизированное и экспортное, обладающее лечебными свойствами и награждённое многочисленными медалями за качество вино по специальным трубопроводам выливается в реки и озера Молдовы. Не пройдёт и суток, как наступление армии агрессора, в полном смысле слова, захлебнется в алкогольной волне. А теперь вообразите головную боль у противника с бодуна. Останется только запустить трофейные команды дворников собирать разбросанное неприятелем оружие и гнать погаными метлами его полуживую силу в расширенные до размеров исправительных колоний вытрезвители...
Выпив с друзьями за нашу непобедимую армию, я заторопился к своей милой.
Троллейбусы наконец пошли, и уже вскоре я оказался на Рышкановке - том районе города, где жила Олсе. От выпитого меня основательно развезло. Являться к подруге в таком неприглядном виде не хотелось. Срочно нужно было привести себя в порядок, и я не нашёл ничего лучшего, как завалить в оказавшуюся поблизости институтскую общагу.
Первое время вообще всё было как в тумане. Затем, когда я немного очухался, в поле зрения оказались большие, колышущиеся молочно-белые груди, едва прикрытые домашним халатиком. Они, по-видимому, принадлежали той женщине, которая отпаивала меня кофе и томно вздыхала. Но поскольку взгляд всё ещё плохо фиксировался, я никак не мог разобрать, кто же именно это был из моих общежитских знакомых.
Решив, что совершенно необходимо отблагодарить сердобольную даму за проявленное сочувствие, указал ей в сторону кровати. Груди, поколебавшись, исчезли из поля зрения. Усилием воли я задрал подбородок и навёл резкость на розовое пятно впереди. Возлежащая на софе в откровенно плейбоевской позе пышнотелая тетенька, призывно-томно глядящая на меня, была совершенно незнакома. Это конечно, немного смущало, однако отступать было некуда. Обнаруженной тут же на столе губной помадой я сделал на измятой салфетке виртуозный набросок маячившей в полумраке фигуры и лихо под ним расписался.
- Сохрани, - сказал я на прощание оторопело хлопающей глазами, хозяйке комнаты. - Когда я стану знаменитым, это будет стоить целое состояние, - и, не слушая благодарностей счастливицы, гордо удалился…
А вскоре я уже был в нежных объятиях своей подруги.
__________________________________________________
*Каса маре - помещение в жилых домах коренных жителей Вишёнок и Молдавии, выполняющее роль гостиной.
**Жок - быстрый массовый народный танец.
***Примар - (административная должность) градоначальник, мэр; примэрия - резиденция примара.
Паруса над крышами
Почти в самом центре Кишинева, неподалёку от здания университета, во дворе ветхого дома, зажатого со всех сторон новостроями, стоял покосившийся сарай. Там, в пропитанном запахами мышей, красок и струганной древесины полумраке, вызывая раздражение у «сухопутных» соседей, размещалась самая настоящая корабельная верфь. Вкалывал на ней Ной - мой давний знакомый.
Однажды взяв бутылку вина, я отправился к нему в гости…
- «Ви-ви-виктория»! Я н-н-назвал её «Ви-ви-виктория»! - поправляя съехавшую на ухо капитанку, с гордостью объявил стоящий передо мной в грязной рабочей робе Ной.
- «Виктория», - повторил я вслед за ним это волшебное слово и ещё раз обошёл творение инженерной мысли отечественного самородка.
И хотя то, что сейчас было предо мной, скорее напоминало обглоданного ихтиозавра, мне оно всё равно казалось залогом дальних морских походов, о которых я грезил ещё в ранней юности. Благоговейно поглаживая гладкие рёбра шпангоутов, я, как наяву, слышал шум ветра и крики чаек, видел южные острова и длинноногих креолок.
- А что с командой? - осторожно поинтересовался я.
- Б-были ре-ребята из т-ту-туристического к-к-клуба, да все к-куда-то ра-разбежались, - сокрушённо вздохнул капитан (теперь про себя я только так его и называл).
С деланным сочувствием я поцокал языком:
- Так… может, я сгожусь?
- М-м-может, и с-сгодишься, - скептически оглядев меня, ответил Ной. - П-приходи, ф-ф-форма одежды п-парадная.
Следующие несколько месяцев под руководством капитана я вкалывал на верфи, старательно изучал мудрёные названия корабельного такелажа и штудировал книги о кругосветных путешествиях знаменитых яхтсменов. А в краткие часы отдыха между трудовыми вахтами видел во сне изумрудные океанские волны, экзотические страны и… всклокоченного капитана, в отчаянии орущего с верхушки грот-бом-брамселя: «С-с-сп-п-понс-с-сора м-мне, с-сп-понсора!!!».
Мы делали яхту по всем правилам корабельного искусства согласно чертежам и планам, разработанным самим Ноем. С каждым этапом нашей работы её внешний вид разительно менялся. Так, после того, как мы обшили металлический каркас золотистой фанерой, испускающей сильный запах древесной смолы, она превратилась в поющую виолончель. А когда вслед за этим проклеили весь корпус огнеупорной тканью, поменяла свой цвет на темно-коричневый и стала напоминать китёнка. В последний же слой эпоксидной смолы была добавлена белая краска, и в нашем захламленном сарае вдруг очутилась самая настоящая невеста в подвенечном платье.
Обычно мы с Ноем работали до позднего вечера и расходились по домам, когда последние троллейбусы уже шли в парк. Брели по Кузнечной в сопровождении приблудного пса, которого успели наречь Солёным, и строили грандиозные планы на будущее. А случалось, оставались на «верфи» и на всю ночь. Трудились при свете тусклой лампочки, перекидываясь короткими репликами и прерывая монотонную работу только для перекуров. Иногда мы брали бутылку вина, устраивали на рассохшейся бочке импровизированный бар и, хмелея, рассказывали друг другу о былых походах и пережитых приключениях.
Однажды субботним вечером капитан собрал своих друзей-приятелей, и общими усилиями полуторатонное суденышко было поставлено на киль. Теперь предаваться мечтам можно было и в маленьком кубрике, скрючившись в три погибели и упершись спиной в какой-нибудь кривой угол. Мы принимали на грудь, и яхту начинало покачивать. Количество баллов за бортом зависело лишь от градусов внутри нас. Алкоголь разжигал и без того воспалённое воображение. На старой газете огрызком карандаша мы рисовали карту Земного шара и спорили до хрипоты над возможными маршрутами наших морских экспедиций.
«Д-да к-к-какая, в о-общем, р-ра-а-азница, к-куда п-плыть? Г-главное д-для н-нас это п-п-попут-т-тный в-ветер!», - ставил точку в таких спорах Ной, когда выпивка заканчивалась, а нам так и не удавалось договориться.
Лето было в самом разгаре, когда мы наконец-то установили на яхте блестящие детали оснастки, любовно сработанные Ноем, и стали разбирать стену сарая, освобождая нашу красавицу из заточения. Две ночи мы усердно трудились, выкорчёвывая громадные камни из старой кладки, а на третью она рухнула, ускорив нам работу. К счастью, «Виктория» не пострадала, а мы отделались лишь лёгким испугом и парой ссадин.
Проделав таким образом проход, мы на руках - опять же при помощи знакомых - бережно, словно ребёнка, вынесли нашу затворницу из сумрачного чрева ангара, осторожно опустили на автомобильные покрышки и при общем громогласном «Ура!» подняли шестиметровую мачту, в ожидании своего звездного часа несколько лет провисевшую под потолком в малогабаритной квартире Ноя.
У капитана чесались руки примерить паруса, которые он самолично сшил на стареньком «Зингере», и уже вскоре над крышами нашей магалы* гордо затрепетало на ветру белоснежное полотнище. Водитель иномарки, проезжавший в это время по Пирогова, засмотрелся на невиданное в здешних широтах зрелище и едва не врезался в фонарный столб.
С этого момента для Ноя начались горячие денёчки. Пока я полировал фланелькой медный колокол и учился вязать морские узлы, он, высунув язык, бегал по инстанциям, оформляя документы на владение своей «движимостью», и попутно пытался раздобыть деньги для её транспортировки к большой воде. Впечатлительных чиновников удалось быстро уломать на «профессиональный подвиг» вдохновенными рассказами о Бермудском треугольнике, «Весёлом Роджере» и Моби Дике, но вот циничных банкиров дальнейшая судьба Ноева «ковчега» ничуть не волновала. Они только морщились, словно от зубной боли, а один «посмекалистей» даже предложил сделать из нашей красавицы «каюту свиданий» для экстремалов. Кэп был в отчаянии.
Но беда, как известно, не приходит одна. Как-то наш «юнга» Солёный оплошал - на яхту забрались злоумышленники и утащили пудовую рынду. Пришлось организовать круглосуточное дежурство. Теперь мы с капитаном по очереди несли вахту, сочиняя в ночные часы самые невероятные планы эвакуации «Виктории».
- Е-е-если не п-п-поставлю её на в-в-воду в б-ближайшее в-в-время, то с-с-собственными р-руками п-пущу на д-д-дрова! - в сердцах горячился Ной, добивая бутылку «Вишёнки» после очередного зряшного посещения «денежного мешка». И вот, когда уже стало казаться, что нашим грандиозным планам не суждено сбыться, капитан сообщил мне, победоносно сверкая очками, что нашёл выход из положения.
А уже через несколько дней, рано поутру к нам во двор въехал оранжевый грузовичок. За собой он тащил низкую платформу на толстых колёсах. Над кабиной водителя, задевая бельевые верёвки, торчал небольшой подъёмный кран. Не мешкая, мы с Ноем уложили мачту, подняли выдвижной киль и подвели тросы под днище яхты. Капитан дал отмашку, и она легко, будто перышко, перелетела на «яхтоноситель». Прицепив к торчащему концу мачты красный лоскут - сигнал опасности - я потрепал на прощанье Солёного, закинул на кокпит рюкзак и устроился на корме. Проверив напоследок крепления, Ной нахлобучил фуражку и полез в кабину водителя. Мы тронулись в путь. Машина, натужно рыча, вытянула прицеп со двора и покатила вниз по улице Пушкина. Ранние прохожие и пассажиры первых троллейбусов выворачивали шеи, провожая восхищенными взглядами нашу неземную красавицу.
План Ноя был до гениальности прост. Как было сказано в географическом справочнике позапрошлого века, «Город Кишинев стоит на реке Бык». Правда, сейчас все как-то позабыли это грозное имя (хотя ещё полвека назад, до постройки дамбы, горожане почти ежегодно страдали от наводнения) и называли главную водную артерию нашей столицы ласково и совсем по-домашнему - Бычок.
Этот, ныне тихий, заросший камышом ручей, петляя меж покрытых виноградниками, пологих холмов, впадал в Реку, которая несла свои воды в Чёрное море, откуда, по просвещённому мнению капитана, и до Мирового Океана было рукой подать. Преодолев весь этот нехитрый маршрут, он намеревался объявить наш сухопутный град океанским портом, а заодно, если повезёт, и попасть в книгу рекордов Гиннеса.
В маленькой заводи под мостом, невдалеке от здания заброшенного цирка, без лишней помпы и суеты наш кораблик был спущен на воду и тихо закачался среди множества пустых пластмассовых бутылок и полиэтиленовых кульков. «Виктория» с убранным килем и максимально поднятым рулём имела минимальную осадку и могла, ну если и не плыть посуху, то уж наверняка идти по мелководью. Оказавшись на плаву, мы вновь подняли мачту, натянули ванты и приготовились к первому дальнему походу.
Кэп, по традиции всех мореходов окропил новорожденную шампанским и, более не медля ни минуты, отдал команду: «Р-р-руб-бить к-к-концы!». Я оттолкнулся шестом от берега, и яхта заскользила по блестящей глади ручья под радостное «Друм Бун!»** немногочисленных зрителей.
Стоя на палубе, мы с Ноем ещё долго любовалась проплывающим за кормой городом, но свежий ветер океанских просторов уже дул в наши паруса и будоражил сознание.
___________________________________________________________
*Магала - городская окраина или район, таковым когда-то бывший (так говорят в Кишинёве).
**Друм бун! (молд.) - Счастливого пути!