ДАР ЛЭБИЕН-ПОГИЛЯ. Повесть 

                                       Лэбиен-погиль – дух Земли

Илья Таланов был человеком сугубо городским. Его детство и юность прошли в сутолоке и тесноте большого индустриального города. Общение с природой ограничивалось традиционными весенне-осенними вылазками всем классом в пригородные леса. Очень уж не нравились Илье эти походы – захламленные, чахлые леса с воздухом, отравленным выбросами ядовитого дыма сотен заводов, не вызывали у него никаких чувств.

По окончании педагогического института направили его в Якутию, в страну юкагиров – когда-то могущественного многочисленного народа, населявшего почти всю Восточную Сибирь. О них сложили очень красивую легенду: когда юкагиры зажигают свои костры, то на небе загорается северное сияние – «дьюкябил уота» – «огни юкагиров», как говорят якуты. Выносливый, адаптированный к суровым условиям гордый народ не смог противостоять оспе, завезенной русскими казаками, и случился страшный мор, погубивший почти всех юкагиров. В Ярхадане, где жили таежные юкагиры – охотники и рыболовы, его вначале встретили настороженно – еще свежи были в памяти вспоминания об удалых предприимчивых пришельцах с огненной водой и жестким взглядом рыбьих глаз.

Как-то раз Илья, гуляя по высокому яру, увидел, как внизу у реки старик Чемоданчик, чертыхаясь, бьет палкой лодочный мотор. На вопрос, что же случилось, Чемоданчик ответил: «Плохой мотор, ленивый мотор! Не хочет везти меня до стойбища!» С разрешения старика Илья разобрал мотор, прочистил помпу от набившегося песка, удалил нагар со свечки и, собрав обратно мотор, с первого раза завел его. Удивлению и восхищению старика Чемоданчика не было предела. Он сразу же повел Илью к себе и, открыв кладовку, вытащил во двор еще три лодочных мотора. Неисправности были легко устранимыми, и молва о золотых руках приезжего учителя труда мигом облетела всех рыбаков и охотников. С тех пор ледок в отношениях между Ильей и аборигенами растаял, его стали звать с собой на рыбалку и охоту на уток. Бурные горные речки с коварными перекатами и порогами, гривы с вечнозелеными стланиками, кочкастые мари – вот тут-то, в первозданной природе Колымы, и проснулись у Ильи инстинкты к охоте и рыбалке: на подъемные и первую зарплату он купил себе ТОЗ-34 штучной серии, лодочный корпус «Обь» с мотором. Юкагиры, благодарные за бескорыстную помощь в ремонте лодочных моторов, подарили меховой спальник из оленьих шкур, сшили кухлянку из лебяжьей шкуры и торбаза из сыромятной кожи.

Настала зима. Земля укуталась пышным снегом, морозы стали крепчать. Однажды во время осенних каникул к Илье подошел дед Спиридончик – уважаемый не только среди таежных, но и тундровых юкагиров худощавый, быстрый в движении старик. Он прославился не только мудрым, философским отношением к жизни, постоянной удачей в охоте и рыбалке, но и тем, что в молодости в одночасье отказался от спиртного.

– Илья, я и мой друг Николай Алексеевич хотим позвать тебя на охоту. Покажем тебе старинный способ скрадывания лося. Если ты согласен, поедем завтра с утра.

Илья с удовольствием согласился. Ночью ему не спалось: как только он закрывал глаза, перед взором вставала картина – огромный вислорогий лось, прижав голову к земле, всхрапывая огнедышащими ноздрями, несется во весь опор на него…

В условленное время к дому подкатили два «Бурана». Илья погрузил на нарту Спиридончика свои вещи и уселся к Николаю Алексеевичу. Николай Алексеевич, низкорослый крепыш-весельчак, в молодости был бессменным председателем колхоза «Красный юкагир». Во время слияния колхозов он резко воспротивился тому, чтобы колхоз юкагиров и соответственно деревню передали в распоряжение Дальстроя – преемника Колымлага и был снят с должности председателя. Партбилет у него все-таки побоялись отобрать…

Красив лес ранней зимой. Деревья, укутанные серебристым куржаком, белоснежное полотно, укрывшее землю, – и пронзительная тишина, изредка нарушаемая шепотом слетевшего с ветвей снега – что может быть прекраснее?

К полудню приехали к Трехречью. Внизу клубилась туманом незамерзающая полынья. На этом месте, под валком, воедино сливались три горных ручья. Поставили палатку, тщательно укрыли снегоходы белой материей, вскипятили чай. Долго пили чай, ведя неторопливую беседу о том, о сем. После чая настало время курения. Спиридончик смолил «беломорину», Николай Алексеевич интеллигентно попыхивал сигаретой.

– Илья, мы сейчас на лыжах пойдем к тем сопкам. Думаю, дойдем до Шаманихи. Ты останешься здесь. Через два дня утром выйди вон к той валежине и жди. Часа через два-три будет проходить сохатый – ты уж постарайся, завали его!

Как долго тянется время, когда ты чего-то ждешь! Илья не мог найти себе места в течение двух дней: нарубил как можно больше сухостоя, с тем чтобы кто-нибудь, заплутавший в этих краях, мог без проблем разжечь спасительный костер и тем самим спастись, перекладывал ветки стланика, на полу палатки, чтобы старикам спалось мягко. Настало утро – и Илья, надев маскхалат, такой знакомый по службе на границе, вышел на отведенное место.

Время тянулось очень медленно. Края капюшона от дыхания стали покрываться инеем. Слух напрягся до предела. Чу, где-то там закричал-закаркал ворон – вестник то ли удачной, то ли последней охоты охотника. А вот заверещала кукша – ябедница. И – тишина. Колючая, бессмысленная, тяжелая…

…Ух, как холодно! Оказывается, Илья чуть придавил «храпака». Перед ним открылась картина снежного незапятнанного полотна – значит, сохатый здесь не проходил. Илья посмотрел на свои часы: они показывали четвертый час.

– А ведь никакой зверь не прошел, так что я могу пойти погреться в палатку, а там посмотрим.

Почему, как только с мороза зайдешь в теплую палатку – так сразу и тянет спать! Илья и не заметил, как заснул.

Проснулся он от громкого выстрела и, схватив карабин, выскочил на улицу. Чуть севернее валежника, где он должен был сидеть в засаде, старики наклонились над убитым огромным сохатым. О, как ему было стыдно!

– Илья, где ты был, почему пропустил лося?

Илья не смог найти слова, которые могли бы оправдать его.

– Может, ты приболел?

Илья убедил товарищей по охоте в том, что он в полном здравии и что он выходил на засаду в условленное время, но замерз и зашел на минутку в палатку погреться.

– Вот видишь, на охоте нужны терпение и выносливость. Потерпел бы ты немножко – и смотри, добыл бы своего первого лося. Ну да ладно, не расстраивайся, все еще впереди.

Мягко пожурив своего незадачливого напарника, старики принялись освежевывать лося. Илья впервые в жизни видел, как разделывают такого исполина. Сначала, проведя острым лезвием якутского ножа вдоль груди к кончику хвоста прямую линию, начали снимать шкуру. Отделив шкуру от туши, вспороли брюшину и, сноровисто работая маленькими ножами, отделили внутренности и вывалили их на аккуратно расстеленную шкуру. Отделив сердце, печень, почки, отрезали самый лакомый кусок – мысас. Затем тем же ножиком расчленили тушу на четыре части, отделили голову. Каждую часть туши уложили в отдельности на чистый снег, шкуру сложили конвертом и оставили все это на морозе с тем, чтобы по застывании мяса погрузить на нарты.

В палатке Илья, уплетая за обе щеки вкуснейшее жаркое из печени сохатого, задал мучивший его вопрос:

– Как же это вы умудряетесь точно находить в этих бескрайних просторах зверя и, подогнав его в условленное место, завалить прямо у входа в палатку? Это же уму непостижимо!

– Это нам помог Лэбиен-погиль– дух Земли, – уважительно произнес Спиридончик.

– Да какой там дух, просто Спиридончик дитя тайги, поэтому он безошибочно определяет по признакам погоды, времени, где может находиться лось. А подогнать лося к определенному месту – тут никаких сложностей. Надо, не очень тревожа сохатого, погонять его куда тебе хочется. Лось зрением слаб, больше полагается на свой слух. Главное – не производить громкого шума и резких движений, – возразил прагматик Николай Алексеевич.

Хотя Илья и был истовым атеистом и материалистом, но ему по душе пришелся ответ Спиридончика.

 – Лэбиен-погиль – добрый, справедливый дух. Он живет везде – в дереве, в воде, может принять вид любого зверя и птицы. Не раз бывало, Лэбиен-погиль выходил к стойбищу юкагира в виде сохатого и спасал его род от голодной смерти. Но если охотник становится жадным и жестоким, без причины бьет слишком много дичи, не делится добычей с сиротами и сирыми, то Лэбиен-погиль прогневается и пошлет на такого охотника порчу. С природой надо жить в согласии. Надо жить не днем единым, а смотреть вперед, заботиться о том, чтобы и твоим внукам хватило зверя и рыбы. Нынче не те времена пошли. Раньше зверя было очень много, реки вскипали от проплывающей рыбы. А сейчас появилось много шатающегося народа без рода, без племени, каждый старается убить, урвать побольше. Совсем забыли про нашего духа. А Лэбиен-погиль все замечает и запоминает.

По приезду в село первым делом обошли старых и одиноких, не обделили и участковую больницу. Хотя Илье и достался маленький кусочек мяса лося, ему на всю жизнь запомнилось то радостное чувство добытчика, когда старые юкагиры с достоинством принимали из его рук дар Лэбиен-погиля.

 

Рассказ старого хангиче[1]

Это случилось на заре моей молодости. Тогда я был куда проворнее, чем сейчас, рука была тверже, глаза – острее. После окончания семилетки мы работали в Дальстрое охотниками-промысловиками, снабжали работников приисков и заключенных Колымлага в придачу рыбой, мясом диких оленей, сохатиной. Но в тот год нам дали разнарядку на добычу белок, видать, какому-то большому начальнику захотелось побаловать свою зазнобушку беличьей дошкой. Вызвали нас в Эльген, в заготконтору, выдали новехонькие винтовки ТОЗ-8 – «мелкашки», продуктов месяца на два – и в путь.

Навьючив оленей, я вместе с моими напарниками Семеном-Тегойкой и Николаем-Андилькой отправились в далекий путь, в сторону Шаманихи. Стояли погожие осенние дни. На свежевыпавшем снегу там и сям виднелись следы разного зверья, но мы спешили добраться до базы и не обращали на них внимания. Дорога наша лежала вдоль Колымы. Местами на реке клубились полыньи, казалось, что огромный кипящий котел работает среди заснеженного льда и торосов. Густой пар над полыньей кажется черным, и постепенно рассеиваясь, белеет. В тихую погоду поднимается вверх, а в ветреную стелется понизу, закрывая все, что попадает в его полосу. Лес у полыньи особенно заиндевелый, белый, на кустах – плотная бахрома куржака. И без того густые тальники кажутся непроходимыми, и только внизу, под кроной кустов, кипит жизнь. Там проходят выбитые тропы лисицы и росомахи, щели и надувы по обрывистому берегу обследует горностай.

Прошло несколько дней, как мы обосновались в старом летнем чуме – одун-нума. Чум наш был покрыт пластами коры лиственницы. Сверху коры мы утеплили его оленьими шкурами. Его поставил Адилька – дедушка Николая. По весне, когда по стволу лиственницы начинает бродить живительный сок и кора снимается легко, Адилька вместе с женой, старухой Акулиной, ободрали несколько лиственниц и покрыли пластами заранее поставленный каркас из толстых жердин. Чум получился вместительный, крепкий и служил еще многие годы. Каждый день каждый из нас уходил в тайгу по своему маршруту. Добывали в день по шесть-семь, иногда по десять белок. Новые винтовки оказались очень прикладистыми, удобными в обращении и мы не могли нарадоваться им. Однажды вечером к нам на огонек заглянул старый якут-охотник Сохатый. Про него рассказывали, что он добыл более шестидесяти медведей. Сохатый был основным промысловиком – охотником на лосей. Поэтому и прозвали его Сохатым. Сорок голов лося в год – для него не предел. Рассказывали, будто в азарте погони за лосем он вскакивал на спину своего оленя и стрелял из старой берданки на полном скаку. Сидя у очага и попивая густой чай, дед пытливо изучал наши лица:

– В этом году будет шестая зима, как я нашел эти края. Стойбище мое у Ярхаданы, в сорока верстах от вас. Лосей тут много, часто встречаю оленей. Ранней осенью завалил я одного огромного лопатника. Думал, будет чем питаться на первое время. Нынче приехал, сунулся к своему лабазу – а там пусто. Думал, росомаха повадилась, ан нет, следы огромного медведя. Если медведь повадился наведываться к лабазу – это последнее дело.

Старик поставил пустую кружку на старые собачьи нарты, служившие нам столом, вынул кисет, набил прокуренную трубку и, схватив заскорузлыми пальцами уголь из очага, раскурил трубку. На вид было ему лет семьдесят. Был он маленького роста, с тонкими кривыми ногами. Раскурив трубку, он легко вскочил на ноги.

– На своем веку поохотился я вдоволь на хозяина тайги. Вы, юкагиры, не имеете привычки охотиться с собакой. А я без собаки – никуда. Много их перебывало у меня. И все охотно шли на медведя. Найдя берлогу, пускаю вперед собаку. Медведь выскакивает из берлоги, чтобы встретить собаку. В это время я и стреляю.

– А ты не боишься, что ружье даст осечку? – спрашивает Семен.

– На этот случай всегда беру с собой копье и за голенищем ношу якутский нож. И никогда не надо терять голову, запаникуешь – тут тебе и кранты! Не надо делать поспешных действий. Поспешность в этом деле плохой помощник. Нужно выбрать единственно правильный момент для решающего выстрела. Я по молодости вместо медведя несколько раз стрелял в свою собаку. Ведь медведь только кажется неуклюжим. Его неуклюжесть кажущаяся. На деле медведь стремителен. Все медведи, как и люди, совершенно разные. Среди них встречаются умные и глупые, отважные и трусливые. Но всегда и всюду поведение их непредсказуемо. В этом-то и заключается главная опасность. Думаю, что этот проказник залег где-то здесь. Раз он сожрал всю мою добычу, сала на нем на четыре пальца. Мужики, может, вы что-нибудь учуяли, нет ли признаков берлоги?

– Да ну его. Мы ни разу еще не ходили на медведя. Да и нет у нас желания охотиться на него. Пусть спит и видит сладкие сны.

– Ну, ну. Дело хозяйское. Если наткнетесь на берлогу – сами не тревожьте. Это не шуточное дело. Сообщите мне, и я приеду.

 

В тот день я провалился в полынью и пришел к тордоху засветло. Разжег очаг, приготовил нехитрую похлебку. Вдруг мне почудилось, как будто кто-то распевает во все горло. Прислушался, точно: Андилька горланит песню. Выскочил навстречу, смотрю–а он как-то странно возбужденный, испуганный какой-то.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Нашел берлогу, чуть в него лыжей не въехал. Не успел отъехать, сзади он как зарычит! Я и убежал.

– А зачем пел-то?

– Да со страху. Думал, если я буду шуметь, медведь не погонится за мной.

Надо сказать, что мы втроем окончили школу, учились в Таскане, жили в интернате. Наши сверстники, которые после четырех классов остались в стойбище, давно уже добыли своих первых медведей. А нам как-то не довелось – ведь мы были с родителями только летом, когда вовсю шла путина. Сразу после праздника лета Сахадзибэ в местах массового скопления рыбы ставили волосяные сети – йодйэили окружали рыбьи косяки неводами. На нерестилищах рыбу добывали баграми и крючьями. В горных речках ставили изгороди – ёз и плетенные из тальника верши – мортэ. Так что мы более разбирались в рыболовстве, чем в охотничьих делах. Мой отец, как председатель колхоза, был лигэйэ шоромох[2], распределял нас, молодых юкагиров, по охотничьим ватагам, которыми руководили опытные и признанные охотники – хангиче. Вот и в этом году нам дали задание полегче:  добыть белок. Вечером, когда приехал Тегойка, мы рассказали ему про берлогу.

– Завтра надо съездить к Сохатому, оповестить его, – говорю я.

– Зачем нам старый якут? Сами добудем медведя, и будет нам почет и слава! Скоро нам будет по семнадцать лет, а мы до сих пор еще не убили своего медведя. Доколе нам позориться? Неужели мы, будущие хангиче, с такими славными винтовками не сможем убить сонного увальня медведя? – Тегойка высказал свое неодобрение.

Долго спорили и решили не вызывать на помощь Сохатого. Утром решили в этот день на охоту не идти, нужно все-таки набраться духу, подготовиться к охоте на медведя. Андилька сходил к охотничьему лабазу деда и принес старинное заржавелое охотничье копье. Древко копья не внушало доверия, и поэтому Тегойка сходил в лес и принес срубленную им сухостоинку. Андилька, сев у горящего очага на свернутые калачом ноги, стал точить лезвие острия копья. В это время к нам заехал Сохатый.

– Это что же, парни, вы что, берлогу нашли? – увидев наши приготовления, спросил старый якут.

– Да нет, это мы так, на всякий случай. Мало ли что может случиться, – не моргнув, ответил Тегойка.

– А знаете, мне почему-то кажется, что вы лукавите. Вот посудите сами. Нынче приснился мне удивительный сон: как будто я очутился в одном богатом доме. Стол весь уставлен разносолами, только хотел сесть к столу, как хозяйка дома, молодуха – кровь с молоком, выгнала меня. Я так понимаю. Богатый дом – это берлога. Вот если бы хозяюшка приветила меня, напоила, накормила и спать рядом с собой уложила, – было бы к удаче. А тут вдруг не стала со мной даже разговаривать, выгнала. Что-то здесь не то. Меня Байанай никогда не обижал. Может, это юкагирский дух Земли Лэбиен-погиль в женском обличии показался? Или вы что-то скрываете?

– Да нет, дедушка, как только найдем берлогу, хоть ночью, но тебя обязательно известим. – Что мне еще оставалось, как не слукавить?

Старик не солоно хлебавши уехал на своем олене. Мы, кроме копья, решили взять с собой еще мою двустволку. Я вытащил из оружейного ящика головку свинца (в магазине фактории продавали похожие на головки сахара конусы свинца), настрогал ножом сколько надо и, расплавив свинец в консервной банке из-под американской тушенки, залил в форму для пули. Наготовив десяток пуль, мы плотно пообедали и, решив основательно отдохнуть перед охотой на медведя, легли спать.

Мерцающий свет потухающих углей очага освещает наши фигуры. Тегойка и Андилька лежат на оленьих шкурах, укрывшись с головой заячьими одеялами. А у меня невиданный доселе в нашем стойбище олений спальник. Его отправили моему отцу его друзья по Ленинграду – оленеводы чукчи. Перед войной отец поехал учиться в Ленинград. Проучился полтора года, но после ареста дяди, писателя Теки Одулока, ему пришлось вернуться на Колыму. Весной 1941 года он ездил в Магадан на съезд охотников. Там ему и передали подарок его друзей. А он передал его мне. В оленьем спальнике – кукуле очень тепло и уютно. Я пытаюсь уснуть, но в голове крутятся разные мысли. Вспоминаются страшные рассказы про «таежного старика». Говорят, что он очень злопамятен. Поэтому все избегают говорить о нем плохо, не называют его «медведем», а используют иносказательные имена, такие как «старик», «хозяин», «косматый».

Утром проснулись засветло, на скорую руку пожевали вяленого оленьего мяса и на оленях поехали к берлоге. Подъехав к берлоге, спешились и дальше пошли на широких, подбитых камусом лыжах-мойэдин. Как я уже рассказывал, к «косматому старику» у нас относятся с уважением. В нашем роду было принято идти на «косматого старика» открыто, схватка должна быть честной. То есть, ни в коем случае не стрелять или не закалывать спящего медведя, также не принято было у нас затыкать лаз в берлогу. Все это мы знали, не знали одного – как бессильны против него наши «мелкашки».

Как только подошли к берлоге шагов на десять, из нее стало слышно злобное рычание. Мы в нерешительности остановились, от удали нашей не осталось и следа. В это время из берлоги, разинув клыкастую пасть, стремительным прыжком выскочил огромный медведь, и сходу сбив Тегойку, впился зубами в его плоть. Мы с Андилькой разом спустили курки – раздались еле слышимые хлопки, медведь даже не вздрогнул. Поспешно перезарядив винтовки, мы уже более тщательно прицелились и опять выстрелили. На этот раз медведь оглушительно завизжал, хватанул зубами за бок, куда попали наши пули, и бросился на меня. Я пытался выхватить двустволку, но зацепился за заткнутый за пояс топор. Последнее, что помню, будто надо мной наклонился высокий – выше лиственниц, богато одетый человек и, стуча по моей голове палкой, начал что-то выговаривать.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала стал слышен тихий разговор, потом откуда-то издалека начало брезжить, постепенно возвратилось зрение, и я увидел Андильку и Сохатого, сидящих с трубками у очага и вполголоса о чем-то разговаривающих.

– Дедушка, Спиридончик очнулся! – радостно воскликнув, вскочил на ноги Андилька.

Я хотел было пошевельнуться, но снова провалился втемную бездну.

Прошло несколько дней, прежде чем я смог сесть на постель. Все это время я порывался встать, но не было сил, и очень болела голова. И почему-то не было рядом Тегойки. «Видать, уехал за помощью в стойбище», – думал я.

После кружки крепкого бульона я почувствовал себя окрепшим и стал расспрашивать, что же произошло на охоте. Андилька рассказал следующее.

Как только медведь, отбросив в сторону тело Тегойки, бросился на меня, он успел сделать только один выстрел и его винтовку заклинило. Он в панике бросился в сторону чума, но мой душераздирающий крик остановил его. Повернувшись к медведю, он увидел страшную картину: медведь, подмяв под себя, рвал меня на куски. На мне была кухлянка с надетой сверху брезентовой курткой и подвязанный под подбородком шлем танкиста, который мне подарил начальник милиции Эльгена, бывший танкист-фронтовик. Это, как оказалось позже, и спасло меня. Зубы медведя вязли в густой оленьей шерсти, шлем смягчил удары когтистых лап. Андилька, крепко сжав древко копья, подскочил к медведю и изо всей силы нанес ему удар в бок. Медведь как-то странно хрюкнул, повернулся к Андильке и стал наносить удары лапами, стараясь дотянуться до него. Андилька, уперев конец древка в землю,что есть силы удерживал его. Оно начало трещать, силы были на исходе. И в этот момент вдруг пестрым вихрем невесть откуда подскочила собака и начала рвать медведя за гузок. Раздался выстрел, и огромная косматая туша медведя пала к ногам обессиленного Андильки. Это подоспел Сохатый.

– С утра мне было не по себе. Странный сон все не уходил из моей головы. Да и собака что-то предчувствовала, все время рвалась к вам. Вот я и подоспел вовремя. Если бы в тот вечер вы рассказали как есть, беды можно было бы избежать и Тегойка бы не погиб.

Только тут до меня дошло, почему не было рядом моего друга Семена-Тегойки. Медведь сломал ему хребет, и он умер сразу. С Сохатым приехал напарник Егорка, его тотчас отправили в Эльген с сообщением о трагедии.

Сейчас я думаю, что за жадность и пренебрежение к медведю нас наказал хозяин земли – Лэбиен-погиль.

Спиридон крепко затянулся «беломориной» и, выпустив из ноздрей густые клубы табачного дыма, задумчиво уставился на потухающий огонь костра.

Беглые

Подъезжая к поселку, Илья увидел толпу, сгрудившуюся на высоком яру. «Что-то случилось», – встревожился Илья и прибавил оборотов. Пристав к берегу, он спросил у копошащегося в лодке Алешу Ляха:

– Алеша, что там стряслось?

 – Илья Ефимыч, там собаки разрыли скелет человека, – продолжая вычерпывать воду из лодки, ответил мальчик.

Вокруг скелета, наполовину разрытого собаками, сгрудились жители села. Учитель истории Юра Бушмаков с помощью участкового осторожно раскапывал череп с раздробленным затылком. Судя по остаткам рыжих волос, перед ними лежал труп славянина.

– Товарищи, расходитесь. Ничего интересного в этом нет, – увещевала зевак председатель сельского Совета Татьяна Пильная.

 «Скелетированный труп лежит лицом вниз. Предположительно принадлежит славянину. Одет был, судя по остаткам одежды, в ватную фуфайку, на ногах остатки якутских торбазов. Отсутствуют кисти обеих рук», – участковый аккуратно записывал бесстрастные комментарии Бушмакова.

«Видать, беглый каторжник», – шептались старики.

В это время прибежала секретарь сельсовета:

– Из прокуратуры позвонили, чтобы ничего не трогали! Следователь уже выехал.

Участковый деловито захлопнул планшетку, прищурившись, посмотрел на зевак, вытащил сигарету и, прикурив, глубоко затянулся:

– Илья Ефимыч и дядя Спиридон, вы часок посторожите тут. Не подпускайте мальчишек, отгоняйте собак. Лады?

 – Спиридон, почему вы решили, что это труп беглого? Может быть, это геолог или заплутавший охотник?! – спросил Илья у старика.

Спиридон долго сидел молча, уставившись в стремнину реки:

– Видно, что его закопали. А так бы кости зверье растащило, разбросало, раскидало. Кисти рук отрезали, чтобы предъявить энкаведешникам и получить премию за поимку беглого каторжанина. Я так думаю, что он вышел на охотников. Присел к костру, и его того…Сзади в затылок выстрелили или топором ударили. По-моему, я догадываюсь, чьих это рук дело. Был у нас один такой. Жил на отшибе, одинокий как бирюк. Недавно умер в страшных муках. Даже имени его не хочу упоминать. Немало душ он сгубил. А ведь среди беглых были и совершенно безвинно осужденные. Вон, у талакельских якутов два года подряд тайно жил парнишка из Ленинграда. Прячась в коряге, приплыл из Известкового. Там был один из самых страшных, «расстрельных», лагерей Дальстроя. Его, чуть живого, нашли якуты сенокосчики. Это какой же тягой к жизни надо обладать, чтобы не замерзнуть в холодной, почти ледяной воде. Отогрели, накормили и решили на время сенокоса оставить у себя помощником. Парнишка был вежливый такой, исполнительный. Со временем с грехом пополам научился говорить по-якутски и рассказал, что он никакой не убийца или предатель. Ввиду юношеского озорства повесил у себя в коммуналке портрет великого вождя на дверь отхожего места, вот и получил 25 лет каторги.

Настала осень, парнишку приютил в своем зимовье старик Охонон. Так и остался парнишка у старика. Полюбился ленинградец Охонону, даже дочку за него собирался выдать. Надо сказать, что к дочери Охонона сватался сын председателя колхоза, но девчушка сказала ему, что она полюбила голубоглазого парнишку-нюча. Отвергнутый жених взял да и сообщил куда следует. Поздней осенью, когда весь род рыбачил на реке, нагрянули солдаты. Парнишка решил не сдаваться, знал, что ему так и так не жить. Ввязался в неравную схватку с вооруженными до зубов вертухаями. Охонон все норовил защитить юношу от обезумевших от запаха крови солдат, хватал их за руки, пока ударом кованого приклада его не оглушили. Избитых в кровь, полуживых парнишку и старика расстреляли прямо на глазах всей многочисленной родни. Девушку забрали с собой как бы для дальнейшего допроса, по дороге скопом изнасиловали и под довольный гогот самцов, раздев догола, отпустили на все четыре стороны. Девчушка от позора удавилась, а стукача, молодого якута, нашли на следующий день с распоротым животом. Кто его убил, так и не выяснили. Были среди зэков и настоящие звери.

Старик вытащил из кармана измятую пачку папирос, выщелкнул «беломорину». Размял, защипнул гильзу папиросы и, сжав в крепких желтоватых зубах, прикурил.

– Случилось это зимой 45-го. Как-то вечером, ошкуривая пойманных колонков и горностаев, я вспомнил, что забыл снять настороженную кулемку на дальнем участке и решил с утра ехать в ту сторону. Олени, безошибочно угадывая под снегом проторенную еще осенью тропу, утробно хоркая, неслись вскачь. Подъезжая к кулемке, заметил, что она сработала. Лэбиен-погиль был в этот день благосклонен ко мне: под кулемкой лежал редкий гость тайги – песец. Зимний день короток, пока совершал обряд изъятия добычи из кулемки, благодарил духов за редкостный трофей, уже наступили сумерки. Вовсю светила луна, в ее причудливом освещении лес вокруг казался сказочным. Вдруг олени, испуганно всхрапывая, отскочили в сторону и, уткнувшись в густые заросли лиственницы, остановились. Я соскочил с нарт и, держа наготове винтовку, всмотрелся: впереди на тропе маячила темная тень. «Шатун, что ли?» – подумал я. Темный силуэт то увеличивался, то уменьшался. Я передернул затвор, дослав патрон в патронник, прицелился и в это время услышал то ли хрип, то ли шепот: «Не стреляй!» Не опуская винтовку, осторожно иду вперед. Ба, да это же человек! Приблизившись, я узнал ползущего ко мне паренька. «Коля! Чуха! Что ты тут делаешь?!» – вырвалось у меня. «Беда! Беглые зеки дедушку и дядю зарезали!» – прохрипел Коля Чуха.

С моей помощью мальчуган кое-как взобрался на нарты, упал на подстилку из оленьей шкуры и впал в забытье. В чуме я быстро разжег очаг, раздел бредящего паренька, растер его тело медвежьим жиром и укутал в оленьи шкуры. Коля все порывался вскочить и мчаться на помощь своему дедушке. Я заварил измельченную траву зверобоя и, время от времени, поил его. Когда он успокоился, дал ему крепкий бульон, и он заснул крепким сном. Утром он рассказал следующее.

– На выходные, как всегда, я отправился в зимовье к дедушке. Дедушка считался лигэе шоромох – старейшиной нашего рода, рода Чолгоридие. Утром, как только заберезжил рассвет, встал на кокиса – подбитые камусом лыжи и к вечеру увидел кадэлэ нимэ дедушки – зимнее жилище-чум, обложенный снаружи дерном. Стоило мне приблизиться к лабазу, ездовые собаки, издалека почуяв меня, поднимали радостный лай. Дедушка, предупрежденный лаем собак, всегда встречал меня, сидя с трубкой у входа в кадэлэ нимэ. Но на этот раз меня встретила гнетущая тишина…

В чуме был страшный бедлам – все вещи разбросаны, очаг растоптан, иэкэтын – жердь над очагом, сломан. Никого. На земляном полу кадэлэ нимэ, среди разбросанных вещей, там и сям виднелись подтеки крови. Я выскочил на улицу, обежал вокруг кадэлэ нимэ – тоже никого. Только старые разбитые собачьи нарты – миэдьиэ, ощерившись сломанными копыльями, словно скелет какого-то неведомого зверя, лежали на утоптанном снегу. В сторону зарослей стланика вели протоптанные недавно следы. Было видно, что, увязая по пояс в глубоком снегу, волокли в сторону стлаников тяжелую ношу и не раз. Страшная догадка взорвала мой мозг – там дедушка!

Я бросился напролом, надеясь на какое-то чудо. Но чуда не произошло… Из-под снега торчала рука дяди с зажатым намертво сломанным ножом в кулаке. Раскопав тела дедушки и дяди, я кое-как доволок их в кадэлэ нимэ, уложил их рядышком на настеленные обрывки оленьих шкур и в оцепенении опустился около них.

«Что делать? Как поступить? Видно, что тут похозяйничали беглые зеки. Все порушили, кудул – лабаз около чума разграбили. Забрали ружья, еду, одежду. Вон, даже торбаза с мертвых содрали. Беда, однако! Подались в сторону Буркиндья. А там женская бригада рыбачит. Идти бандитам, не зная кратчайшей пути, дня два. Как предотвратить еще одну бойню? Ни ружья, ни копья у меня нет». И тут я вспомнил, что дядя как-то раз обмолвился, что он на всякий случай положил старый винчестер с разбитым прикладом в заброшенный охотничий лабаз, что около спуска к полынье. В лабазе, кроме винчестера, я нашел мешочек с патронами и старое копье. «Не зная пути, они пошли вдоль берега речки. Судя по следам, беглых трое. Один из них серьезно ранен, сам идти уже не может. Вон, у старой засохшей лиственницы его посадили на собачьи нарты. Если идти напрямик, утром можно перехватить их у мыса Янхады. С высокого яра можно перестрелять». До этого момента я ни разу не то чтобы не стрелял, но даже не направлял в сторону человека ствол ружья. Но сейчас другое дело – передо мной нелюди, хуже шатуна-людоеда. Убийц надо выследить и истребить, пока они не принесли новых бед всему роду Чолгородие.

Полная луна неестественно ярким светом залила все вокруг. Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и отбрасывали огромную тень от себя. Тихи и покойны редкие поляны с силуэтами покрытых шапками снега деревьев и кустов. От лунного света они превращаются в некое фантастическое пространство. Холодные светлые пятна окружены как будто подкрадывающимися, густыми тенями, переходящими в темные верхушки деревьев. Эти узоры темных и светлых пятен создают ощущение таинственности и настороженности. Ни движения, ни звука вокруг. Чу, издалека слышен скрип лыж: в полном безмолвии под серебряным мерцающим лунным светом в одиночестве, в отчаянии спешит маленькая фигурка.

Вот и Янхада. Коля с высокого яра оглядел окрестности – всюду лежал девственный снег. Успел! Мальчик развязал заплечную суму, достал сушеное оленье мясо, кусок лепешки. Заел свой импровизированный завтрак снегом, выбрал подходящее место, тщательно утоптал место для засады и лег на снег. Усталость брала свое, и мальчишку клонило ко сну. «Нет! Нельзя засыпать!» Коле, несмотря на холодное утро, было жарко, его колотило. Зачерпнув снег, он протер горящее лицо. Издалека стал слышен лай собак. Они! Беглые!

Собачья упряжь из трех собак уткнулась в незамерзающую полынью. С нарт с громкой бранью спрыгнул щупленький мужчина. Он был в оленьей дошке дедушки, в руке держал винтовку дяди. Разочарованно осмотрев полынью и убедившись, что обходного пути нет, обернулся назад и, матерясь, начал всматриваться вдаль.

– Власий, сволочь! Что ты тянешься, давай быстрее ко мне! – под густой мат, неожиданно для своей щуплой фигуры, басом прокричал он.

 Издалека показался силуэт шатающегося от усталости огромного человека. Щуплый пинками уложил собак на снег, привязал их к воткнутому в сугроб погонному шесту. Подошел и наклонился над лежащим на нартах, укутанным в шкуры телом, что-то поправил:

– Держись, Хорь, Власий соберет хворосту и мы разожжем костер, похлебаем горячего. Эх, сейчас бы «антрациту»[3]нюхнуть – во как бы полегчало.

Щуплый склонился над Хорем, начал было развязывать аркан, которым тот был привязан к собачьим нартам. Вдруг он распрямился, потянул носом:

– Сдается мне, что недалеко стойбище – ить, как дымком тянет.

Коля, отметив, что бредущий верзила не имеет оружия, тщательно прицелился в щуплого, поймал его на мушку и выстрелил. Раздался истошный крик, щуплый упал навзничь и стал сучить ногами. Собаки при первом же выстреле сорвались, помчались вперед и скрылись в тумане, клубившемся над полыньей. Верзила остановился как вкопанный, оторопело осмотрелся по сторонам и вдруг, страшно заревев, стремительно кинулся к убитому. Схватил отлетевшую в снег винтовку щуплого, передернул затвор и стрельнул в сторону мальчишки. Пуля, взвизгнув, ударила рядом в мерзлый ствол дерева, ранив щепкой Колю в щеку. Коля от боли подскочил.

– Вот ты где, сука! Убью! – взревел верзила.

Коля растерялся, поэтому последующие выстрелы он сделал наугад. Разбитый приклад болтался, не давая тщательно прицелиться. Верзила, расстреляв все патроны, в бешенстве схватив винтовку за ствол, словно булаву, скрежеща зубами, полез на крутой берег. Тут-то и поймал его на прицел мальчишка-юкагир.

…Огромный бородатый мужик лежал на сугробе, раскинув руки и уставив в небо невидящие белеющие глаза. Из пробитой шеи толчками била дымящаяся кровь, пробивая в снегу разрастающуюся на глазах яму. Коля, как сомнамбула, медленно спустился к убитым. Его колотила лихорадка, глаза застилал розоватый туман, было очень страшно от мысли, что он убил людей: «Прости меня, Лэбиен-погиль! Не хотел я проливать человеческую кровь, они сами подтолкнули меня к этому. Не людей я убил, а зверей, страшных, кровожадных. Не я это стрелял, а духи моих предков направляли мою руку в надежде защитить род Чолгоридие».

Надо бы схоронить тела от хищных зверей и воронов. Хоть и бандиты лежат перед ним – нельзя оставлять тела людей на съедение диким зверям. Не дай бог испробуют человеческое мясо – потом беды не наберешься. Попробовал оттащить верзилу к щуплому – но нет сил. Колю всего знобило, его трясло, все тело горело. Тут он вспомнил, что энкаведешники в случае поимки беглых приказали населению убивать их на месте и отрезать кисти рук для опознания. За это они обещали хорошую награду. Коля в нерешительности потрогал рукоятку ножа, висящего на поясе. Нет, не сможет он резать пусть и мертвую, но человеческую плоть. Решительно вскочил, и в полузабытьи, падая от изнеможения, кое-как оттащил трупы к полынье и отправил их один за другим под лед, вдогонку своему корешу, Хорю.

...На следующий день началась пурга, но я запряг оленей, и мы с Колей пробивались сквозь пургу, чтобы сообщить властям о случившемся. Известие о трагической смерти старейшины рода – лигэе шоромох шокировало всех от мала до велика. Тут же снарядили охотников за телами погибших. Колю осмотрел приехавший с милиционерами фельдшер и прописал ему постельный режим. Но разлеживаться ему не дали – как какого-то преступника, под конвоем, повели в сельсовет, где его ждал следователь. Следователь все допытывался – не отпустил ли Коля беглых, ведь милиционеры на месте, куда указал мальчик, никаких следов не нашли.

Тела погибших привезли под утро и уложили в старой конюшне. Утром следователь осмотрел тела, составил протокол и дал разрешение на похороны. Старика с сыном хоронили всем родом. Из управления Дальстроя приехал завхоз, привез флягу спирта. Так что поминки прошли по всем правилам. А Колю еще много раз вызывали на допросы, выспрашивая, куда же он подевал беглых. Только к осени успокоились, найдя далеко от места происшествия выброшенные на берег тела беглецов.

 

Дар Лэбиен-погиля

Случилось это в годы войны, когда было голодно, холодно. Жили, работали по военному времени. Все, что добывали, сдавали в факторию под девизом «Всё для фронта! Всё для победы!» Никто не роптал, не возмущался. Только вот то, что нам как малочисленному народу дали бронь от призыва в армию не всех устраивало. Было немало тех, кто правдой-неправдой стремился на фронт. Но дальше военного комиссариата пути не было. Поэтому мы все силы прикладывали к перевыполнению планов по заготовке пушнины, мяса и рыбы. Кочевали по тайге, жили в чумах. Маршрут в этом году лежал по предгорьям Арга Тааса.

Однажды утром пошел вверх по ручью белковать. Вокруг высокие лиственницы. В этом году выпало очень много снега, но на подбитых камусом охотничьих лыжах бежится легко. Поднялся на увал и вижу – недавно по снежку прошли люди в валенках. «Откуда в этих глухих местах появились люди в валенках? – мелькнула у меня мысль. – Наверное, опять солдаты кого-то ищут». То, что люди были в валенках, я определил сразу, следы от наших торбазов другие. Следы вели вверх, к склону. Смотрю, а там, вроде, яму выкопали – вокруг разбросана земля. Не успел я удивиться, как из ямы выглянула большая черная голова и исчезла. «Медведь!» Только тут до меня дошло, что я наткнулся на берлогу. Я бросился обратно. Прибежал к чуму и рассказал Николаю, нашему наставнику. Втроем, с «мелкашками», на медведя идти не решились. Слишком уж свеж был в памяти ужасный случай с Тегойкой. Был бы рядом Сохатый, можно было бы его пригласить. Но он далеко от нас.

Андилька быстро собрался и поехал в деревню за подмогой. Через несколько дней он вернулся с тремя охотниками. Егорка Винокуров летом рыбачил в этих местах. «Летом видел здесь поблизости “бабушку” с двумя малышами и одним пестуном. Возможно, это они». Перед охотой на медведя по обычаям нельзя упоминать и произносить слово «медведь», участники охоты переходят на язык оберегов. Например, топор называют «дятлом», ружье – «полый».

Проснулись рано, на улице было темно. Запрягли оленей и поехали к месту, где я видел берлогу. Остановились под увалом, привязали оленей и, срубив несколько жердин и два шеста, следуя обычаю, молча двинулись к берлоге. Николай и Егор потихоньку определили, где чело в берлогу, и только вбили с размаху крест-накрест заломы, оттуда раздался страшный рык. Было видно, что медведь бьет шесты – они ходили ходуном. Рассвирепевший медведь, хватая заломы зубами и лапами, старалсяс дернуть их к себе в берлогу. Старые охотники бросили поданные нами жердинки на верх берлоги, наступили на них и топорами вырубили отверстия. Вскричав: «Не мы тебя убиваем, дедушка, а ворон!», сунули туда берданки и начали раз за разом стрелять.

Мне было дано задание стрелять, если медведь выскочит из берлоги. Смотрю, из чела высовывается голова, – стреляю. Андилька с Иваном и Хорейкой тоже стреляют. Стрелять в это время довольно трудно, нужно быть хорошим стрелком, чтобы уловить удобную минуту и не промахнуться, так как медведь так быстро поворачивается в берлоге и так моментально выставляет свою голову в чело ее, что не успеваешь прицелиться, чтобы поймать его на мушку: высунет свою страшную голову, да и опять туда нырнет, ревя при этом так, что волосы дыбом поднимаются, по коже озноб, руки-ноги трясутся! Снова мелькает голова медведя, снова хлопают выстрелы. В берлоге слышно непрерывное рычание, визги! Егор несколько раз стреляет, и вдруг становится тихо-тихо. Николай тонкой жердинкой потыкал в берлоге и говорит, что там несколько медведей и все мертвые. На мой недоуменный вопрос, как он распознал, что в берлоге нет ни одного живого медведя, Николай усмехнулся: «Видел, как синий дымок из отверстия в берлоге вился? Это их души улетели».

Перекурив и уняв волнение, я с Андилькой, как самые молодые, расчистили чело от мха и, обвязавшись веревками, залезли в берлогу. Андильке не впервой лезть в берлогу, а мне страшновато. Берлога оказалась на удивление широкой, со спертым воздухом. Видим, лежат вповалку несколько медведей. Самое страшное – это то, что у них светятся глаза! Не поймешь, мертвые они или живые? Чтобы вытащить медведя, нужно открыть пасть и продеть за клыками палочку. Зажав пасть с той палочкой, на морду зверя надели удавку из  спущенной сверху веревки. Удавка, закинутая за палочку, зажала пасть, а клыки не давали соскользнуть петле, когда тушу тянули за веревку вверх.  Вытащили из берлоги медведицу, пестуна и двух медвежат.

Теснота и смрад берлоги действуют на нервы с ужасающей силой: а вдруг медведь оживет и бросится на меня?!Находясь в полуобморочном состоянии, все-таки довожу дело до конца: передаю наверх всю вонючую подстилку зверей и начисто подметаю берлогу.

«Старик сопрел, надо бы шубу снять», – после слов Николая начинаем свежевать медведя. Николай делает первый прокол на шкуре и при этом приговаривает: «Осторожно, дед, острые сучья: не обколись!» Стоя на одной стороне , сноровисто снимаем шкуру медведя. Работать, находясь по обе стороны туши, запрещается, считается, что в противном случае другие медведи в последующих схватках будут бить обеими лапами по охотнику. А так они будут орудовать только одной лапой. Сняв полностью шкуру, снимаем и жировой слой в четыре пальца толщиной. Все это делается только якутскими ножами, без применения топора. При помощи тех же ножей расчленяем тушу и кладем на расстеленную шкуру куски мяса, чтобы немного остыли. Управляемся поздно вечером. Приехав в чум, устроили Чалбаранг – пир медвежатиной. На следующий день наши помощники, нагрузив оленьи нарты медвежатиной доверху, поехали в деревню. В тот год Лэбиен-погиль был милостив нам.

 

Заездка

В сельском клубе, несмотря на поздний час, было многолюдно. Кто-то играл в шашки, кто-то перелистывал обтрепанные страницы журналов, в глубине фойе на сдвинутых вместе столах азартные игроки с яростью вбивали в столешницу костяшки домино. Начались белые ночи.

– Илья, завтра поедем, поставим заездку на тайменя. Сейчас время им спускаться с горных речек, – как бы невзначай, прицеливаясь кием в угловую лузу, обронил Спиридон.

– Точно, листья березы стали уже с кукушкино ушко, – поддакнул Алексей Николаевич.

Как только зазвонил будильник, Илья тотчас вскочил и, даже не позавтракав, бросился к берегу, где стояли лодки. На берегу у своих лодок копошились ранние рыбаки – для них началась страдная пора. Северное лето скоротечно: день год кормит, как говорят северяне. За лето нужно успеть наловить рыбы на засолку, наготовить юколы для корма собак, добыть сорную рыбу для привады. Поэтому летом в деревне днем с огнем не отыщешь мужчин – все на рыбалке.

Спиридон, загрузив в свою лодку почти весь багаж, шел впереди. Илью определили «мотористом-заводилой» к Алексею Николаевичу, у которого болела искалеченная когда-то медведем-шатуном рука, и он не мог вручную завести свой мотор. Стояла тихая, теплая погода. Рассекая под звонкий рокот лодочного мотора зеркальную гладь реки, лодки стремительно шли вверх по Чагадану. Мимо проплывали живописные берега Чагадана, там и сям виднелись палатки и чумы рыбаков. Перекрывая звон моторов, стал слышен зловещий рокот – из-за поворота показалась груда нагроможденных друг на друга деревьев. Под залом бил, грохотал мощный поток пенящейся воды. Он увлекал проплывающие по реке деревья и со страшной силой заталкивал под залом, укрепляя многометровое нагромождение плавника. Моторы натужно завыли, зазвенели, преодолевая бешеный напор реки, стремящейся затолкать, засосать лодки под завал.

– В прошлом году здесь под залом ушел катер леспромхоза, – стараясь перекрыть шум водоворота, прокричал Алексей Николаевич, – погиб моторист. Пьяный был, вот и подошел слишком близко к залому, и катер затолкало под него. Опасное место. Не дай бог мотор заглохнет – хана тебе тогда.

Илья, не в силах отвести взор, с ужасом смотрел на пенящиеся струи бешеного потока. Это с какой силой надо бурлить, чтобы одолеть катер?

Спустя полчаса показалось устье маленькой речки. Буркиндья, причудливо, словно кишки утки, извиваясь, пробивала себе путь между хребтами, покрытыми густым лиственником, и прорыла утесы, скалы, около которых обитает много всякой дичи – горные бараны-чубуку, также олени, сохатые. Так, пройдя множество преград, бурлящий поток речки впадает в Медвежью протоку, левый приток Чагадана. Весной, как только сойдет снег, по Буркиндье, повинуясь древнему инстинкту сохранения рода, преодолевая встречающиеся преграды, поднимаются таймени. В это время года рыбины встречаются в самых верховьях, в таких местах, куда позднее и не могут пробраться; перекаты и мели не составляют для них препятствия, и они легко перепрыгивают через небольшие водопады и завалы, а на мели перебираются так, что видна половина спины. Выметав икру, таймени обыкновенно скатываются вниз и занимают свои летние места.

 

Вскипятив чай, на скорую руку заморили червячка и принялись за устройство заездки. Выбрав подходящее место, стали забивать в каменистое дно речки колья в два ряда. Ух, тяжелое это дело, строить заездку в ледяной воде. Мощное течение так и норовит вырвать забиваемые колья, не дает как следует вбить заостренные жердины в дно горной речки.

 Илья со Спиридоном, стоя по пояс в бурлящем потоке, поднимали тяжелую двуручную деревянную бабу и били по колу, который придерживал Алексей Николаевич. Забив поперек речки два ряда кольев, мокрые насквозь, усталые, но довольные, пришли к табору. Илья, прихватив ведро, пошел к реке по воду. Набрав воды, он услышал подозрительный шорох, взглянул в ту сторону и обомлел: перед ним на задние лапы встал огромный медведь и, потягивая вздрагивающими ноздрями воздух, посмотрел в его сторону. Илья что есть мочи кинулся к табору.

– Медведь, медведь! Где карабин?!

– Остынь. Успокойся. Он за тобой гнался? Рыкнул на тебя? – невозмутимо спросил Спиридон.

– Это наш, «домашний» медведь. Какой год мы приезжаем сюда мастерить заездку, а он тут как тут. Привыкли друг к другу. Вот поймаем рыбы, не забудем и его. Долю свою он ждет, – с улыбкой сказал Алексей Николаевич. –Медведь – истинный хозяин тайги. Он обитает везде, где тайга, и постоянно обходит болотистые места, где можно задавить сохатого, любит погонять в августе утят-хлопунцов, а в летнюю жару искупаться в озерах, реках. Когда ягоды созреют по болотистым местам, он собирает ягоды: клюкву, морошку, а по другим ягодникам малину, смородину, голубику, бруснику, а затем подается в заросли кедрового стланика за кедровыми орехами. А пока он балуется свежей травой, ловит помаленьку рыбу. После долгой зимней отсыпки медведь мало спит или совсем не спит в летнее время, и видишь его и рано утром, и днем, и вечером. А по ночам шарится около нашего табора, увидишь, какие огромные следы он оставляет вокруг палатки по утрам! А силищи-то! Уж природа одарила его огромной силой. Ведь из-за маленького зверька бурундука, которого он заметит и загонит в дупло огромной упавшей колодины, медведю ничего не стоит разодрать в щепки и разворотить эту колодину. А когда учует склад, где бурундуки на зиму запасают орехи, ягоды и другие семена, он выворотит все корни деревьев, пока не отыщет припасы бедного бурундука-муруку. Бывает, задерет он в реке огромного лопатника – быка сохатого, и такую тушу на любой крутой берег или яр вытащит, в охапку возьмет и унесет в лесную чащу. Там загребет его мхом вперемешку с землей и завалит валежником – квасить мясо. Медведь свежее мясо не любит, а лакомится протухшим. Это он только на первый взгляд, когда идет шагом, кажется неуклюжим, особенно передние ноги косые, ухватом, и недаром его называют косолапым. А когда побежит во весь мах, понурив голову, только мелькает, делая огромные прыжки: не успеешь оглянуться, как он тут как тут. Косолапый боится только человека, если его не трогать, не обозлить. Так что не обращай на него внимания и не бойся, а он тебя не тронет. Пускай себе гуляет, жирку нагоняет.

Илью удивило невозмутимое отношение прирожденных охотников к медведю. Спиридон, по рассказам односельчан, добыл около ста медведей, а тут такая доброжелательность к потенциальной добыче. Илья, пугливо озирая окрестные кусты, подошел к речке, поднял брошенное им ведро, набрал воды и спешным шагом направился к табору. Краешком глаза он заметил, как из зарослей прибрежного хвоща приподнялась черная голова медведя и тут же пропала.

Плотно пообедав, принялись плести огромные верши – морды. Илья с интересом наблюдал, как Спиридон и Алексей мастерили из молодых лиственниц большую, метров в пять-шесть, вершу. Вначале они из отожженных на костре прутьев согнули круги. Потом с помощью лыка прикрепили к ним четыре жердины. Полученный каркас переплели с более тонкими жердинами. Ближе к концу верши оставили отверстие, через которое достают рыбину. Если вход в обыкновенную вершу закрывают конусом с узким отверстием-горлышком, то вход верши на тайменя ничем не прикрывают: мощное течение прибивает тайменя ко дну верши и не дает рыбине извернуться и выплыть обратно.

– А какие еще имеются снасти? Чем в старину ловили рыбу? – поинтересовался Илья.

– Имелись остроги метательные – дэгё и ударные – мэймэ. Дэгё насаживалось на древко и прикреплялось бечевкой к древку. Острогу бросали на расстояние пяти-восьми метров. Попадая в рыбу, наконечник соскакивал с древка, которое становилось поплавком, удерживающим добычу. Рыбак подтягивал рыбу и добивал ее колотушкой. Острога с глухим креплением наконечника мэймэ имела зазубрины для удержания рыбы, им кололи тайменя, щуку. Или били их из лука. В старину юкагиры для добывания рыбы имели специальные стрелы с вильчатыми костяными наконечниками. Да ты их видел, наверное, в школьном музее. До недавних времен было распространено ночное лучение. Рыбаки плыли в темноте вниз по течению с прикрепленным на носу лодки горящим пучком бересты или лучин. Свет привлекал рыбу, и ее били острогой. Ну вот, верша и готова. Пойдем поставим ее.

Опустили вершу в самую струю воды, воткнули в нее сигнальный прут. По договоренности старики поехали вверх по Рассохе, оставив Илью сторожить заездку, еще раз наказав не раздражать, не бояться медведя, следить за заездкой. Несмотря на наказы стариков, Илья ночью спал вполглаза, лежа в обнимку с ружьем. Чтобы отпугнуть медведя, он включал на ночь «Спидолу». По утрам вокруг палатки он обнаруживал свежие следы косолапого. Так прошло два дня, и однажды Илья, умываясь у ручья, заметил, как сигнальный прутик отскочил вверх и в сторону – видать, рыбина ударила хвостом. Подбежав к верше, Илья увидел прижатого сильным течением тайменя, подождал, пока он уснет и, просунув в окошечко руку, поймал речного хищника за хвост. Острием якутского ножа проделал под позвоночником отверстие, продел в отверстие кукан и с натугой вытащил тайменя. Оглушив его специальной битой, выпотрошил его и отнес в погреб. Кроме тайменя в вершу попались несколько налимов. Внутренности тайменя и двух больших налимов Илья отнес к засохшей лиственнице, куда указали старики. Раздувая потухший костер, Илья увидел, как к лиственнице неспешным шагом подошел медведь и, чавкая, вмиг слопал угощение. Насытившись, сел на огузки и, как будто благодаря, приподнял передние лапы к груди.

«Дикий зверь, а чувствует отношение к нему. Ишь ты, благодарит как человек», – подумал Илья.

Боязнь к медведю как рукой сняло. Так прошло несколько дней. Илья, по утрам проверив вершу, садился в утлую лодку – ветку и плыл проверять сети, поставленные на чебака. Был массовый ход чебака, и Илья возвращался с полной лодкой чебака. Прямо у кромки воды он оборудовал место для разделки рыбы. Илья укладывал чебака, переслаивая крупной солью, в деревянную тару. Засоленную рыбу развешивал в тени для провяливания. Не забывал он и своего соседа. Медведь до того привязался к нему, что поджидал его у берега. После сытного обеда, прикорнув на час-полтора, Илья шел ловить на удочку хариусов. За два часа можно было наловить бочонок пахнущей тимьяном, лоснящейся от жира рыбы. Пойманных хариусов потрошил, засаливал для последующего копчения. Так незаметно, в хлопотах, прошли несколько дней, и к приезду стариков у Ильи в леднике лежали восемь тайменей, в шалаше из лиственничной коры доходили копченые хариусы, там же были развешаны провяленные чебаки.

– Смотри, Алексей, наш человек, водул, однако – обрадовался Спиридон. Это было высшей похвалой в устах старших товарищей.

Заповеди Байаная

Когда я окончил пятый класс, отец сам определил, что пришла пора мне охотиться самостоятельно, стал почаще разрешать пользоваться ружьем старшего брата Ильи. Наверное, догадывался, что я прикипел к охоте. До этой поры я ходил на охоту с братом. Когда утка начинала подниматься на крыло, мы уходили с братом бродить по многочисленным озеркам, старицам. Возвращались домой уже в темноте. Отец поджидал нас на лавочке у калитки. Мы подходили, клали рядом с ним принесенных нами уток и, приткнувшись к нему с обеих сторон, в обнимку слушали его наставления. Он без ошибки определял у какого озера сколько раз мы стреляли, подсказывал, в какое время с какой стороны подкрадываться на этом озере к уткам.

Илье папа купил одноствольное ружье 20 калибра, но он любил брать с собой «Зауер» 16 калибра. Ружье было легкое, удобное, и почти не чувствовалось отдачи от выстрела. Я выполнял роль переносчика добычи. Когда мы подкрадывались к кормящимся уткам, Илья иногда разрешал мне выстрелить в них. Долго и тщательно заставлял выцеливать, спаривая уток, и когда я промахивался, давал подзатыльник и больше не подпускал к ружью. Но в этом году брат уехал жить в Сангары, к старшей сестре Эльвире, – мама наша тяжело болела, постоянно находилась в больнице. Мне не с кем стало ходить охотиться.

Сенокосная страда в Якутии – самая тяжелая пора. За короткое лето вручную нужно заготовить сено для домашнего скота. Помню, когда я был маленький, у нас в подворье были три маленькие косматые якутские коровы. Но в начале 60-х вышел указ о сокращении размеров приусадебных участков и численности индивидуального скота. Как-то летним днем нас, детей, заперли в доме, занавесили окна. Мы не могли понять, в чем дело. Вечером наварили много мяса, мама со слезами на глазах угощала нас отборными кусками – оказывается, забили всех коров. Через год вышло постановление об устранении перегибов, и нам в колхозе выдали корову холмогорской породы. Папа работал учителем в школе, но никогда не чурался черной работы. Корову доила Пелагея – дальняя родственница отца, вдова войны. Мы с отцом вставали спозаранку и шли на покос, вечером приходили уставшие, но молодость брала свое – поужинав, я закидывал на плечо ружье брата и отправлялся на охоту. Это громко сказано – закидывал. Ростом я был невелик и ружье у меня почти волочилось по земле. За речкой, что протекала недалеко от нашего дома, было много озер и стариц, где постоянно водились утки. В те времена уток было пропасть, в утреннюю зарю от гомона кормящихся утиных стай порой невозможно было спать. Я подкрадывался к озеру, тщательно выцеливал сгрудившихся уток и стрелял по ним. Иной раз приходил домой с дюжиной уток, но в основном обходился пятью-шестью утками. Одностволка 20 калибра была легкой, прикладистой и с резким боем. Несмотря на то что часто возвращался домой под утро, ни разу не было, чтобы я проспал время выхода на сенокос. Отец меня хвалил: «Будешь добычливым охотником, тебя постоянно будет сопровождать дух охоты Байанай. Но никогда не хвались своей добычливостью, Байанай оскорбится и отвернется от тебя».

Осенью сумерки наступают стремительно – не раз бывало, что темнота заставала меня вдалеке от дома и мне приходилось идти по тайге мимо старых заброшенных изб, могил. Но я не боялся. Отец часто говорил: «Злых духов – абаасы в природе не существует. Трусливому и развязанная, волочащаяся завязка от торбозов покажется чем-то страшным. Ему везде мерещатся абаасы – будь то нависающий с лиственницы толстый сук или шумное дыхание в ночи пережевывающей жвачку коровы». У нас, якутов, бытует поверье, что когда умирает человек, его дух в течение девяти дней бродит по знакомым местам. Поэтому если поблизости умирал человек, многие боялись в темноте выходить на улицу. «Умерший человек все равно что упавшее гнилое дерево – ничего плохого не сделает. Так что нет резона бояться его», – так говаривал мой отец.

Раз подранил большую крякву, но не смог добить. Когда дома рассказал отцу, он сказал: «Оставлять то, что тебе дано Байанаем, – грех. То же относится и к зверям. Если ты ранил зверя, иди по следу, найди и забери». Однажды весной, охотясь на уток, убил и принес домой большого, жирного, как мне казалось, зайца. Отец как-то странно на меня посмотрел и велел Пелагее разделать и сварить зайца. Вечером передо мной поставил большую миску, где лежало десяток малюсеньких существ – зайчат. «Смотри, скольких ты загубил. Я тебе говорил, что весной нельзя зайцев стрелять? Говорил. Ты вроде слушал, но, оказывается, мимо ушей пропустил. Придется тебе съесть свою добычу». Меня от одной мысли, что я должен съесть эти эмбрионы, стошнило. Таким жестоким уроком отец отвадил меня от бессмысленной стрельбы по всему, что движется. Я и теперь придерживаюсь этих заповедей и рассказываю о них уже своим внукам.

 

Быль про Старого Лиса

Сколько довелось мне побродить с ружьем по тайге, по марям и озерам, но ни разу не доводилось встретиться с «огонером» – медведем. Бывало, во время осенней охоты на уток на утренней росе натыкался на следы только что прошедшего медведя, но он не подавал никаких признаков пребывания рядом. Говорят, если медведь притаится, можно на него наступить и не заметить.

Как-то раз поехал охотиться в Усть-Майский район, на урочище Акра. Напарник мой, Алексей, имел на руках договор с госпромхозом на добычу пушнины. Я приехал из Якутска с лицензиями на двух сохатых, Алексею в госпромхозе дали котловые на лося и оленей, также он приобрел билет на медведя. Только вот с собакой было худо – занемог Аргысот неведомой болезни и у него отказали задние ноги. Пришлось собаку оставить. Авось поправится. Продукты и вещи Алексей заранее завез по реке. Рано утром сели в попутный лесовоз и высадились у развилки. Закинув на плечи поняги, налегке за день добрались до охотничьей избушки. Вечером, после обильного ужина, присели у камелька покурить перед сном. Алексей рассказывает про дела минувших дней:

– До революции в этих местах кочевали озяны, тугачары, лалагиры, килары и гондиканы. Они перешли под власть царя только в 1822 году, когда начались изыскательские работы по строительству Аянского тракта. Раньше территории Майского ведомства простирались до Охотского моря, но с установлением советской власти и образованием в 1922 году Якутской Автономной Советской Социалистической республики обширная часть территории Майского ведомства восточнее Юдомской поймы отошла к Хабаровскому краю. В 30-х годах начинает развиваться золотодобыча. Мойотец одно время работал грузчиком в Охотском перевозе. Бригадиром у них был некто Шумилов – щупленький мужичонка неимоверной силы. Он мог сутками подряд, без отдыха, таскать мешки с мукой, в неистовстве схватить груженые сани и играючи перекинуть в сторону. Но если он чуял спиртное и начало картежной игры, в него словно вселялся бес и Шумилов уходил в разгул. Это его и сгубило. Попался однажды он в шулерстве, мужики решили его проучить, набросились на него кучей. В драке Шумилов свернул голову уркагану Татарину и пришлось ему удариться в бега. Потом началась война, вокруг беглого Шумилова собралась банда и стали они грабить золотые прииски. Однажды они напали на прииск «Огонек», чтобы перехватить сданное в золотоскупку золото. Но на их беду как раз в это время там находилась женщина-следователь из райцентра. Она каким-то образом узнала про готовящееся нападение, сообщила в райцентр и мобилизовала мужиков. Из райцентра прибыли автоматчики. Началась погоня. Мой отец тоже участвовал в поимке Шумилова. Загоняли Шумилова за месяц так, чтоб он вышел к Юдоме. Прежде всего застрелили всех лошадей, чтоб не мог с собой тащить продовольствие. Большую часть людей тоже убили. Догнали его под Итыгой, в заимке. Обложили со всех сторон. Шумилов сутки отстреливался. Хотели взять живым. Он меткими выстрелами убил двух солдат, ранил несколько человек. Решено было ранить его и израненного поймать. Но толстые стены заимки надежно защищали бандита. И тут на звуки стрельбы из тайги вышел охотник из русских. Узнав, кого обложили, он сказал командиру автоматчиков: «Давай я его убью, а то ты своих мальчишек тут положишь, жаль, война кончилась». Командир подумал и согласился. «А как ты его убьешь, если он даже носа не высовывает?» – спрашивает чекист. «А вы делайте вид, что уходите. Шумите, галдите, он заинтересуется, вот тут я его и подловлю». Так и сделали. Шумилов, чтобы удостовериться, что чекисты уходят, осторожно выглянул в окошко. Охотник одним выстрелом из самодельного ружья пробил Шумилову голову. Это правда. Рассказ моего отца подтверждал и наш сосед – пан Китлинский, заместитель директора прииска.

Огонь в камельке потухал и на мерцающем свете угольков мне мерещились облитые кровью золотые слитки...

Однажды, придя вечером с охоты, мы обнаружили лежащую у входа в избушку рыжую собаку. Так прибился к нам Старый Лис, как прозвали мы пса. У него была неправильно сросшаяся передняя лапа, поэтому он ковылял на трех ногах. Какими ветрами он оказался в этих краях –загадка. Северные люди на вид строгие, но душой отзывчивые. Алексей пожалел пса, не прогнали со временем прикипел к Старому Лису, холил его всячески.

Вскоре к нам присоединились Андрей и Савва. Они, как и я, отпускники. Андрей работает в милиции, а Савва – редактор газеты. Несколько дней мы походили поблизости, приучая тела к дальним переходам. И вот настал день, когда было решено идти в горы, поохотиться на диких оленей. Я, человек долины, привык охотиться на зверей с подхода, при помощи лаек. А здесь совсем другое – дело решает хороший бинокль. Перво-наперво нужно взобраться на высокую скалу и обозреть окрестности, может, где-то рядом пасутся олени? Собак в горы не берут, хлопотное это дело гнаться за ними – если даже остановят зверя, идти на их лай бесполезно, эхо от скал скрывает направление, где они стоят.

Я иду вслед за Саввой. Он уроженец этих мест и сызмальства привык забираться на горы. А я, непривычный житель таежного аласа (поляны), сопрел и тяжело дышал. Наконец-то забрались на высокую гору. Только сел передохнуть, отдышаться, чую, кто-то толкает меня в спину. Обернулся – Старый Лис сидит высунув язык и смотрит на меня преданными глазами. Делать нечего, нашел в кармане бечевку и привязал собаку за шею. Савва поднялся на вершину горы, улегся на камни и смотрит в бинокль. Через некоторое время Савва подзывает меня. Поднимаюсь:

 – Ну, что там?

– Смотри, – протягивает бинокль и указывает, в какую сторону смотреть. Вижу, в 200 метрах пониже от нас стоит огромный черный медведь и, задрав морду кверху, принюхивается, видать, учуял нас.

– Что будем делать? – целясь карабином СКС, спрашивает Савва.

Я полностью полагаюсь на него. Знаю, что он отличный стрелок и добыл с десяток медведей.

– Стреляй. Уж очень ловко он стоит.

Савва стреляет. Медведь, вздрогнув от попадания пули, вместо того чтобы убежать под гору, бросается в нашу сторону. Не думал, что такой неуклюжий на вид зверь может так стремительно двигаться. Не успели моргнуть, как он уже метрах в 50-ти от нас. Я, как загипнотизированный, не мог отвести глаз от завораживающего бега медведя – колыхание его тела напоминало волны ржи.

Савва стреляет несколько раз, но бег медведя не остановить.

– Приготовься, сейчас он подойдет! – сдавленным голосом предупреждает Савва.

Пока я вытаскиваю из кармана патрон с пулей, Старый Лис обрывает бечеву и кидается к медведю. Медведь в мгновение ока отскакивает в сторону, и они скрываются в зарослях стланика. Савва, отщелкнув фиксатор, ставит штык СКСЧ в боевое положение, вставляет новую обойму и берет карабин наизготовку. Я вставляю патроны с пулей(с пулями?) в стволы ружья, вынимаю из ножен якутский нож и зажимаю его зубами. Шум драки уходит(отдаляется) от нас и затихает. Мы переглядываемся и, без слов поняв друг друга, бросаемся по увалу горы к месту, где кончаются заросли стланика. В ста метрах от нас выскакивает медведь и убегает за хребет горы. За ним выскакивает рыжий огонь – это Старый Лис. Он стремительно бежит в гору, но потом замедляет ход. В это время мы стреляем в медведя, но промахиваемся. Медведь вновь исчезает в зарослях стланика. У меня кончаются патроны с пулей(с пулями?)и я возвращаюсь к месту, где оставил понягу. Когда возвращаюсь, Савва молча показывает на поляну, где, вздыбив гривы и оскалившись друг на друга, рыча, стоят лоб в лоб собака и медведь.

 – На, стреляй, – протягивает карабин.

Тщательно прицеливаюсь, ловлю на мушку лопатку медведя и стреляю. Медведь как подкошенный падает в стланике. Осторожно приближаемся к месту, где упал медведь. Видим, медведь лежит, обняв правой лапой пень от лиственницы. Рядом лежит Старый Лис и лижет заднюю неправильно сросшуюся лапу.

– Медведь – зверь хитрый. Может притворяться, так что стой наготове, – предупреждает Савва и, подняв камень, кидает в голову медведя. Медведь не двигается. Убедившись, что он точно мертвый, подходим к туше.

– Смотри, как постарался Старый Лис, – Савва указывает на кишку, торчащую из ануса медведя, – видать, опытный медвежатник. Собаки-медвежатники во время драки с медведем стараются ухватиться за прямую кишку и вытянуть ее.

Принялись разделывать медведя. Мне все ново, и я старательно следую указаниям Саввы. Сало у медведя в три пальца толщиной, розовато-желтого цвета, видать, от кедровых орешков этот цвет. Взяли с собой шкуру и немного мяса, остальное припрятали в зарослях. Подошли к зимовью поздно ночью. Алексей с Андреем, обеспокоенные нашим отсутствием, не спали. Старый Лис кое-как доковылял до своей будки, залез туда и захрапел без задних ног в прямом смысле слова.

Утром собрались за мясом. Старый Лис и носа не высунул из конуры. До полудня перетаскали мясо и вечером устроили пиршество. Все обглоданные кости Алексей потом собрал и, завернув в тряпку, подвесил на лиственницу. Долго мы лакомились медвежатиной, даже домой гостинцы увезли. Перепало и Старому Лису – не будь собаки с нами, неизвестно еще, смог ли я рассказать вам эту историю.

Случай на охоте

Было это в далекие 70-е годы. В августе, отслужив срочную в Забайкальском военном округе, я приехал в родную деревню. Не успел как следует отпраздновать свой дембель, как дядя предложил идти на сохатого, к дальним озерам, куда забредали лоси полакомиться донной травой. Я согласился и, недолго думая, пошел к знакомому старому охотнику попросить нарезное оружие. Старик Кирила, услышав мою просьбу, зашел в чуланчик и вытащил видавшую виды «Мосинку».

– Это винтовка от моего брата осталась. Хранил как память, ни разу не стрелял, – честно предупредил старик, посасывая потухшую трубку.

После обеда завели моторку и поехали. Мои напарники были вооружены дробовиками, поэтому я, свысока поглядывая на них, чувствовал себя величайшим охотником-промысловиком. Привязав лодку у берега реки, пешком двинулись к озерам. Начинало смеркаться, и мы прибавили шагу. Когда пришли к озеру, где должен был остаться я, основательно потемнело. Мои спутники, бывалые охотники, несмотря на темноту, пошли дальше – к дальним озерам. Как они умудрялись так ходко идти в такой темноте по лесу, не натыкаясь на сучья деревьев,– уму непостижимо.

Не успели стихнуть их шаги, как я услышал шлепанье по воде – это к озеру подошел сохатый. Пригнувшись, вглядываюсь в горизонт: на фоне светлой полоски метрах в тридцати от меня маячит темное пятно. «Лось!» – сердце заколотилось. Прицеливаюсь и, раз за разом передергивая затвор, стреляю в темный профиль бегущего лося. Пятым выстрелом попал, и сохатый, забив ногами по воде, вскорости затих. Сел на кочку отдышаться. Отдышавшись от волнения, перезарядил карабин. В это время слышу – второй на подходе! Но к озеру не подходит – видать, учуял запах крови. Было слышно, как, потоптавшись на одном месте, лось ушел в сторону леса.

Когда достаточно рассвело, я пошел к тому месту, где, как я предполагал, замертво упал сохатый. Вижу – на траве обильный след крови. Аж вода красная от крови. Но лося нет! Ушел. Только тут до меня дошло, что шлепанье по воде удаляющегося лося я в темноте принял за шаги второго. Иду по следу. Вот прибрежные лужи кончились, на мху отчетливо видны следы лося. Присел, рассматривая следы. Судя по отпечаткам на мху, вроде полуторник. Только поднял голову, чтобы привстать, как за кустами, метрах в двадцати, увидел роскошные рога самца. Недолго думая, с колен навскидку, прицелившись в шею по линии позвоночника, стреляю. Зверь то ли от неожиданности, то ли от попадания пули приседает на задние ноги и вдруг, набычившись, всхрапывая, кидается на меня. О, я на всю жизнь запомнил налившиеся кровью глаза лося! Судорожно передернув затвор, стреляю! Лось застывает на месте, но не падает! Помотав головой с огромными рогами, снова идет на меня! Что за черт! Не должен был я, армейский снайпер, промахнуться! Сохатый, пригнув голову к земле, шумно всхрапывая раздутыми ноздрями, сверля меня кровавым взглядом шагах в пяти от меня! А у меня остался только один патрон! Выцеливаю точку на груди исполина и спускаю курок! Исполин, издав жалобный крик, падает передо мной на колени передних ног! Ура, хотел крикнуть я. Но нет! Лось, шатаясь, поднимается и начинает рогами крушить густые поросли молодой лиственницы, где я стою, застрявши! Крепко сжимаю в руках якутский нож – единственное мое орудие защиты. Но как охотничьим ножом остановить такого великана?! Был бы топор, тогда другое дело… разные мысли вертятся в голове. Вдруг исполин, задрав ноги к небу, валится навзничь! Фу-у. Слава богу, все кончилось.

Так полуторник оказался могучим самцом – на мху следы быстро затягиваются, вот я по неопытности подумал, что выслеживаю молодого лося. Когда подошли напарники, начали освежевывать лося. Маленькие якутские ножи шустро делали свое дело, и вскорости мы сняли всю шкуру. Только тут и заметили, что все выстрелы были в цель, но пули ложились боком. Поэтому большого урона они не нанесли. На ум пришли слова легендарного Левши, произнесенные в бреду на смертном одре: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся…» Трехлинейка времен Первой мировой, какой оказалась винтовка Кирилы, давно уже выработала свой ресурс. Мне перед охотой надо было пристрелять винтовку. Но из-за молодости и ухарства я не сделал этого и чуть не поплатился жизнью.

 

Охота на турпана на Колыме

Последние дни мая. Весна вовсю шагает по необъятным просторам Якутии. Вот и реки вскрылись, разливаясь широким морем. Весенний сезон на водоплавающую дичь завершен. Но в аэропорту города Якутска наблюдается столпотворение одетых по-полевому, с зачехленными ружьями, сбивающихся в оживленные, радостно гогочущие группы, мужчин. Это начинается сезон охоты на турпанов, на север республики летят зафрахтованные охотниками самолеты. Самое большое количество рейсов приходится на Зырянку – центр Верхнеколымского района, считающегося среди турпанщиков одним из самых добычливых мест. В эти дни из аэропорта Зырянка беспрестанно, круглосуточно взлетают вертолеты, развозя охотников по ранее намеченным маршрутам.

Традиционная охота на турпана является в Якутии элитной – издавна охотник на турпана считался и считается человеком самодостаточным, достигшим определенных высот в жизни. Сезон начинается в первых числах июня. Благоприятный день охоты приходится на 3 июня (день святого Константина) – День турпана. В этот день наблюдается массовый лет многочисленных табунов турпанов и морянок.

Якутск провожал нас моросящим холодным дождем. Через час лёта сплошные тучи рассеялись и под нами открылись мощные отроги Верхоянских гор. Многие из нас приникли к иллюминаторам и зачарованно наблюдали за фантастическими переплетениями горных кряжей. Вся эта красота простирается под нами в течение полутора часов, и ты поражаешься грандиозными масштабами Якутии. Объявляют посадку в Среднеколымске, и пассажиры начинают вытаскивать теплые куртки – все-таки Колыма. Дальше мы летим в вертолете – полоса аэропорта Зырянка затоплена. Перегружаем вещи на грузовую машину и, не заходя в помещение аэровокзала, пешком направляемся к вертолетной площадке. Здесь нас ждет видавший виды, сильно потрепанный вертолет авиакомпании «Полярные авиалинии». Забрасываем охотничьи баулы в раскрытую пасть вертолета, карабкаемся по лесенке в забитый нашим скарбом салон вертолета. Там уже сидят несколько женщин с детьми. Долго рассаживаемся на металлических скамейках вдоль бортов вертолета. Некоторые укладываются прямо на баулы, мешки. Двигатель вертолета чихает, выбрасывает облако черного дыма и, прочихавшись, заводится. Вертолет приподнимается, несколько раз подпрыгивает на месте, начинает разбег на небольшой высоте и, задрав хвост к небу, грузно набирает высоту. Уфф! Летим!

После полутора часов лета Зырянка встречает нас небывалой в это время жарой – 25 градусов тепла. Садимся на 9-м километре – бывшем стыковочном аэродроме перегонного маршрута. Здесь во время Великой Отечественной войны, перед броском через Черский хребет, проходили техническое обслуживание военные самолеты из Америки, перегонявшиеся по ленд-лизу. Лет двадцать тому назад здесь был прекрасный запасной аэропорт, способный принимать самолеты любой марки. Во время половодья здесь садились даже большегрузные самолеты. Оглядываюсь вокруг, и сердце сжимается от печали –везде следы заброшенности, полоса заболочена, заросла кустарником, изрыта следами гусениц тракторов, добротные строения разрушены, стоят, оскалившись черными провалами глазниц окон.

Прямо у трапа нас встречает старый знакомый Егор Сивцев – профессиональный охотник. Садимся в УАЗ-«буханку» и через полчаса въезжаем в село Верхнеколымское. Село расположено на берегу реки Ясачной, впадающей в Колыму. Основано в1647 году Дмитрием Зыряном. Когда-то село процветало, но с распадом совхозов пришло в упадок. Некогда ухоженные улицы разбиты, много заброшенных домов. Немного передохнув в двухэтажном коттедже, построенном Егором своими руками, грузимся на прицеп трактора и едем к месту охоты. На втором тракторе нас сопровождает сын Егора Денис. Едем по дороге, называемой в народе «трассой на костях» (дорога проложена по непролазным болотам от Угольного до Зырянки в 1939 году). Вдоль трассы видна провалившаяся в топь насыпь первой в Якутии узкоколейки. Дорогу построили главным образом лишь с помощью кирок, лопат, тачек и ломов. Основная лагерная зона находилась в поселке Зырянка, а для строительства и обслуживания дороги на разных километрах были организованы дополнительные лагерные точки, так называемые «командировки». В тяжелейших условиях заключенные заготовляли дрова, строили и ремонтировали дороги. Многие остались там навечно. Иногда видны торчащие из под болота перекрученные рельсы. По ней «Кукушки» возили до пристани Зырянка добытый вручную узниками Дальстрояуголь. Мы с Сергеем Неустроевым, авиатехником аэропорта, едем на мотоцикле. По окрашенному закатом небу пролетают табунки чернети, туда-сюда шныряют парочки «сухих» уток. Сухой уткой в этих краях называют всех уток, кроме нырковых. Вдруг перед нами на трассу выскакивают лоси, останавливаются посреди шоссе и, попрядывая ушами, смотрят на нас. Мы, заглушив мотоцикл, завороженно смотрим на лесных исполинов. Опомнившись, я начинаю судорожно расстегивать чехол фотоаппарата. Среди звонкой после оглушительного тарахтения пробитого глушителя мотоцикла тишины звук расстегиваемой молнии действует на сохатых как что-то ужасное и они стремительным скоком скрываются в зарослях кедрового стланика. Сергей достает сигарету, прикуривает и задумчиво смотрит вслед исчезнувшим лосям: «Всю жизнь охочусь, но на лося ружье не поднимал. Как-то с Егором на буранах ездили за сохатыми, но я так и не смог выстрелить...»

В ожидании трактора разжигаем костер, ставим чай. Мотоцикл заводим в заросли стланика, прикрываем ветками. Отсюда до базы три километра. Дальше наш путь лежит по болотам. Чайник вскипает как раз к тому времени, когда подъезжают тракторы. Перекусив, попив чаю, трогаемся в путь и сразу же проваливаемся в топь. Денис объезжает трактор отца и, отцепив прицеп, волочет на буксире старенький «Беларусь» до более-менее твердой почвы и возвращается к нам. Мы цепляем длинный трос от трактора к водиле прицепа и, упершись плечами, толкаем тележку. Маячащее светлое пятно спины Саши исчезает буквально на глазах – это на куртку садятся комары. Звук комариного роя перекрывает тарахтение трактора. Они повсюду – лезут в рот, забиваются в волосы, назойливо щекочут лицо. Вспоминаю рассказ старого рыбака: «Раньше в этих местах был рай. Но люди начали гневить бога и тогда он ниспослал нам исчадие ада – комаров».

Эти три километра мы преодолели на тракторах за пять часов. Вот и наша база. Весной в домик опять заходил наш «сосед» – Миша Топтыгин. Интересно заметить, несмотря на то, что дверь всегда оставляется открытой, медведь не вошел в дверь, а пролез через узкий оконный проем. Быстро поужинав (или позавтракав?), растягиваем пологи и ложимся спать. Просыпаемся от жары. На улице градусов под тридцать – впору искупаться. Вытаскиваем из схронов манки и перебираем их – некоторые нуждаются в ремонте. Егор с Денисом осматривают лодки, что-то подбивают. Колымские лодки-ветки очень маневренны, легки, но вертки. Дно лодки изготовляется из одной узкой доски. Предпочтение отдается лиственнице. Бока обшиваются жестью. Садиться неподготовленному человеку на такую ветку опасно. Серега увлеченно фотографирует селезня чирка-клоктуна, который, совершенно не боясь нас, подлетает к лагерю, садится прямо под нашим носом и начинает важно прохаживаться, переваливаясь с бока на бок. Помню, в детстве мы со старшим братом Ильей темными весенними ночами ходили охотиться на мородушек, так любовно называют эту утку у нас. Ходили мы на пашню – там на многочисленных лужах копошились эти миленькие утки. От их гомона становилось совсем не страшно в темноте. Мы подкрадывались к луже, брат прицеливался из одностволки 20 калибра в бликующие разводы лужи и стрелял. Из ствола вспыхивал сноп огня, воздух наполнялся волнующим запахом дымного пороха, все звуки вокруг заглушал шум крыльев и возмущенное клохтание взлетающих мородушек.

Отрадно заметить, что в последнее время численность чирков-клоктунов заметно увеличилась. Расставив манки, садимся в скрадки. Перед нами простирается величественная красота северного края – вдали на фоне ослепительно синего неба белеют заснеженные вершины Арга Таас. Воздух наполнен волнующим ароматом весеннего леса. Вокруг упоительная тишина, прерываемая трелью птиц, чарующими голосами лебедей. Нет вокруг непрерывной городской суеты, гула машин, тебя обволакивает умиротворение, покой, забываются накопившиеся во время долгой и холодной зимы заботы, болячки и беды… Все вокруг наполнено жизнью. Воздух пронизан нескончаемыми переливами всевозможных куликов, издали доносится стон и завывание гагар, вот со стороны гор с ритмичным тяжелым взмахом крыльев вырисовывается колонна огромных снежно-белых птиц, трубно перекликающихся друг с другом.

Прилет турпанов по каким-то причинам задерживался. В первую же утреннюю зарю героем дня стал наш аксакал Рудольф. Стоял полный штиль. Вдруг где-то на небе послышался гул крыльев – это на посадку пошли морянки. Как говорят старожилы Колымы, «морянки летят, оседлав облака», поэтому, когда морянки идут на посадку, сперва, в течение получаса, слышен только гул от крыльев и оглушительно-задиристый переклик «аанг, аанг, ангыла». Потом над озером с оглушительным криком, одновременно маневрируя, проносится вихрем плотный табун морянок. Птицы на удивление синхронно повторяют все повороты вожака. Бывалые охотники бросают в воду перед ними кочку, даже шапку или рукавицу, и весь табун, подумав, что вожак нырнул в воду, с лета ныряет в озеро. На этот раз Рудольф меткими выстрелами сбил около трех десятков морянок. Это была потрясающая картина – утки сыпались как дождинки.

Турпанов все не было, преобладали морская и хохлатая чернеть. Несколько раз пролетали гуси, и мы добыли трех гусей. Вечером 2 июня наконец-то появились гагары – предвестники турпанов. Поздно вечером мы добыли первых турпанов – эффектных иссиня-черных красавцев с горбатыми красно-желтыми клювами и алыми лапами. Солнце, не успев скрыться, снова показалась на горизонте. Сквозь лохмотья тумана высоко на небе этажерками пролетали стаи турпанов. Вдруг, тормозя растопыренными крыльями и выставив вперед красные лапки, на манки начали сыпаться турпаны. По всему озеру прокатилась канонада выстрелов, прерываемая радостными возгласами охотников. Началась охота на турпанов.

Вечером небо затянуло тучами, поднялся сильный ветер. На озере появились белые барашки, манки начало сносить порывами ветра. Несмотря на высокие волны, два Сергея, Саша и Денис, оседлав верткие ветки, начали собирать унесенные ветром манки. Низко над озером, с трудом преодолевая напор ветра, пролетели турпаны. Следом за ними захлопали выстрелы. Вот это да! При такой качке стрелять с лодки может только очень опытный гребец или безбашенный удалец. Вдруг сквозь пелену начавшегося снежного бурана низко над озером вырисовывается ломаная линия невиданных нами до этого уток: линия, извиваясь волнами, то приподнимается над водой змейкой, то, падая вниз, почти касается воды. Стая идет прямо к Сергею городскому, раздаются выстрелы, и одна камнем падает на воду. Несмотря на высокие волны, Сергей начинает поиски утки и с большим трудом находит подбитую утку. Мокрые с головы до ног, но довольные, облепленные мокрым снегом, парни пристают к берегу. Мы с Егором уже занесли в избушку железную печь, растопили и вскипятили чай. Рудольф, не осмелившись плыть на резиновой лодке, подошел по берегу. Добытых турпанов развешивают под навесом. Сергей заносит странную утку:

– Папа, это что за утка?

Рудольф вертит добытую сыном утку, но не может определить. На помощь подходим мы с Егором. Да это же гага-гребенушка, «сыа мурун», по местному. Какими ветрами прибило экзотических в этих краях уток, уму непостижимо. Гага-гребенушка, крупная морская утка, прозванная так благодаря уплощенному жировому наросту в основании клюва, напоминающего гребень, гнездится в прибрежной тундре вдоль арктического побережья. Зимует, как известно, на незамерзших участках моря к югу до южного побережья Гренландии, Исландии, Норвегии, Камчатки, Алеутских островов и Ньюфаундленда. Известны случаи, когда гага–гребенушка залетала на расстояние до 100 км вглубь материка. Может, они залетели по берегу Берингова пролива в Охотское море и в поисках места гнездования облетают Колымские края? Но как бы то ни было, мы с удовольствием любовались невиданной доселе красиво расписанной уткой.

Колымский край славится не только турпанами, здесь раздолье и для рыболовов. В свободное от охоты время можно на спиннинг половить огромных щук, неплохо ловится хариус. Денис и Сергей колымский ловят на удочку чебаков. Клюет активно, но попадается не очень крупный чебак. Сергей городской пробует закинуть спиннинг. А мы с Егором ставим сети. Вечером жарим чебаков, ужин получается отменным. Сергей, уплетая за обе щеки жареную рыбу, рассказывает, что щуки, хотя и идут за блесной, но не берут. Егор резонно высказывает: «У щук зубы еще не выросли. После долгой зимы у них “линяют” зубы. Ничего, завтра утром щуки будут».

Утром, оставив меня в скрадке караулить турпанов, он едет проверять сети. Я, устав вглядываться в ожидании лёта в горизонт, надеваю очки и погружаюсь в разгадывание. Вдруг раздается выстрел и к моим ногам с гулким треском падает иссиня-черный турпан. Я вскакиваю – оказывается, подплыл Егор. На обед готовим уху из огромной щуки и трех больших карасей. Всего в сети поймалось около дюжины щук и несколько крупных хариусов. Когда, пообедав, парни укладываются спать, я готовлю из озерных щук юколу. Этому я научился в свое время у юкагиров. Сергей колымский с интересом наблюдает за моими действиями. Потом берет якутский нож и присоединяется ко мне. Развесив над очагом на дыму пласты юколы, я промываю внутренности щук и в сотейке готовлю «колымский саламат» – томленые внутренности рыбы. Когда парни просыпаются, блюдо готово. Потом Саша признался, что впервые в жизни пробовал такую вкуснятину, сотворенную из внутренностей щуки.

Вот незаметно и подошел к концу сезон на турпана. Вечерняя заря постепенно перетекла в утреннюю: небо на севере разгорается, переливаясь от тревожно-красных к золотисто-желтым оттенкам. И, как будто прощаясь, на озеро садится пара лебедей и начинает волшебный танец любви. Самка вытягивает шею к воде и, зачарованная кружащимся в истоме танца вокруг нее с запрокинутой головой на откинутой шее и распущенными крыльями самцом, издает звонкий призывный клик. Лебеди медленно сплываются и переплетаются шеями. Вокруг бурление весенней жизни: зеркальная гладь озера кипит нерестующимися рыбами, воздух звенит от любовных перекликов разнообразных уток, вот вдали на берег вышли лоси полакомиться молодой порослью травы… Грустно расставаться с нашим любимым озером. До следующей весны, Эбэ!

 

Ну, за строганину!

Дело было в марте. Позвонили как-то к концу рабочего дня из Якутска:

– Завтра утречком к вам выезжает Булдаков Алексей Иванович. Свозите его на рыбалку и попутно с утра устройте встречу с населением, желательно с русскоязычным.

Звоню в диспетчерскую ЖКХ:

– Здравствуйте, завтра к нам приезжает киноартист Булдаков Алексей Иванович, сможете ли вы устроить ему встречу с коллективом?

– ???!!!

Второй раз звоню.

– Вы не ответили на вопрос: сможете ли устроить встречу коллектива с Булдаковым?

– Слушай, мужик, иди проспись, нечего такие шутки шутить!

Пришлось звонить знакомому мастеру ЖКХ и попросить его собрать хотя бы работников своего цеха для встречи с Булдаковым. После этого по дороге домой зашел к своему другу Слепцову Порфирию Ивановичу, заядлому рыбаку, и, объяснив ситуацию, попросил ознакомить дорогого московского гостя с особенностями зимней рыбалки. Договорились, что Порфирий поедет на место заранее, расчистит площадку и приготовит место для костра. В это время проездом заглянул ко мне Николай Иннокентьевич Румянцев – ныне депутат Ил Тумэна. Услышав о приезде Булдакова, предложил свои услуги. Утром, часов в шесть, подъехали мы с Николаем к посту ГАИ у въезда в село Намцы. Сонные после ночного дежурства гаишники, услышав о том, кого мы должны встретить у поста, окончательно проснулись – началась беготня: кто-то начал драить пуговицы-пряжки, кто-то лихорадочно подметает пол, поднимая облако пыли, дружно начали искать фотоаппарат, выяснять, заряжен ли он – в общем, дым коромыслом. Алексей Иванович и сопровождающие оказались точны – в 6.00 к посту подъехали джип и микроавтобус. Перед постом выстроились гаишники, старший по званию строевым шагом подошел к вышедшему из джипа Булдакову и с пафосом отрапортовал:

– Товарищ народный генерал! Дежурный наряд ГАИ Намского УВД построен для торжественной встречи любимого киноартиста – народного генерала Иволгина!

– Здравствуйте, товарищи инспекторы ГАИ!

Гаишники невнятно прорычав что-то в ответ, бросились здороваться с Булдаковым, кто-то притащил бутылку красного и, разлив по стопочкам, раздал встречающим и гостям.

– Ну, за знакомство! – Алексей Иванович таким узнаваемым жестом поднял стопочку, пригубил.

Начали фотографироваться. Меня удивило, что Алексей Иванович безропотно выполнял указания фотографа. Пришло время отъезжать, гаишники снова выстроились и, подняв руки к козырькам, в немой восторженности проводили кортеж.

В диспетчерской ЖКХ было сумрачно и неуютно. Рослая, дебелая женщина-диспетчер поперхнулась бутербродом, увидев вошедшего Булдакова, заохала, выскочила из кабинки и, чуть не задушив Алексея Ивановича в своих мощных объятиях, начала причитать:

– Ой, да кто к нам приех-а-а-ал, ой, да неужто это правда-а-а?!

Продюсер Булдакова, молодой парень, еле оттащил причитающую женщину. Та, устыдившись, заскочила в кабинку и начала обзванивать неизвестно кого, объявляя свою сенсационную новость. Постепенно диспетчерская начала заполняться народом – опять кто-то притащил бутылку беленькой, опять кто-то бесцеремонно начал поворачивать Булдакова туда-сюда, ища нужный ракурс. Алексей Иванович от беленькой отказался, мотивируя тем, что он не уважает водочку, а предпочтение отдает грузинским красным винам. Прибежал запыхавшийся начальник ЖКХ, пригласил пройти в актовый зал.В актовом зале яблоку некуда было упасть. Пройдя к столу президиума, я кое-как успокоил беснующийся в овациях народ. Встреча началась. Задавали очень много вопросов по фильмам «Особенности национальной рыбалки», «Особенности национальной охоты в зимний период», интересовались, будет ли продолжение этих фильмов. Булдаков рассказал, что снялся в фильме об особенностях выборов в России, но за неимением финансов премьера фильма откладывается на неопределенное время. Все время подтягивались люди, в зале стало душно. Женскую половину очень интересовали отношения Булдакова с Ларисой Долиной. Три хохотушки даже спели куплет из видеоклипа «Погода в доме», чем растрогали Алексея Ивановича.

– Ну, мы с Ларочкой дружим семьями, встречаемся по праздникам. Вообще, у нас сложились очень хорошие, товарищеские отношения, она замечательная, удивительная, очаровательная. Кстати, хочу сказать, даже не предполагал, что таким успехом будет пользоваться клип.

Рассказал много очень смешных историй, случившихся на съемках этих фильмов. Час, отведенный на встречу, промелькнул незаметно, народ не хотел отпускать любимого артиста. Начали брать автографы, многие за неимением фотографии артиста протягивали свои паспорта, трудовые книжки.

Булдаков с продюсером пересели в наш джип. Алексей Иванович оказался простым в общении, словоохотливым, беспрестанно травил анекдоты и задавал бесконечные вопросы. Особенно его интересовало, правда ли, что у нас бывает до -70 градусов? Рассказал о своем знакомом, который некоторое время работал в Магадане.

– Так он рассказывал, что на Колыме зимой на улицу по-маленькому ходят с палкой – на морозе струя замерзает, не долетая до земли и поэтому время от времени надо ее разбивать палкой, –разминая крепкими желтоватыми пальцами очередную сигарету, хохотнул Булдаков.

– А у нас по маленькой ходят с двумя палками, одной палкой не справиться – струя-то моментально замерзает, – вставил Николай, чем вызвал безудержный хохот Алексея Ивановича.

Подъехав к Лене, остановились на высоком яру. Перед нами открылась величавая панорама: у берегов дыбились торосы, напротив вдали высились крутые берега Песчанки – Дьолкумахайата. Внизу, у фарватера, виднелись крошечные фигурки двух рыбаков – это нас поджидал Порфирий со своим напарником.

– Неужели река Лена такая широкая? – восхищенно выдохнул Алексей Иванович.

У майны, по обычаю, разожгли костер и покормили духа озер и рек Кюех Боллох Тойона. Алексей Булдаков с интересом следил за нашими манипуляциями:

– А бурханить будете?

– Это у бурятов принято бурханить, а мы, саха, приносим в жертву духу-хозяину тайги, покровителю охотников Баай Байанаю и духу озер и рек Кюех Боллох Тойону немножко табаку, чаю, оладушки с маслом и, конечно, водки. Все это кладем, выплескиваем в огонь. Бай Байанай, веселый и шумный старик, обросший седыми волосами, живет в лесах и очень богат мехами. Очень не любит жадных и завистливых людей, – поясняю я.

Погода стояла по-весеннему солнечная, яркая. Надо было выдолбить еще одну лунку, чтобы можно было вытащить сети. Алексей Иванович с интересом посмотрел (наблюдал), как напарник Порфирия Эдик Тусаков долбит лунку, попросил у него пешню, поплевал на ладони и начал сноровисто долбить лед, как будто всю жизнь прожил в Якутии (у якутской пешни специфическая форма лезвия, поэтому для долбления нужна своеобразная техника).Весной толщина льда на Лене доходит до полутора метров, так что не всякий рыбак сможет без остановки выдолбить лунку. Булдаков долбил лунку ритмично, технично и останавливался только для выемки лопатой ледяного крошева. При этом рассказывал про рыбалку на Волге, Доне.

Начали выбирать сети. Показалась первая стерлядка, за ней вторая, третья. С интересом наблюдаем за реакцией Булдакова – простое и открытое, изборожденное морщинами суровой жизни лицо его сосредоточено, полно благоговения. Но вот показалась щука, и Алексей Иванович расцвел в радостной улыбке, словно встретил старого знакомого. Быстро выпутал щуку и, высоко подняв ее, воскликнул:

– Вот она, истинно русская рыба! Недаром она героиня русских сказок – любые ваши желания исполнит. Как-то мы ставили пьесу «Емелино счастье», где я играл Емелю. Там есть такая сцена, где я выныриваю из озера, выныриваю с муляжом щуки в руке и как кит выпускаю изо рта воду. И вот однажды мне подают стакан с водой, я хлобысь воду в рот, и понимаю, что вместо воды в стакан налили водку. Вроде и выплевывать жалко, и спектакль сорвать нельзя.

– И как вы поступили?

– Сколько смог – сглотнул. Остальное выплюнул. Жалко было.

Просмотрев три пролета, мы вытащили около тридцати стерлядей, щуку и налима. Вечерело. Поднялась поземка, на улице похолодало, и поэтому решили перекусить в микроавтобусе. Накрыли стол, разлили по стопочкам и начали пиршество. Тамадой стола как-то незаметно стал Алексей Иванович, поразив нас знанием всевозможных тостов. Стол ломился от яств, причем все продукты были натуральными. Московские гости особенно налегали на копченого жеребенка, на балык из нельмы. Порфирий сбегал к своей машине и принес огромное блюдо с завитыми стружками исходящей жиром розовой строганины из абыйского озерного чира. Булдаков, попробовав немножко строганины, произнес:

– Парни, вы меня, конечно, извините, но вы строганину едите каждый день, так что на этот раз разрешите мне одному съесть ее.

Продюсер на строганину и не смотрел, видать, непривычен к разным экзотическим блюдам. Тут Николай Румянцев говорит:

– Кажись, одна стерлядь была с икрой. –Выходит и заносит стерлядь, острым якутским ножом вскрывает брюшко рыбы, достает икру, вынимает ястыки и, пробив икру на импровизированном грохотке, чтобы окончательно отсоединить от пленки, добавил соли и, перемешав, подал на стол.

– Ну, вы, блин, даете! Сколько раз я ездил по необъятным лиманам Волги, посетил уйму рыболовецких бригад, но впервые воочию увидел, как готовят икру в полевых условиях, – уплетая ложкой за обе щеки черную свежеприготовленную икру, с восторгом произнес Алексей Булдаков и от души потряс руку Николая, благодаря егоза уникальную демонстрацию приготовления мечты гурмана.

Мы, якуты, по натуре медлительный народ. Ну что поделаешь, если конституция у нас такая: сама природа диктует такую медлительность – в стужу не больно-то разбежишься. Вот и беседа полилась неторопливо, никто не следил за временем. Разговаривали обо всем, но особенно нас интересовали перипетии полюбившихся фильмов. Так, мы с удивлением узнали, что съемки «Особенностей национальной охоты в зимний период» проходили в студийном павильоне ранней весной. «Снег на улице, конечно, успел растаять. А нам нужно изобразить суровую зиму. Пришлось привозить снег из ближайшего леса и высыпать его на пол студии. Чтобы зрители поверили в происходящее, актерам приходилось, пряча сигареты в кулак, беспрерывно курить, выдыхая дым изо рта, имитируя тем самым морозный пар. К вечеру до того обкуривались, что дым шел даже из ушей», – хохотнул Алексей Иванович.

Прозвучал вопрос и об отношении Булдакова к спиртным напиткам. Ведь в фильмах «об особенностях» очень много сцен, где пьют водку.

– Как я уже упоминал, водку я не очень уважаю. В фильмах пил в основном чистую воду. А касаемо выпивки – все в меру, все должно быть в меру. Кстати, есть очень хороший анекдот на эту тему. Сидят мужики, подледный лов, 25 градусов мороза, с мормышками, торжественно, все как положено. И мужчина опаздывает, проспал, бежит к своей лунке, к своему месту. Смотрит, сидит рыбак без шапки, уже уши завяли, нос красный. Он говорит: «Ты что! Да надень шапку, ты же простынешь!» Тот отвечает:  «Тоже мне, надень…Вчера вон мужики предлагали выпить, а я не услышал».

– Очень люблю рыбалку. Причем не сам результат. Мне больше нравится процесс, я просто млею. Вы, парни, молодцы. Вот не ждал, не гадал, что в такую стужу порыбачу, да еще где – на полюсе холода! Обязательно приеду к вам на летнюю рыбалку, если зимой у вас такая рыбалка, то летом, думаю, еще лучше.

Быстро темнело. На улице завывала пурга, а нам было тепло и уютно в тесном салоне микроавтобуса. Подходила пора расставания. По обычаю, всю добычу мы предложили гостям с тем, чтобы они увезли ее в Москву.

– Закормили меня на Волге стерлядью, не нравится мне она. А вот строганину из чира я бы увез.

– Вы не пробовали шашлык из стерлядки, это же царь-рыба! – выскочил на улицу Порфирий.

В окно было видно, как он с Эдиком перекидывали с кострища тлеющие угли в мангал. Через некоторое время они, распространяя вокруг себя умопомрачительный аромат, занесли зажаренных на шампурах стерлядок. Алексей Иванович, распробовав, воскликнул:

– Да это же пища небожителей! Совершенно другой, ни с чем не сравнимый вкус! Вы счастливые люди – каждый день трескаете полными ложками драгоценную черную икру, запросто можете зажарить вкуснейшую в мире стерлядь – так не едят даже олигархи и миллиардеры! Вот удивлю я московский люд, предложив им шашлык из якутской стерлядки! А летом обязательно приеду, порыбачу!

Смертельная схватка

 Вот и начались каникулы. Вопрос, где проводить летний отдых, не особо то беспокоил Илью: он заранее договорился с дядей Спиридоном и Алексеем Николаевичем  о том, что будет летовать с ними на устье речки Олгуйа, где на островке старики нынче весной соорудили нумэ – шалаш-урасу из коры лиственницы.

Когда Илья спустился к берегу, река встретила его тихим, ласковым журчанием. Водная гладь играла мириадами бриллиантов от солнечных бликов, тут и там появлялись ряби кругов от всплесков жирующей рыбы. Илья, забредя в воду, оттолкнул лодку, проворно заскочил в корпус, резким движением завел мотор и, выехал на средину реки.

Лодка шустро шла, оставляя за собой повороты, отмели. Временами, на крутых поворотах реки, встречались гигантские завалы из принесенных ледоходом стволов, хаотически нагроможденных друг на друга и тесно сплетенных вывернутыми корнями и изломанными ветвями.  К полудню Илья пристал к островку. На берегу его ждали дядя Спиридон и Алексей Николаевич.

В нумэ в летнюю жару прохладно, нет назойливых мух и кровожадных комаров, гнуса. В центре расположен очаг, над ним установлены две поперечные жерди для котлов, чайников, просушивания одежды, вяления рыбы и мяса.

На улице завывает ветер, дождь временами усиливается и картечью бьет дождинками по покрышке нумэ. А в нашем убежище тепло и уютно. Огонь в очаге разгорается, Илья, завороженно наблюдая за танцем пламени¸ вполголоса читает стихи Сергея Даричьева:

Камин, костёр, очаг - имеют власть.
На пламя я готов смотреть часами.
Победный танец лицезреть глазами.
В нём созерцая огненную страсть.

Играют блики, плещутся в глазах,
Разбросаны причудливые тени.
В них образов и тайн хитросплетение,
Сюжетов неожиданных размах.

Становится жарко, Спиридон снимает рубашку. Перед взором Ильи предстает изуродованная страшными шрамами спина старика.

-- Дядя Спиридон, что за шрамы у вас? – спрашивает он.

Старик набивает трубку, на миг замолкает, прокашливается и начинает свой рассказ:

-- Где-то гремела война, шли жесточайшие бои, а у нас на Колыме стояли тихие ноябрьские дни. Все вокруг покрылось толстым слоем снега, закуржавелые от полыней деревья стоят неподвижно, будто окунулись в глубокий сон.  Той осенью, в пору предзимья, нам с Бургачаном сопутствовала удача, в иной день добывали по три дюжины белок.  Мы радовались, что план по сдаче пушнины будет перевыполнен и мы внесем свою лепту в борьбу с врагом. Перед началом охотничьего сезона к нам приезжал лектор из райкома и рассказывал, что добытой нами пушниной Советский Союз будет рассчитываться с Америкой за поставки оружия, военной техники. И, когда мы вышли из конторы «Заготпушнины», как бы в подтверждение слов лектора, над нами, с устрашающим гулом, пролетела армада перегоняемых из Аляски в центр страны самолетов.

Не знаю, что случилось, чем мы разгневали хозяина земли – Лэбиен-погиля, но в одно утро тайга встретила нас гробовым молчанием и пугающей пустотой…целый день понапрасну бродили в поисках хоть одной белки - только старые следы на снегу.  На следующий день ударили холода, лес как будто сжался в ожидании долгих студеных дней. Все стало мертвенно, бледно и неподвижно - солнце весь день стоит на краю горизонта, холодное, без лучей и бледно-желтое, как дно медного таза. От дыхания в воздухе носилась кристаллическая снежная пыль. По нашим планам, к концу недели должны были перекочевать к реке Шаманиха, поохотиться на сохатых. Исходя из этого не стали брать корм для собак – кормили их тушками белок, ну и нам перепадало. Перед началом сезона нам выдали продукты. Мы, в надежде, что тайга нас прокормит, взяли с собой немножко муки, несколько плиток чая, мешочек соли, кусок комбижира[4], остальные продукты оставили родным.

С таинственным исчезновением белок настали голодные дни. Несколько дней мы все-таки пытались поохотиться, но удача отвернулась от нас бесповоротно. Решили идти к Шаманихе. Запрягли собак в грузовые собачьи нарты, положили нехитрые пожитки. Сами шли на лыжах и помогали собакам тащить нарту.

Для ночлега выбирали места, закрытые от ветров, и, чтобы под руками был сухой лес. Бургачан разгребал деревянной лопатой снег, устраивая высокий вал. А я, как более крепкий находил подходящий сушняк и валил деревья. Потом, с помощью собак, притаскивал срубленные стволы к месту остановки. В центре устроенного Бургачаном снежного вала разжигали громадный костер из толстых лиственничных стволов, концы которых расходятся в разные стороны. По обеим сторонам костра, вдоль пылающих стволов, в снежный вал втыкали наклонно жерди и их снаружи закрывали брезентом. Под уклоном этого щита, отражающего тепло от костра, на оленьих шкурах, под заячьим одеялом было уютно и тепло. Правда, ночью время от времени мне, как старшему и более выносливому охотнику, приходилось просыпаться, чтобы пододвинуть концы догорающих стволов ближе к центру. И тогда пламя вновь разгоралась, и я засыпал.

Собакам тянуть груженые нарты по глубокому снегу было тяжело. Поэтому время от времени мы освобождали собак от лямок и впрягались сами. И на этот раз, когда надо было преодолеть увал, мы распрягли собак. Собаки, почуяв полную свободу, сновали и тут, и там. Вдруг они подбежали к выворотню, вздыбили загривки и начали истошно лаять. «Видать, берлога» - подумал я. Бургачан оттащил собак подальше и привязал их к дереву. Я, по обычаю, преклонил перед берлогой колени и попросил: «Дедушка, прости нас за то, что мы потревожили твой сон. Умерь свой гнев, давай разойдемся миром».

Стараясь не слишком шуметь, спустились с косогора и пошли по речке Орловая, что впадает в Шаманиху. Где-то поблизости должна быть землянка старателей, выкопанная во времена, когда было разрешено свободно добывать золото. После этой землянкой пользовались случайные охотники, нелегальные золотоискатели. Уже были сумерки, когда наши собаки вывели нас к землянке. С большим трудом открыли примерзшую дверь. Она была до такой степени низка, что нам пришлось заходить внутрь чуть ли не на четвереньках. В тесной, пропахшей сыростью землянке могли уместиться только два человека. По боковым стенам из тонкомера стояли грубо сколоченные нары, в углу виднелся сложенный из булыжников очаг. Какой-то добрый путник оставил за собой охапку поленьев. Быстро разожгли костер и повалились на оленьи шкуры¸которым застелили нары. Спали мертвецким сном. Утром проснулся я от голода. Припасы закончились еще вчера утром. А голодным брести по глубокому снегу осчень утомительно. Решили остановиться здесь, передохнуть, набраться сил. Авось перепадет нам какая нибудь дичь. Собрал за землянкой шиповника, набрал в котелок из полыньи воды и, вскипятив воду, заварил чай из плодов шиповника.  Попили чаю, от теплого чая в брюхе потеплело, как будто прибавилось сил. Надев охотничьи лыжи, подозвали собак и побрели поохотиться.

Кругом пустая тайга. Нет ни одного признака присутствия белок. Два раза видели старые следы соболя. На второй день добыли кукшу, по-быстрому зажарили на вертеле, поели.

На третий день решили разделиться, может повезет. Вечером, в сумерках, возвращаясь к землянке, наткнулся на огромные следы: как будто косолапил старик-демон Чуулдьин Пулун. Присмотревшись к следам, понял, что прошел медведь. “Оо, дедущка не заснул! Разбудили, все-таки. Надо бы быть осторожным,” – подумал я.  Приблизившись к стоянке, почуял вкуснейший запах вареного мяса. “Не чудится ли мне? Говорят, от голода начинаешь грезить” -заползаю в землянку и на свете жирника, вижу, что Бургачан наварил целый котелок мяса.

- На, перекуси малость, наберись сил, - протягивает мне сырую почку лося. Оо, как вкусна свежая, сырая лосиная почка! Захватываю зубами почку и, быстрым движением якутского ножа срезая у губ кусочки заплывшей жиром почки, утоляю голод. Как только я доел почку, Бургачан приносит котелок, полный мяса и садится на корточки:

- Видать, сжалился над бедными юношами-юкагирами Лэбиен-Погиль. Когда не солоно хлебавши возвращался к табору, из кустов мне навстречу вышел огромный лось. Ветер дул от него, поэтому я смог подкрасться к нему и одним выстрелом свалить быка. Думал освежевать лося, но откуда у изнуренного голодом силенка?  Да и не очень-то умею разделывать тушу зверя. Освежевал, как мог, только с одного бока, взял с собой сердце, печень, почки и немного мяса. Тушу закидал валежником, чтобы не растащили звери, не расклевали вороны. Завтра с утра пораньше пойдем, разделаем как следует, - захватывая сочное мясо зубами и ловко отрезая якутским ножом прямо у губ, завершил свой рассказ.

Утром спозоранку пошли к добыче. Винтовки оставили в землянке, взяли с собой только старый дробовик. Бургачану, так как он не умел разделывать тушу, досталось ружье. А сам я нацепил на пояс якутский нож и налегке помчался на лыжах-туут по следам Бургачана. Мой напарник, тяжело дыша, еле поспевал за мной. Пройдя верст пять по реке, завернули за мыс и с ужасом увидели, что огромный медведь, издавая довольное урчание, терзает мясо нашего лося! Учуяв нас, зверь резко крутанулся и, встав на задние ноги, оглушительно заревел. От его истошного рева с близлежащих деревьев осыпался снег, мы невольно отпрянули. 

- Дедушка, мы мирные путники, не серчай на нас, проходи мимо, - преклонив колено, пряча свой взгляд, прошу я медведя. И тут, откуда не возмись, на медведя налетели наши собаки. Завязалась ожесточенная драка – собаки с двух сторон нападали на медведя, медведь, отмахиваясь от них, увертывался, крутясь волчком. Потом присел на зад землю, скрывая от собак свой зад и со страшной силой наносил удары по собакам. Вот моя собака летит в воздухе с перебитым позвонком и это переполнило мою чашу терпения: «Не я к тебе лез со злым умыслом, ты пришел ко мне с лихом!» У нас говорят: «Не робей перед опасностью, наступай храбро! Встретишься лицом к лицу с клыкастым, злобным медведем – вступай в смертельную схватку!» выхватив нож громко кричу, привлекая внимание медведя. Медведь оборачивается ко мне: «Бургачан, стреляй!!!» - кричу я. Откуда было мне знать, что ружье дало осечку и Бургачан, запаниковав, в беспамятстве кинулся по глубокому снегу куда глаза глядят?

Хищник в два прыжка очутился передо мной, я запрыгнул за лиственницу и начал  прыгать из стороны в сторону, выглядывая поочередно то с левой, то с правой стороны ствола дерева. Медведь раздраженно завопил, начал бить напропалую по стволу лиственницы, стараясь достать меня за деревом.  Прыгать в глубоком снегу было очень трудно, почувствовав, что выдыхаюсь, решился: «Двум смертям не бывать, одной не миновать!» - выскакиваю на полянку с ножом наперевес и бросаюсь навстречу к хищнику. Медведь, привстав на задние лапы, кидается на меня – с разбега падаю на колени, прогибаясь назад, и, удерживая двумя руками якутский нож, воспользовавшись инерцией хищника, что есть силы бью в грудь и вспарываю ему брюшину от грудины до паха! Склизкие кишки зверя выскальзывают из вспоротого брюха, обволакивают меня вонючим коконом, прижав к земле. Рассказывать долго, но все это произошло очень быстро. Возможно, я потерял сознание, не помню, как долго лежал в беспамятстве. Очнулся от тошнотворного запаха, и, расталкивая в стороны скользкие внутренности, выбираюсь наружу.  Голова гудит, в уши словно вату затолкали. Трясу головой, слух восстанавливается. Тишина. Устрашающая, оглушительная тишина. Чу, где-то вдали прокричал ворон, трескуче прокричали ронжи. Ощупываю руки, ноги. Вроде все цело, только спину как-то странно жжёт. В двух шагах от вороха кишок лежит огромный медведь. Из-под него слышится взвизгивание собаки. Подхожу к туше, нагибаюсь, чтобы вытащить собаку и меня как будто кто-то огревает по спине дубиной! От страшной боли чуть теряю сознание.  Кое-как вытащив собаку, превозмогая боль, бреду к лачуге старателей. На мое счастье на полдороге встречаю Бургачана, который, захватив с собой винтовку, идет сторожко в сторону схватки с хищником.

- После что было, как Бургачан объяснил свое бегство? – спрашивает Илья.

- Да, бог ему судья. Зачем мне было осуждать его? После он отказался от охоты. Говорят, на Коркодоне стал знаменитым рыбаком, - Спиридон заскорузлыми пальцами хватает уголек из очага, прикуривает трубку.

                                                                                                                                                                             Фото автора

[1]Хангиче – признанный охотник.

[2]Лигэйэ шоромох – старейшина рода.

[3] «Антрацит» – на воровском жаргоне кокаин.

[4] Комбижир – смесь топленого свиного сала, растительного масла и животных жиров