Царский изгнанник. Зима 1918 год. Ташкент
По сухой, со змеевидными глубокими трещинами земле, мимо каменного города с Востока на Запад шли караваны, останавливаясь на недолгий постой, чтобы немного отдохнуть, набраться сил, пополнить бурдюки прохладной питьевой водой из колодцев, и потом продолжить свой долгий и трудный путь по безжизненной пустыне.
Песчаные барханы, если бы имели память, то вспомнили бы, как много веков назад солдаты Александра Македонского нетерпеливо, в надежде увидеть воду, всматривались в даль, а великий полководец, оттирая пот со лба, зачерпнул шлемом прохладной воды и жадно пил как простой солдат. Несколько капель живительной влаги упали под ноги его коню Буцефалу. Спустя годы на этом месте появится зеленая роща из сауры, деревьев - кустарников, которые живут долго, а высыхая, каменеют, больше напоминая скрюченные пальцы местных стариков. Двурогий шлем Александра или Искандера Зулкарная, как окрестило его местное население, наводил ужас на людей, и, всем казалось, что именно этот шлем был успешным талисманом великого полководца.
Легенды, смешанные с преданиями, передавались из уст в уста новым поколениям согдианцев и бактрийцев, проживавших в этих краях. После Великого Александра эти земли покорились сильным и умным персам, питавшим особенное пристрастие к чревоугодию, богатству и роскоши, по барханам пронеслись войска хитрых кушан и многочисленных жестоких гуннов, после нашествия арабов местное население приняло новую для них религию, затем появились дикие тюркские племена, наводя страх и путаницу в сознание и вероисповедание местных жителей, а спустя несколько веков со своим громадным войском натянутой огненной тетивой по земле промчался очередной великий повелитель Вселенной- Чингисхан, но все эти разрозненные, разобщённые и разноязычные племена навсегда объединил в железный кулак последний завоеватель этих земель- Тамерлан из рода барласов. Худощавый, мускулистый, юркий, волоча свою больную ногу, он стал тем последним и единственным, кто сумел подчинить себе все враждебные и недружественные ранее народы. Спустя века будут слагать о нем легенды, писать книги, ставить памятники, пытаясь создать по крупицам дошедшей информации портрет и непростую биографию жестого властелина.
Медленно и неторопливо перелистывались страницы книги истории, сохраняя для потомков как устные сказания, так и письменные источники, при этом оставляя потомкам довольно противоречивые версии событий, происходящих на этой земле. Легкий песок нанесенный ветром, продолжал из года в год покрывать опустевшие города, забытые могилы, руины заброшенных строений.
Медленно по выжженной земле, по Шелковому Пути, утопая в песчаных барханах своими сильными ногами с толстыми мозолями на коленях, шагали выносливые верблюды с медными колокольчиками на щербатой шее, оставляя за собой километры пройденного пути. Это они объединяли своими походами восток и запад, это на их спинах тайно перевозили в коробках с листьями шелковицы жирных гусениц шелкопряда, это благодаря им мир узнал ароматы специй, которые ценились на вес золота, это с их помощью переносились и открывались миру тайны производства металла, керамики, роскошного нежного шелка, изготовления тонкой бумаги, ярких красок, а еще секретные тайны государств и стран.
Безучастные ко всему происходящему, верблюды лениво разглядывали из -под мохнатых ресниц скучный и однообразный пейзаж, которому, казалось, не было конца, в поисках желанной колючки, которую потом с наслаждением жевали своими сильными желтыми зубами.
Каменный Ташкент встречал удобными караван- сараями всех путников- купцов, астрономов, путешественников, менял, странников, дервишей, мудрых звездочетов, предсказателей судеб. Тех, у кого имелись тугие кошельки, ждали роскошные дворцы со всеми удобствами, украшенные красивой голубой изразцовой плиткой под цвет южного неба. За стенами дворцов, как в страшном сне оставались жара, жажда и завывания сухих песчаных ветров. Шелковый путь стал отправной точкой в развитии этого края.
Каждый новый повелитель кроил землю и творил на ней по своему усмотрению- строил глинобитные дома под плоскими земляными крышами, высокие прочные крепости из обоженных кирпичей, возносил башни, дворцы, мечети, минареты, мавзолеи, но никто из них и никогда не пытался сделать из безжизненной пустыни цветущий сад с деревьями и виноградниками, никто и никогда не проводил каналы и не строил под палящими лучами солнца ирригационные системы, орошая безжизненную и, казалось бы, непригодную для посевов землю.
В начале 20 века Ташкент уже не называли каменным городом, а скорее, большим оазисом или даже городом деревьев. Визитной карточкой стали роскошные чинары, серебристые тополя, раскидистые карагачи, в тени которых было славно отдохнуть от дневного зноя, а еще двенадцать ворот- дербаза, сделанных из сосны и обрамленных кованным железом.
Большая заслуга в преображении этого края принадлежала человеку, которого в середине феврале 1918 года в последний путь провожали почти все жители Ташкента. В тот памятный день никого не смущали холод и непогода, повсюду были слышны всхлипывания и горестные вздохи, соленые слезы окропляли землю. Когда из дома вынесли гроб, грянул Интернационал, после которого был исполнен траурный марш Шопена. Гроб с телом покойного переходил с одних подставленных мужских плеч на другие. Медленно и неторопливо двигалась живая человеческая река. В Ташкенте хоронили Великого Князя Николая Константиновича Романова, царского изгнанника, ярим-пашу, одного из потомков династии русских царей, возможно, самого яркого ее представителя, талантливого предпринимателя и неутомимого исследователя. Много лет назад его выслали из России на, казалось бы, самый край земли, в полное забвение, подальше от благопристойной царской семьи. Он стал последним из династии Романовых, кого не коснулось обжигающее и смертоносное пламя кровавой революции. Тысячи людей пришли проводить в последний путь того, кто нашел в себе силы, мужество, а главное, искреннее желание преобразовать безводную пустыню в оазис зелени и плодородия.
- Говорят, его убили, расстреляли бедолагу нашего. - шептали в толпе.
- Да у кого же рука поднимется? - возражали другие. - Великий Князь, дядя самого царя-батюшки нашего, Николая.
- Точно знаю, убили. Безбожники. Нехристи. Покаяния не заслужит рука, поднятая на князя.- опираясь на корявую клюку, пробормотала себе под нос старуха в рванном одеянии.
- Да ерунда все это, болел он. Чахотка у него была. Поздно к нему доктора вызвали. Не спасли, не успели. Царствия небесного, покойся с миром.
Мимо медленно идущей толпы проехала телега на больших колесах. Старенький ишачок понуро шел по пыльной дороге, мохнатыми ушами и тонким хвостом отгоняя от себя зеленых жирных мух. Тихо шелестела под ногами жухлая трава возле собора, где уже была вырыта могила для отпрыска царского рода. Рядом покоились останки первого Туркестанского генерал-губернатора Константина Петровича фон Кауфмана, который завещал похоронить его в Ташкенте, чтобы каждый знал, что в этой земле не стыдно лежать русскому. Всяк проходящему мимо была видна мраморная плита, которая гласила: Генерал-адъютант, первый Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа, покоритель Самарканда, Хивинского ханства и Кокандского ханства, Устроитель Туркестанского края.
Когда гроб опустили в вырытую яму, все в толпе сняли головные уборы. Старые аксакалы в белоснежных чалмах обеими ладонями провели по лицу, поглаживая длинные бороды, их тонкие бескровные губы шептали молитвы.
Вдову князя Надежду Александровну Искандер поддерживали сильные мужские руки, она едва держалась на ногах, как, впрочем, и вторая гражданская жена Дарья Часовитина, к которой прижималась дочь, тоже Дарья или Даня, как ее всегда с любовью называл отец. Сейчас все скорбели безутешно, не было ни зависти, ни обид между женщинами, все растворилось в общем горе, в потере любимого человека…
Пройдут годы, снесут собор, сравняют землю, навсегда потеряются останки Великого Князя, как и останки первого генерал- губернатора, а затем и память о них сотрется с лица той неблагодарной земли, которой они оба отдали все свои силы и знания, а Великий Князь еще и свое наследие, цены которому не было. Ни детям своим, ни жене оставил он все нажитое и приобретенное, построенное и созданное, оставил народу, среди которого жил последние годы своей оторванной от России жизни. Его имя должно было оставаться в памяти потомков, но было легко и просто предано забвению, возможно сознательно, а возможно, без какой- либо подоплеки, просто исчезло оно из исторической памяти народа, стерлось, словно и не жил в азиатских степях наследник царского рода, изгнанник, железная маска рода Романовых, которого презрела царская семья, не желая более лицезреть в стенах дворца вора или сумасшедшего, при этом и не слишком вдаваясь в подробности того, что произошло с Великим князем в тот памятный и страшный для него день, расколовший жизнь на до и после.
Мелкая пыль поднималась под ногами идущих и медленно оседала серым облаком на обуви и на одежде людей. Разношерстной толпе, этой живой пестрой ленте казалось, не было конца. В парадной военной форме шли офицеры и солдаты, в разноцветных, стеганных ватой халатах шагали местные жители, в толпе можно было увидеть и редкие женские фигуры в меховых накидках. Кружевные подолы их длинных черных юбок подхватывали пыль с дороги, тонкие руки в перчатках сжимали мокрые от слез платки, рядом, поддерживая женщин, понуро шли мужчины в черных сюртуках.
В толпе можно было заметить многих, с кем пересекались жизненные дороги Великого князя. С непокрытой головой шел Массальский, поддерживая морганатическую супругу Великого князя, медленно шагал с опущенной головой академик Массон. Среди провожающих в последний путь Великого князя можно было увидеть местного протоиерея Богородицкого, брата Лавра Корнилова Петра Корнилова, полковника Зайцева, который только год назад как вернулся из Персии.
Несколько женщин в длинной до пят темной одежде и в парандже из конского волоса остановились в сторонке, и, судя по всему пытались сквозь толстые нити увидеть происходящее, потом, кивнув друг другу, продолжили свой путь, сжимая холщовые сумки в натруженных смуглых руках.
Среди провожавших в этот печальный день не было только обоих сыновей Великого князя. Оба находились далеко от родительского дома и еще не знали, не были оповещены о смерти отца, да и им самим судьбой было отпущено немало горьких минут в цепи трагических событий…
Весна 1918 год
Княгиня Надежда Александровна вышла на крыльцо. Теплый ветерок раскачивал ветки деревьев, весело щебетали в саду птицы. Она уже привыкла к тому, что после короткой зимы март в Ташкенте как – то очень быстро одаривает всех удивительным теплом, все вокруг расцветает и наполняется ароматами цветов, запахами теплой земли, но впервые за многие годы ее это не радовало. Она подняла глаза к небу, словно у кого- то невидимого там, наверху, молча просила помощи, а может прощения? После смерти мужа княгиня осталась одна в царстве пыльных дорог, бродячих собак, журчащих арыков и раскидистых деревьев, одна среди узкоглазых смуглых жителей, так далеко от своей родной России, которой лишилась, выйдя замуж за выдворенного из страны ее любимого Ники, Николая Константиновича Романова. Он ушел из жизни на чужбине, не имея возможности услышать запахов скошенных трав и полевых цветов, увидеть золоченные купола церквей родного города на Неве, отреставрированное фамильное здание Мраморного дворца, как и надгробные плиты родителей, на которые теперь уже никто из рода Романовых никогда не положит цветов.
Здесь, вдалеке от России, он сумел создать для своей семьи маленький российский мир, близкий ему по духу, бросая вызов царскому семейству, которое жестоко отторгло его, прямого наследника на престол, принца крови. Возможно, именно в пику своим царственным родичам он брался за любой, казалось бы, абсурдный проект, но который в результате приносил ему не только признание и благодарность местных жителей, но и его, теперь уже новой родине, давал бурное развитие, резкий рывок из засушливого каменного и пыльного прошлого в светлое прекрасное будущее. Чего только стоили его работы по строительству оросительного канала, Искандер- арыка, на которые он тратил свои собственные деньги, а чтобы иметь возможность вкладывать деньги в новые проекты по мелиорации и ирригации нетронутых земель, он наладил производство хлопка, доход от которого шел еще и на поселения для молокан, на дома для бедняков, на строительство двух мостов…
Княгиня спустилась по ступенькам. На фасаде, на самой кромке балкона замерли, глядя друг на друга две черные собаки, у входа в дом по обе стороны крыльца застыли в своей природной красоте два бронзовых оленя в натуральную величину, на роскошных рогах который играло, уходящее на покой солнце, отражаясь бликами на окнах дворца. Сквозь них виднелись разнокалиберные скульптуры на подоконниках, просматривались цветы в кадках с большими, как лопухи, листьями, картины в массивных рамках на стенах.
Находиться в одиночестве в этом каменном дворце было невыносимо. Без громких разговоров, без стремительных шагов Ники по лестнице, без пристального взгляда его прищуренных близоруких глаз под круглыми линзами, без его живого присутствия. Все как- то сразу стало ненужным, второстепенным. Вот только в доме как назло все напоминало о нем, каждая мелочь, каждая царапинка на полу, выдернутая нитка из бархатной обивки стула, каждая картина, к которым он питал особую любовь, а еще старые фотографии. Здесь и у нее были приоритеты. Особенно ей нравилось фото, сделанное во время приезда Кости, младшего брата Ники. Эта встреча двух братьев, таких похожих и таких разных, после долгой разлуки была сладким воспоминанием для ее мужа, а слезы в глазах Константина при прощании были самым лучшим целительным бальзамом для души мятежного и неуемного Ники, как и сборник стихов, который он подарил старшему брату. Когда это было? Все осталось только в воспоминаниях, словно было в чужой, прошлой жизни. Перед глазами всплыл текст письма, которое Ника своим красивым почерком без единой грамматической ошибки написал в далеком 1890 году после постройки этого самого дворца, который он шутя назвал охотничьим.
Наконец у меня достойное помещение. Знаменитый архитектор Вильгельм Гейнцельман за два года построил мне дворец напротив церкви. Впрочем, даже не дворец, а охотничий замок...
В этом двухэтажном кирпичном здании с круглыми башнями на флангах, с массивной двухстворчатой дубовой дверью и с подвальным помещением, летом можно легко было укрыться от жары. Ажурное симметричное строение среди однообразных скученных глинобитных и сырцевых хижин казалось оазисом зелени.
Грусть и душевная боль княгини уносились с пением птиц, с шелестом листвы, растворяясь в солнечных лучах, которые пронизывали пространство сада, золотя верхушки деревьев. Она смотрела на уютный японский сад, в котором среди крохотных изящных домиков и красивых крытых беседок росли карликовые фруктовые деревья с толстыми стволами, изящные ажурные мостики изогнутыми арками нависали над ручейками. Повсюду виднелись скамеечки, белыми камнями были выложены дорожки и симметричные аллеи, а среди деревьев можно было увидеть фигурки людей и домашних животных.
Бросив взгляд на Иосифо -Георгиевскую церковь, княгиня трижды перекрестилась и села на скамейку. После дворцовых стен, увешенных от пола до потолка картинами и фотографиями в рамках, после множества цветов и пальм в горшках и кадках, которые заполняли углы и все свободное пространство комнат, после многочисленных скульптур, стендов с оружием и громоздкой тяжелой мебели, стульев, обитых цветным вышитым бархатом, тяжелых, не пропускающих дневной свет портьер на окнах, только здесь, на свежем воздухе ей дышалось легко и свободно, только здесь она могла позволить себе улыбнуться, вспомнив что- то из прошлой жизни.
Княгиня вздрогнула. Мимо дворца на разбитой телеге проехал смуглый худой сарт с короткой куцей бородкой, поднимая за собой облако пыли. Надежда Александровна даже услышала, как он что- то напевал своим гортанным голосом. Местный язык она так и не выучила, понимала только несколько бытовых фраз, которые ей помогали на базаре купить нужные продукты. За телегой помчались, лая, несколько собак. Видно из тех, которых всегда подкармливал Ника. У него было особое отношение к животным, четвероногие это понимали и стаей всегда следовали за высоким худощавым князем, куда бы он не шел или даже ехал. Вот и после его смерти, на пороге дворца еще нередко можно было увидеть двух- трех беспризорных псов с колтунами и проплешинами на худосочной спине, и с щемящей тоской в глазах.
Уже на чистом небе появилась первая звезда, но возвращаться в дом княгине не хотелось. Там тишина караулила углы, со всех стен, отделанных темным деревом, с фотографий и портретов на нее смотрели привычные лица. Застыли в своей вечной позе деревянные скульптурки на подоконниках и неподъемные мраморные статуи на полу, все также спускался на чугунной цепи необычной формы медный фонарь с дырочками по ободку.
В большие залы вели три резные тяжелые дубовые двери. По винтообразной узорчатой металлической лестнице можно было подняться на второй этаж, где располагались библиотека и бильярд. Один зал служил гостевой комнатой. В нем, возле окна во французском стиле, стояла статуя Венеры. В другом, в застекленных шкафах были выставлены изящные игрушки из слоновой кости, ордена, медали, кольца, браслеты, серебряные и золотые украшения, все то, что годами приобреталось князем, имевшим большое пристрастие к коллекционированию. Особой его гордостью была золотая диадема будды, старинный китайский фарфор, кувшин, в котором он держал золотые украшения из найденного им самим местного клада. Здесь же в шкафах под замком хранились старинные книги, переплет которых был отделан золотом, монеты, ветхие рукописи на арабском языке, коран, чугунные статуэтки и картины, привезенные князем из его последнего похода на Хиву. Третий зал, который Ника предпочел сделать в восточном стиле, был украшен шелковистыми, роскошными коврами -бухарскими, афганскими, туркменскими, персидскими, с красивыми рисунками, безупречными красками. На стенах висело огнестрельное оружие, разделяя вертикальное пространство с живописными полотнами с восточным орнаментом.
Княгиня сложила на коленях руки, разглядывая тонкие прожилки вен, чуть опухшую фалангу указательного пальца на правой руке. Все свои украшения- золотые и серебряные кольца, браслеты, броши, серьги, жемчужное колье она сразу же после смерти мужа спрятала в подвале, поместив их в маленькую нишу в стене, закрыв и плотно прижав огнестойким кирпичом. Туда же она положила завернутыми в газету золотые монеты и всякую мелочь, которая могла поместиться в тайнике. Местное правительство хоть и оставило ее смотрительницей дома- музея, но она понимала, что именно роковое решение временного правительства о национализации всего наследия Ники и сломило его. Он не скрывал, что хотел подарить местному университету все приобретенное им в течении жизни, но их решительный отказ – Мы от царского отпрыска, пусть даже бывшего князя Романова ничего не примем в виде подарка, убил его сначала морально, затем и физически.
Все было забыто новой властью, все, чему он отдавал свои силы, время, душу и деньги. Забыто, как в 1884 году он устроил для города выставку своих художественных собраний, как строил дома в поселке для рабочих, как прокладывал водный канал. Он на свои деньги возвел два моста через реки, построил фабрики, мельницы, заводы, гостиницы, кинотеатры, особенным пристрастием Ники было разведение хлопчатника, для чего выписывал самые лучшие сорта из Южной Америки и Египта. Хотя все же самым главным вкладом в развитие этой страны сам он считал собранную коллекцию, которой искренне гордился, понимая, как никто другой ее ценность и значение. Два- три раза в неделю он разрешал, чтобы полюбоваться на его сокровища, на оружие, ковры, картины во дворец приходили местные жители, предварительно сняв у входа обувь.
Никто кроме нее самой не знал, что в одной из комнат в подвале Ника спрятал свою любимую Купальщицу кисти Беллоли, в разных местах в стенах дворца им были заложены, словно замурованные навечно, всякие мелкие предметы, золотые украшения, все то, что могло поместиться в маленьких, невидимых постороннему глазу, тайниках. Главное было – не забыть куда Ника прятал свои сокровища, понимая, что львиную долю из всего им приобретенного в разные годы придется отдать нынешней власти, всем этим ненасытным красным комиссарам, большевикам, революционерам, неверующим, отдать добровольно или принудительно.
Княгиня понимала, что все, что было в их доме очень скоро будет строго запротоколировано и описано, это только вопрос времени, а значит больше ни она, ни ее дети не будут иметь право на владение уникальными экспонатами, да и как долго она сама будет работать смотрительницей в своем собственном доме?
Какая ирония судьбы, какая жестокая насмешка. Ее будущее было призрачным, собственно, как и вся обстановка в стране и в России, на последнюю местные жители смотрели - кто с восхищением, кто с завистью, а кто и с неприкрытой ненавистью в узких черных прищуренных азиатских глазах.
Княгиня поднялась и, стряхивая невидимые крошки и пылинки с платья, вернулась во дворец. Переступая порог, словно из одного мира в другой, из залитого солнцем сада в прохладное и темное помещение ее кирпичного дома, ставшей для нее обителью, тюрьмой, местом вечного заточения…
Она даже в самом сладком сне не могла подумать, что всего через несколько дней из Крыма домой вернется ее младший сын Александр. Он длительное время пролежал в госпитале Красного Креста в Евпатории с переломом обеих костей на правой ноге, о чем она, конечно же, не подозревала, он не писал ни матери, ни жене, не хотел тревожить, но как только большевики появились в Крыму, он тотчас перебрался в Ташкент. Тогда узнал и горькую весть о том, что за два месяца до его приезда скончался отец. Александр остался в городе со своей женой и двумя маленькими детьми до января следующего года, до того неудачного и провалившегося восстания Кости Осипова, после чего он совершил сложный переход по опасным тропам горного перевала Чаткальского хребта и уже навсегда покинул и Россию, и Ташкент. Александр отправился сначала в Грецию к своей родной тете и крестной матери - младшей сестре отца, вдовствующей в то время королеве эллинов Ольге, а уже затем перебрался во Францию, соглашаясь на любые работы- поваром, таксистом, рассыльным. Надо было выживать.
Старшему сыну Артемию, повезло еще меньше. Он служил в Красной армии в годы гражданской войны заболел сыпным тифом, его комиссовали в Ташкент, где он и умер в 1919 году.
Не только у ее сыновей судьба сложилась трагически. У детей Ники от казачки Дарьи Часовитиной судьба оказалась не менее печальной. Старший сын Станислав был расстрелян в том же 1919 году, когда умер Артемий, в это же время по неизвестной причине скончался и младший сын- Николай, любимица князя – дочь Дарья переедет в Москву, несколько лет поработает секретарем у революционной писательницы Мариетты Шагинян.
Рок, казалось, преследовал всех Романовых, не зависимо от их места проживания. Болезни, ссылки, войны, революционные веяния не обошли никого из них стороной, как и остальных смертных в этой большой стране, а возможно, даже больше других опаляя жестоким пламенем трагических перемен. Княгиня понимала, что все хорошее в ее жизни закончилось сразу после ухода Ники.
Преследуемая не только большевиками и вечно голодными бродячими собаками, но и призрачными тенями тех, кто уже давно отправился в мир иной, она оставалась одна среди чужих людей, которые не понимали ее и не пытались.
Она научится, чтобы не сойти окончательно с ума, говорить вслух с деревьями и кустами, с палкой, на которую опиралась и с поломанным зонтом, со своими старыми вещами, которые служили ей не одно десятилетие, штопанные и перештопанные, но которые были явным, хоть и дырявым подтверждением того счастливого времени, которое ей когда- то подарила судьба. Иногда, закрыв глаза, она будет погружаться в дремоту, как в спасительную шлюпку, качаясь на волнах памяти, вспоминая свое безмятежное детство, непростую, но яркую на события жизнь с Никой, когда все кипело от страстей и резких перемен, когда рождались дети, менялись города и места их обитания, когда им самим приходилось спасаться от погони или, когда они попадали под проливные дожди на скользких дорогах и промокали до нитки, высушивая на себе вещи возле костра. Все это было, было, как и то, что ее Ника в очередной раз увлекался молоденькой девушкой, а она делала вид, что не замечает его новой страсти, при этом он мог приревновать жену и готов был убить ее за измену, которой не было и быть не могло. Так они и жили, надеясь в душе, что это все временные трудности и неприятности, которые выпали на их долю, поддерживая и защищая друг друга как могли от очередных жестоких подарков судьбы, которые в изобилии падали на их головы.
Почему злодейка судьба после такой удивительной на события жизни с князем подарит ей на старости лет полное одиночество и безнадежность? История медленно переворачивала свою очередную бездушную, истлевшую и, казалось, забытую всеми страницу.
Ташкент. 1928 год.
Тош Кент, Шаш Тепа, Чаш Тепа, сколько названий было у города бурлящих арыков и могучих ветвистых деревьев, глинобитных домов под плоскими крышами и узких петляющих улочек? У этого города с голубыми куполами была своя история, в которой не было резких поворотов, грандиозных событий, вошедших в Большую книгу истории. Здесь медленным колесом телеги катилась река жизни, в водовороты которой периодически и неторопливо вливались новые веяния, сменялись правители и религии, переписывались законы. Большая история творилась рядом, на просторах шелкового пути, на перекрестке культур, в роскошном Самарканде, древнейшем городе мира, столице Согдианы, в городе- музее Бухаре с ее мазарами (мавзолеями), в Коканде, с его прекрасным ханским дворцом, известным с 10 века, в Хиве с ее мощными крепостными стенами, которые и сегодня радуют глаз туриста. Ташкент стоял в стороне от Великого шелкового пути, но и свернув с него, путники и путешественники знали, что здесь их всегда ждут уютные караван- сараи, где можно отдохнуть от дальней дороги, а еще чистая и свежая вода, горы фруктов и овощей, корм для лошадей и верблюдов.
Деловая жизнь жителей города часто проходила на базаре среди тесных рядов трактиров и приземистых лавок. Здесь покупали и продавали, делились секретами и обменивались новостями. Мужчины подолгу сидели за пиалой ароматного зеленого чая в чайханах, подобрав под себя босые ноги и облокотившись о круглые подушки и узкие длинные валики. Временные навесы из любых доступных материалов частично защищали от жгучих лучей солнца летом и от косого весеннего дождя, от порывов ветра, который норовил все разрушить на своем пути, а еще от редкого снега, который не так часто радовал своими ажурными снежинками местную детвору. Здесь можно было услышать в одном конце пение птиц в клетках и жалкое мяуканье бродячих кошек, а из другого доносились крики верблюдов и лай своры бездомных собак, которые в поисках еды носились по пыльным дорогам.
Здесь под открытым небом уже с раннего утра в любое время года собирались пестрые толпы людей, в воздухе витали пряные запахи разнообразных сухих специй, базилика, укропа, черемши, ароматные запахи жареного на углях мяса, на деревянных, грубо отструганных прилавках высились горы сухофруктов с четко отмеченной границей по цвету и размеру, выстраивались пирамидой краснобокие толстокорые гранаты, горками высились орехи, фисташки, соленые косточки, манили, тающий во рту рохат- лукум, ароматная зелень кориандра и синева базилика, разноцветные перцы, на которых в капельках воды играли лучики солнца, пучками громоздились розовые редиски с зелеными хвостиками, желтые и рыжие морковки, свекла, капуста, и, конечно же, знаменитый сочный золотистый, как солнце, лук.
Все под голубым небом- куполом Ташкента сливалось воедино. Жизнь на Востоке всегда имела свои краски, перемешиваясь в особенной палитре цветов на мольберте под хвостатой кисточкой талантливого художника, чаще приезжего, ошеломленного, потрясенного увиденным колоритом и экзотикой. Где еще можно было увидеть такие горы ароматных дынь и круглобокого золотистого лука, риса разных форм и цвета – от белого, желтого и красного до почти черного? А чего стоил белоснежный курт? Соленые и пряные шарики, скатанные из овечьего, козьего, коровьего молока, они давно уже стали привычным продуктом на местном базаре. Эти шершавые шарики давали детям, страдающим рахитом, давали тем, кто уставал от тяжелой физической работы, курт спасал от укуса змей и вполне заменял хлеб кочевникам, спасая их от голода и жажды в длительных переходах по пустыням и горам. Здесь на азиатской земле про эти белые шарики, столь привычные на каждом столе, сложилась поговорка: -Скажи курт, и даже из сухого черепа слюнки потекут.
Почти каждый день на ташкентский базар приходила пожилая женщина - седая, неухоженная, в поношенном и старомодном одеянии. Опираясь на зонт, как на палку, она всегда придирчиво разглядывала выложенный на прилавке товар и с недовольным лицом перебирала пальцами каждый фрукт, прежде чем, бросив взгляд на продавца, давала ему понять, что именно это она возможно купит. Многие старожилы знали ее, помнили ее высокородного мужа, Великого князя из царского рода, которого в Ташкенте прозвали ярим -паша.
Продавцы смотрели, переглядываясь, на ее брезгливо опущенный острый подбородок, на молчаливое недовольство, но при этом, продавали ей овощи, фрукты, мясо по явно заниженной цене, а то и просто могли положить небольшой, чуть мятый помидор или сморщенное яблоко ей в руки. –Бери, бери, мать, денег не надо. Иди с миром. Пусть аллах защитит тебя.
Она и брала, молча, без благодарности, без слов, только кивком головы давая понять, что принимает и не отвергает предложенное. Жизнь этой усталой и всеми забытой на закате дней женщины прошла, пролетела, промчалась в вихре таких событий, которым бы позавидовал любой летописец, историк, писатель, только вот на старости лет ей приходилось жить в тени того самого славного и щедрого на удивительные повороты, прошлого. К одиночеству она не была готова, оно оказалось невыносимым, суровым и страшным наказанием, оно медленно, но верно загоняло ее в угол, как дикое животное, а у нее не было сил сопротивляться. Крамольные мысли о желании уйти из жизни частенько приходили в голову, только решиться на это было не просто.
Все вокруг стремительно менялось -времена, нравы, особенно часто менялась власть, с каким- то определенным постоянством, последними в силу вступили новые законы, в которых не было места ни князьям, ни дворянам, ни тем более, царским отпрыскам, даже само слово княгиня на этих некогда пустынных землях уже не произносилось, словно канула в вечность, в какую- то черную дыру ее жизнь, да что там ее жизнь, в бездну провалилась целая эпоха, когда сами русские в России растоптали, уничтожили царскую династию, радостно поднимая над крышами на стягах флаги цвета безвинно пролитой крови.
Город менялся на ее глазах, старые постройки уступали место новым, современным. Вокруг нее в яростном бурливом потоке протекала жизнь, которая была ей не интересна, а главное- в ней уже не было дорогих ее сердцу людей, всех тех, с кем она прошагала, проехала, пережила как сладкие, так и страшные моменты и повороты судьбы. Где они все - свидетели ее слез и радости?
Немым свидетелем оставался Собор Святейшего Сердца Иисуса - католический храм, строительство которого началось в 1912 году, но так и не было завершено. С каждой новой властью он просто переходил из рук в руки, теряя свою красоту, величие, никому не нужный. Среди глиняных мазанок и одноэтажных ветхих построек, среди куполов и бирюзовых, словно лакированных минаретов, среди диких кустарников и пыльных петляющих дорог, на берегу извилистой речушки тянулся ввысь странный для этой земли храм с устремленным в небо шпилем. Главный зал украшали двух - метровая статуя Иисуса Христа, храм совершенно не вписывался в местный колорит, оставаясь чужаком на этой земле, как собственно и она сама.
Память, как в старом кинематографе, который первым в городе построил ее Ника, медленно прокручивала события, факты и вехи ее жизни, жизни страны. Перед глазами мелькали картинки прошлой жизни. Словно во сне она видела, как гужевой транспорт и длинноногие верблюды с перетянутой грубыми суровыми веревками и канатами поклажей на горбах постепенно уступали место новеньким автомобилям, той же бельгийской конке, которая связала старую часть города с центральной, поездам, которые по шпалам уносили своих счастливых пассажиров в Россию, в другой мир.
Она помнила, как весь город приходил смотреть на невиданное сооружение, на чудо инженерной техники и архитектуры в их дворце - на первый фонтан, сооруженный в Ташкенте, а каким необычным было здание первого кинотеатра, которое построил Великий князь в 1910 году. Больше похожее на загородную усадьбу, оно было украшено частоколом из штыков и сабельных клинков. Фойе украшали тропические растения в кадках, рядом стояли клетки с обезьянами и разноцветными попугаями, которые перебегали с жердочки на жердочку, не обращая внимания на посетителей, таращивших на них удивленные раскосые глаза. Здание кинотеатра еще при жизни князя сгорело в страшном пожаре, тогда как магазин резиновой мануфактуры напротив еще долго стоял, напоминая о прошлом.
Ее память продолжала хранить обрывистые воспоминания, среди которых лоскутками пестрого одеяла вклинивались театр-казино Мулен-Руж, двух- этажные магазины, сквер- самое популярное место гуляний и прогулок. Последний был построен в самом центре города в виде радиально- кольцевого парка с восьмью аллеями, засаженными декоративными деревьями, в котором часто устраивались выставки.
Жизнь, пролетев как комета яркой огненной чертой по небосклону, рухнула, разбившись на сотни осколков, сгорела в пламени революций и жизненных коллизий. Жизнь, которая уже была никому не интересна, впрочем, как и она сама, никому не нужная, старая, больная, уставшая от всех тех передряг, которые выпали на ее долюшку, но если прошлое у нее было, пусть тяжелое, путанное, с паутинками счастливых и светлых моментов, то будущее - туманное, призрачное, не давало никакой надежды, несмотря на имя, данное ей при рождении. Короткое настоящее, в котором она как- то существовала, этакое безрадостное, безмолвное, темное, пугающее призраками прошлой жизни, одиночеством, болезнями и вечным голодом, терзало ее, рвало душу.
Пора было возвращаться домой, если этим словом можно было назвать тот каменный холодный склеп с одним единственным крохотным окошком, в которое едва проникало азиатское солнце. Покосившаяся кибитка, земляной пол, пауки на тонких лапах, затаившиеся в углах в ожидании залетевших мух.
Судьба не была милостива к жене Великого князя Романова, оставляя ей напоследок свой самый страшный подарок.
Ташкент. 1929 год
На базаре с раннего утра уже громыхали молотки и кувалды о наковальни, слышались гортанные крики водоносов. На базарной площади туземный парикмахер острой бритвой до блеска полировал смуглую голову сарта. В воздухе разносились смешанные запахи ароматных и пряных специй, хлебный запах лепешек с черными крапинками тмина на сухой круглой аппетитной серединке, щекочущий нос запах жаренного мяса, свежей зелени и лука, но иногда, приносимые легким ветерком с гор, были слышны резкие запахи экскрементов животных и помета птиц, доводящие до рвоты запахи от невыделанной сыромятной и лежащей под солнцем кожи, тошнотворные запахи от выброшенных на свалку гнилых овощей и фруктов, а еще пахло жжёным кизяком, конским потом, верблюжьей шерстью.
К привычному шуму здесь всегда примешивались крики дервишей. С печальными глазами и пустыми дырявыми карманами на ветхой, непонятно какого цвета одежде, которая защищала как могла зимой от холода, летом от нещадно палящего солнца, оборванные, отрешенные от мира сего, они пахли пОтом и старостью, запахами, от которых все, проходящие мимо, воротили носы.
Властями уже было принято решение перенести столицу в Ташкент, отвоевав это почетное право у древнего, как сама жизнь, вечного города с богатой историей, важным пунктом на великом шелковом пути -Самарканда, который в течении последних пяти лет после революции был столицей образовавшейся Узбекской республики. Столица империи Тамерлана, которую китайцы называли Семисикен, а в греческой истории город был известен как Мараканда, раскинулся под голубым в крупных звездах небом, став настоящим перекрестком культур запада и востока. Этого город на протяжении столетий окружали земляные валы и глубокие рвы, защищая от нашествия врагов, зато подступы к городу радовали глаз путника своими чудесными садами и виноградниками, богатыми и щедрыми на урожаи.
Самарканд издревне был центром науки всего средневекового Востока, город хранимый аллахом, привлекал в свои стены архитекторов и поэтов, историков и математиков, каллиграфов и миниатюристов, каменщиков и оружейников, ремесленников и ткачей, ученых, летописцев, астрономов, мыслителей, но главное, он славился своими архитектурными шедеврами, не зря же его называли Куббат ал-илм ва-л-адаб (Купол науки и адаба). Здесь возводились необыкновенной красоты медресе, мечети, минареты, сложные и замысловатые каменные комплексы, а еще была построена уникальная обсерватория астронома и любимого внука великого Тимура -Улугбека.
Визитной же карточкой Ташкента, который в 1930 официально получил статус столицы новообразованной Узбекской республики, напротив, еще долгие годы были хаотичные одноэтажные постройки, на плоских крышах которых выращивались арбузы, а еще невообразимая путаница переулков, тупиков, бесконечное количество небольших мастерских, бакалейных и скобяных лавок, кузнечных рядов, узкие кривые улочки, петляющие арыки с журчащей водой и гребешками пены в водоворотах возле железных перегородок, которые убирались перед очередным поливом. Нередко можно было увидеть ветряные мельницы, небольшие мечети странной архитектуры, с коленопреклоненными молящимися, ну и конечно же, базары, привычные места скопления людей. К последним, как репей к дранному хвосту, пристраивались своры бездомных собак в надежде поживиться отбросами, а если повезет, то и остатками еды. Базарные лавки хаотично возникали в разных частях города, отвоевывая себе все больше и больше территорий под временными хилыми крышами.
Медленно шла княгиня с базара домой, цепко прижимая к себе сумку с продуктами, словно именно в ней была собрана и запечатана вся ее запутанная и горькая жизнь. Ноги в стоптанных туфлях ощущали мелкие камешки на дороге, которые причиняли невыносимую боль, хотя при этом, физическая боль все- таки разительно уступала по шкале боли моральной. Последняя убивала разум, поедала жизненные силы, не оставляла надежды на будущее.
Навстречу шел пожилой аксакал в полосатом стеганном чапане. Белоснежная борода на обожжённом солнцем лице, узкие азиатские глаза, руки, соединенные на спине, шаровары, заправленные в высокие сапоги. Он посмотрел на княгиню пристальным взглядом, слегка щуря взор, потом уступил ей дорогу, а когда она поравнялась, он остановился и чуть наклонил голову. Память его пока не подводила, он знал, что эта, когда- то красивая белолицая женщина, прибывшая словно из другого мира, была женой ярим- паши, князя Романова, но видно не он один вспомнил эту женщину.
- Женка нашего князя, поди ж, никуда не уехала, осталась на этой земле. – произнес кто- то за его спиной.
- Ага, без дома осталась, без детей, без денег, никому не нужная. Не приведи господи, такую участь. Побирается тепереча. Кто что даст. -Полная торговка в синем переднике вздохнула и перекрестилась. –Не по людски получается. Не должно так.
Она быстро собрала со всех горок на прилавке всего понемногу, завернула в бумагу и бегом за женщиной. –Вот, возьмите. Господь да не оставит вас.
Ответом ей был молчаливый взгляд, но столько в нем было боли, что торговка еще раз перекрестилась и вернулась к своему прилавку.
Ее соседка тоже перекрестилась, бормоча себе под нос: -Держитесь милосердия, которое превышает все, остальное должно пройти, милосердие есть любовь Христова и пусть она пребывает вовеки веков.
- А я бы ей даже ни крошки не дал. Буржуи они, расстрелять их всех надо было еще в 18 году- то. –юркий, маленького роста, с лысым черепом продавец овечьих и бариньих шкур, которые шли на изготовление чембар*, подправил одну из шкурок и смачно плюнул под ноги.
- Это тебя надо было расстрелять, какой от тебя прок. - меланхолично произнес пожилой азиат в тюрбане и в полосатом халате, вытаскивая на приловок бешикчи. -Великий князь столько добра сделал нашей земле, тебе и не снилось, неблагодарный.
- Буржуи, белые, князья, царские отроки, видно всех патронов на них не хватило у революции. – продолжал возмущаться продавец. -Княгиня! Если она княгиня, тогда я- хан. И одежды, как я вижу на ней, прямо таки царские, посмотрите, шелк и парча. – он рассмеялся, довольный своей шуткой, оглядываясь, кто поддержит, но все вокруг потупили взор, не вступая в перебранку, а продавец детских люлек демонстративно отвернулся.
- Ты не хан, ты плешивый пес. – процедил сквозь зубы продавец медной посуды. -Ар-Рахман и Ар-Рахим. Пусть твой бог поможет тебе, женщина.
Княгиня, словно и не слыша всего, а может действительно не слышала, продолжила свой путь.
Пожилой аксакал в галошах на босу ногу, который наблюдал эту картину, пристальным тяжелым взглядом осадил юркого продавца, погладил свою узкую бороду и, чуть согнувшись, левой рукой поддерживая поясницу, а правой нащупав в кармане кусочек древесины карагача от нечистой силы, пошел дальше.
Несколько собак вяло поплелись за княгиней, словно торопя злую судьбу, которая была уготована этой женщине. Когда- то, словно в другой жизни княгиня кормила их в угоду мужу, имея средства и чувство сострадания, когда- то она жила в самом красивом дворце Ташкента, но сейчас сама коротала безрадостную старость, нередко оставаясь голодной. На смену дорогим картинам и коврам, которые украшали ее спальню, пришли грубо обработанные, пугающие торчащими осколками, острые камни в стенах ее крохотной мазанки. Вместо изысканной еды, на колченогом столе были те фрукты и овощи, которые из милостыни давали ей на базаре. Она давно не имела нового платья, донашивая старые, оставшиеся из прошлой жизни. Молчаливо проживала отпущенные ей дни, недели, годы на этой знойной земле так и не ставшей ей родной. С годами потеряла всех, вот только эти плешивые и бездомные, худобокие собаки, возможно, помнили ее, стаей сопровождая на некотором расстоянии в надежде хоть чем- нибудь поживиться.
Даже в самом страшном сне княгиня не могла себе представить, что как и к князю Олегу, смерть к которому пришла от его коня, старуха в черном капюшоне пришлет ей бешенную собаку, которую она как могла подкармливала и от укуса которой она пролежит несколько дней с высокой температурой. Потом начнется рвота, появится стойкое отвращение к воде, мышечные спазмы, а вскоре начнутся и жуткие галлюцинации.
Тени прошлого ажурными черными пятнами зависнут на стенах, кувыркаясь и танцуя страшную пляску смерти. Она явственно услышит голос Ники –как всегда требовательный и недовольный. Перед закрытыми глазами в муках будут извиваться силуэты сыновей, то вытягиваясь, как на полотнах позднего Модильяни, то расширяясь до непомерных размеров, не вписываясь и не помещаясь в глухом пространстве ее мазанки.
Легкий ветер, проникая в щели кособокого окна заставит ее сжиматься каждый раз от страха. Огромным огненным шаром накатится приступ паники от монотонных барабанных капель дождя по крыше. Тонкими струйками они будут стекать через дыры в раме окна, образуя лужу под ее ногами. Грань между жизнью и смертью заколышется ветхой рванной тряпкой на ветру, то давая временную передышку, то бросая в самый зев чистилища. Даже муки одиночества последних лет отступили куда- то в самую глубину в этой каруселе страха, боли и отчаяния.
Где она? Все еще на бренной земле? Или уже несет ее архангел Азраэль в мир загробный? Нет, он пока ждет, ждет ненасытный ее последнего вздоха. Ждет, чтобы отправить в преисподню на муки вечные. Как будто вся ее жизнь была сладкой и чистой, как будто не натерпелась она с лихвой страданий и лишений, боли и отчаяния.
Все труднее становится дышать, сжимается горло, руки – ноги омертвели, только глаза сквозь тяжелые нависшие веки все еще пытаются что- то увидеть, разглядеть на потолке, на стене, как будто там можно было увидеть что- то новое, но даже от слабого дневного света как же больно глазам. Нет, нет, она не откроет глаза, мир живых уже далеко, для нее закрыта эта дорога, ее путь петляет, кружится, то в одну сторону, то в другую, к ней тянутся чужие мерзкие липкие руки, царапая, разрывая. Страх, тревога, отчаяние, невыносимая тоска, а еще боль, такая тягучая, изнуряющая, где- то в области живота, головы, она везде, ее невозможно перетерпеть…
Больно, ох, как же больно. На какие страшные мучения ее обрекла злодейка судьба, вытащив напоследок из своих бездонных черных карманов такое страшное наказание. Расстворяясь в воздухе убежали прочь даже тени прошлого, забирая последние осколки воспоминаний, те, благодаря которым она еще жила или существовала.
Тяжелый вздох, еще один, последний, ох…
Вот и ее душа тихо и спокойно упорхнула ввысь, в голубое небо, обретя желанное успокоение. Может она встретила там, под небесами, под сонмом белых легковесных облаков унесенные души сына и мужа. Кто знает?
Местные жители, видя, что княгиня в последние дни не выходит из своей кибитки, из жалости приносили и оставляли, постучав в дверь, на разбитом крылечке нехитрую еду, которую, стоило им отойти, тут же поедали вечно голодные бездомные собаки.
Уход княгини Искандер в мир иной остался незамеченным.
__________________________________
* Чембары- летние шаровары в Туркестанских войсках.