- Вода – большая! Какая большая вода! - с чувством повторяла мама. Мы с Серёжкой переглянулись. Что маму так встревожило? За окном мягко скользящего автобуса - тянулась безмятежная гладь водохранилища. Мы с братом рады были этой поездке и этой красоте. Мама редко выбиралась с нами за город. «Я – городская, - частенько твердила она. - Вы уж с папой…»
Да мы и так… За грибами - с папой, на речку купаться – с папой, на лодке в пруду кататься или на качелях в парке качаться, книжки читать - тоже не с мамой. Она целыми днями пропадала в школе. Наверное, тысячу детей выучила, а может, и больше. А нам, её детям, хотелось простого с нею общения, и, конечно же, безраздельного. Или – мы, или … Когда мы поехали в Углич (на целых два дня!), в Дом отдыха – это была наша маленькая победа. Решено: и купаемся, и загораем, и в музеи ходим, и книжки читаем только с мамой. Мы ни разу не были в известном старинном городе. Хотя, помнится, мама порою что-то рассказывала о нём. И старшие братья кое-что поведали младшим об увиденном ими не раз. А тут такое приключение! И с мамой!
– Кремль посмотрите, кремль! Это – главное! Про остальное мама в автобусе расскажет, - отмахивались братья от наших всяких многих-многих «как», «где» и «почему».
Слушать маму - одно удовольствие, рассказчица она – отменная. Но сегодня она всё время сбивается, запинается. И опять с какой-то тоской говорит о большой воде. Но мы уже с братом Серёжкой слушаем маму вполуха – и вот уже несёмся к берегу наперегонки, на ходу скидывая одёжку…
Мы барахтались в воде, а мама сидела на покатом зелёном берегу и читала книгу, поглядывая на нас. Когда раздались истошные крики играющих на мелководье карапузов, она первая подскочила к детям и подхватила малышей на руки. Я же и мой брат Серёжка наслаждались купанием, ведь нас младенческие крики не касались. Когда мы проголодались да умаялись, вспомнили про маму. Её на прежнем месте не было. Она почему-то стояла высоко на берегу и плакала. Как же так!.. Маме плакать не положено! Родители не плакали никогда! На все расспросы мама слабо махнула рукой и повела обедать.
Вечером, налюбовавшись кремлём, побывав в большом музее, мы всё-таки стали тормошить маму:
- Почему ты не плавала? Почему ты плакала? Почему ты не веселишься с нами?
- Как так вышло, - задумчиво проговорила мама, - что путёвки в Дом отдыха, дали именно сюда. Понимаю: я бы всё равно рассказала про паром, но попозже… Ваши старшие братья уже знают эту страшную историю… Что ж, выходит, и вам придётся узнать её. Ну, так слушайте.
…Это был начало войны. Ваш папа ушёл на фронт, а я с тремя маленькими детьми, вашими старшими братьями и сестрой, с бабушкой осталась в Угодском Заводе. Когда фронт приблизился и фашисты прорвали оборону, началась спешная эвакуация семей фронтовиков с детьми. Выдали пропуска на паром, потому что железнодорожную станцию прицельно обстреливали вражеские орудия. Собрав два узла с вещами, мы побежали к причалу. Там уже шла посадка на паром - спокойно и деловито. И в одну минуту вдруг всё изменилось: люди, услышав грохот канонады, оттеснили охрану и бросились к единственному спасению, парому.
- Сажаем на борт только женщин с детьми! – кричал уставший красноармеец. Но страх пленил слабых людей - и началась паника. В этой панике, нас тоже оттеснили далеко в сторону. Паром тяжело осел – и трап пришлось убрать.
- Вот наш пропуск!.. - кричала я, протискиваясь на причал. Но паром качнулся и медленно отплыл от берега.
Плакала бабушка, плакала я, ваша мама, плакал шестилетний Валера, плакали трёхлетняя Рита и годовалый Саша. Вдруг из-за облака вынырнул самолёт с чёрными крестами на крыльях и спикировал на паром. Взлетел фонтан воды… Ещё – фонтан… Кто-то сорвал блузку и стал ею размахивать, мол, здесь дети и женщины!.. Но фашист не унимался: обстрелял из пулемёта и косогор, на котором столпились люди, ждущие ещё один рейс парома.
- Бегите под деревья, ложитесь! - кричал охрипший красноармеец, дежурный по причалу.
Все бросились на землю. Я, помню, шептала маленькому Саше: «Тихо, тихо!» Как будто вражеский лётчик мог слышать его плач. А потом мы увидели, что паром, который был уже посередине водохранилища, страшно накренился и погружается в воду. А вместе с ним, понятное дело, и люди…
Очнулась я дома. Оказывается, меня оглушило взрывом бомбы и я потеряла сознание. Бабушка потом рассказывала, как всех пострадавших на берегу на деревенской телеге развозили по укрытиям - долговязый запылённый красноармеец с забинтованной рукой и два каких-то старика. И назвался боец тот кому-то то ли Колей, то ли Толей… А уж сказал ли он командирам своим, что подбил из установленного на тачанке пулемёта летающего фашистского изверга, про то, золотые мои, не знаю…
Захватчики так и не взяли Углич. Его остановили наши герои, а потом и вовсе прогнали с родной земли!
… Да, война для нас была раньше только в кино. А теперь вот она ожила и в этом мамином рассказе. Мы с Сережкой притихли. Как успокоить и утешить маму? Мы вдруг увидели маму такой молодой, такой беззащитной! А мама посмотрела на нас, на безмятежную гладь водохранилища, на «большую» воду, и сказала отчётливо и негромко:
- Больше войны не будет ни-ког-да!
* * *
Это единственное, что мама захотела рассказать нам о давней незабываемой военной поре. Все остальные, тыловые истории не в счёт.
Давно уж нет на белом свете наших родителей. Давно мы, их дети, и довоенные и послевоенные, пересказываем уже своим детям и внукам фронтовые были отца и эту – почти что обычную в лихую годину Великой Отечественной войны - житейскую историю. Давно вместе и поодиночке со слезами на глазах вновь и вновь переживаем драму, очевидицей которой некогда случилось быть и нашей маме, двадцатисемилетней женщине с тремя малыми детьми на руках. Увидишь такую мамочку на аллее парка сегодня и невольно подумаешь: «Так молода! И… до чего же смела! Троих растит! И всё ей нипочём…» И ещё, может быть, подумаешь о пути, ей предначертанном, принакрытым пока туманом завтрашнего дня…