ПЕРВАЯ ПОЛУНОЧНАЯ ПЕСНЯ
Струна запела. По-над опавшею листвой
Расстелен звук. И потянулся полем.
На склон холмов, укрытый зверобоем
Осыпался струны полночный вой.
И плавен бег! И холм порос цветами.
Дождь лепестков у края небосвода
Недвижен, словно вздыбленные воды
Реки в ущелье лун меж белыми хребтами.
И ночь безумна. Логична только гибель,
И твой оскал в горячей красной пене
– Последний такт замедленных биений
Струны, порвавшейся в мучительном изгибе.
ТРЕТИЙ СОНЕТ ЗАПАХА АРМАГЕДДОНА
Эти мхи на камнях для тебя вызревают с безвременья,
Эти камни хранят для тебя вечный свет необъятных небес,
Чтоб узрел ты, как рухнет зенит в полдень отмеренный,
Разбивая миры в серебристую, колкую взвесь.
Звёзды гаснут и пахнут. Их запах, пыльный и кремневый,
Ты вдохнёшь с клокотаньем в груди, словно раненный зверь.
Захохочешь и взвоешь, поняв: аромат незаросшего темени
Это тоже поодаль стоящая и неизбежная смерть.
Вдоль по венам пятнают нас шрамы. Чумные отметины.
Каждый выдох наш в ярости – ядовитая тёмная смесь,
Испокон мы греховны. Испокон мы насильем беременны.
Смерть мирам! Зато в каждый протяжный надрез
Бьёт кровь едкая тех, кто, повиснув хищно со стремени,
Бросал на́ конь в галопе своих беспорочных невест.
СОН
Трое гонят галопом вдоль окоёма,
По стерне и проспектам, вдоль последней росы.
Ночь бы скрыла меня… Но в проулках с помоек,
Чуя запах мой горький, лают с подвывом псы.
Гонят в смрад и жару – от полнолуний,
Кровоточит гортань. Я оглох и ослеп.
Бьют по рёбрам крылами из калённой латуни.
Бьёт копытами землю конь – не сёдлан и блед.
Мне – «Внемли!». Но не внемлю. Напрасные речи!
На окраинах сонных канут сроки. И в срок
Вот на том перекрёстке вострублю им навстречу…
Пусть нас судит Владыка этих гиблых миров.
ПОСЛЕДНИМ ПОЭТАМ СЕМЕЙСТВА HOMO
Глаз в полдень слепнет. Дороги не видны.
Но мы бредём настойчиво и пьяно
На запах пыли и цветущей белены,
И шорох придорожного бурьяна.
Мрак. Рёв грядущих, канувших веков
Мы зрим над колыбелями детей,
Предпочитая влаге родников
Вкус крови из-под сорванных ногтей.
Безумцам дали тесны их виски,
И в судорогах припадочного дара
Нас рвёт словами яростной тоски,
Замешанной на вони перегара.
Нам нет прощенья. Падшие Христы,
Явлённые вскормить горелым хлебом…
И девы-розы, потерявшей стыд,
Пить чумное дыхание. Под белым небом!
ДУРМАН
Дурман, затоптанный, на солнце выгорает.
Но он не гибнет. С пониманьем красоты
Цветёт на свалках городских окраин…
Люблю его живучие цветы!
ВЕСЕННЕЕ
Весна придёт… Сложу простые строки,
О том, как стелется над площадями пар,
Как зимних улиц леди-недотроги
Бегут, оглядываясь, в зазеленевший парк.
О том, как майский дождь обнимет липы,
О небе луж – в сиреневый отлив…
Как ищут ландыши невыбритые типы,
Ругая матерно коварный Тель-Авив.
И как нежна, тепла, шероховата
Кора сосны, что пачкает висок.
Как, наплевав на окрик: «Терминатор!»,
В нарциссах хрупких ловит мух щенок.
О синих тенях, лёгших в жёлтый полдень,
О клейких листьях старых тополей,
О красной вЕчере, которой болен
Полдневный полумрак аллей.
О том, как взмыв и замерев в ночи,
Слезами тёмных – тёмных поцелуев!
Рыдают обездолено сычи
По лепесткам отцветшей алычи
И в никуда ушедшим полнолуньям.