***
На все лады июнь сверчит в ночи –
без устали цикады куролесят.
Как в абажур, в раззолочённый месяц
до свету бьются глупые хрущи.
Расперит утро над землёй крыла -
объять захочет всё на белом свете,
на солнце, будто на велосипеде,
покатит по бесчисленным делам.
Вдоль поймы встанут свежие стога,
стрижи взметнут над крутояром небо,
хмельно задышит воздух из сурепок,
из лип и донника, что забродил в лугах.
***
Расстелить полушалок на свежий покос, -
врассыпную оравой цикады, -
и смотреть, как плывет над сапфирами рос
беспредельная вечность заката.
Ночь падёт, и собою пронзив тыщи лет,
поглощая попутные звёзды,
вдруг прольётся вселенский безудержный свет
на луга, на погост, на берёзы.
И накроет округу тишайшая тишь,
растечётся по мне внутривенно.
И сусаль запылит на покатости крыш,
проникая в жилища сквозь стены.
И уже к петухам, как бы вдруг ни с чего,
когда, вовсе не станет терпенья,
с колокольни вскрылит перезвон над селом,
благовествуя о Вознесенье.
***
Вернутся из странствий, - а как же?! - на родину птицы,
не стерпит, по венам дерев хлынет паводком сок.
Затеплишь лампадку в углу пред старинной божницей
и Пост одолеешь – рядком за седмицей седмицу, -
Звездой Вифлеемской в свой срок озарится восток.
А там и, глядишь, океаном заплещется зелень,
и май переполнится негою - только дивись!
И солнце завьёт Божий мир золотой повителью.
Почуешь: пора воскресать самому во спасенье –
так ма́нит, и верит в тебя нескончаемо жизнь!
Приникнешь опять к ней, бурлящей, и зреньем, и слухом.
И примешь со всей неминучею данностью гроз.
Так прадед, бывало, скрепляясь и сердцем, и духом,
сквозь малую радость, а чаще – напасти, прорухи,
с великим терпеньем судьбу свою бренную нёс.
***
Вышив мир ярчайшей ниткой:
лес осыпав земляникой,
выпестрив цветами долы,
духовито, густо, споро,
бродит, жмурится от света,
вдоль дорог июньских лето.
Так-то лихо донник косит, -
знай, копни да не ленись! -
впрямь, уверуешь: нет сносу
этой знатной штуке ЖИЗНЬ!
Нету! Нету! Смерти нету!
Впору жить и жить, и жить!
Просыпаться на рассвете,
слушать, как комар жужжит,
вырвав телик из розетки,
крест поставив на газетах,
сквозь бурьян, анисы, сныти -
коль решила, значит, быть! - и,
по росе шагая в лето,
упиваться Божьим светом.
***
Июль прожарен солнцем вездесущим,
золотокудр, вихраст, как мальчуган,
за пазухой – гороховые стручья,
снастями рыболовными навьючен,
набит крыжовиной неспелою карман.
Лугами, в пестрядь штапеля одетый,
бредёт себе, зачем, не знает сам,
навстречу дождику, звенящему монетой,
навстречу радуг перламутровому свету
просёлком пыльным прямо к небесам.
Пишу-дышу не праздных мыслей ради.
Судьба моя давно срослась с тобой,
мой край - холмы, деревни, палисады…
Я здесь и дождику, как чуду, рада -
в июле он, как водится, грибной.
***
Вот опять под утро, как всегда к заре,
нараспашку в детство растворились двери:
закипают варом липы во дворе,
голоси́т петух, сусаль роняя с перьев.
Я – ещё девчушка. Мама молода.
Сквозь седьмое небо проросли деревья.
На верёвках - стирка, длинных три ряда,
словно двор вчера вернулся из кочевья.
А июнь, душист, цветаст, зеленоух
под завяз малинит кузовки вдоль просек.
Там, без удивленья, во бору на слух
чуешь, как подлесок подстригают лоси.
…На ледке в подвале – кринка с молоком,
на столе - горяча хрусткая краюха;
сдобрена укропом, терпким чесночком,
из яиц от рябой курочки «толстуха».
Ладит дед на груше «взлётную качель,
чтобы, как Гагарин, над планетой взвиться».
Полыхает полдень в тысячу печей,
ветерок колышет стиранные ситцы…
***
Не заманить ни шекелем, ни евро…
По горло замотавшись кутерьмой,
душа щемит: на родину, домой!
Там под крестом - отец родимый мой,
а слева – мама… под плакучей вербой.
Порою, смяв к заре забудь-траву,
они ко мне являются живыми,
и, позабыв от счастья своё имя,
речами задушевными, простыми,
я с ними говорю, как наяву.
Вот нынче толковали, не спеша,
о том, что май, и надо б ладить грядки,
что рядом с ними, стройно, по порядку, -
война на молодость не делает оглядки, -
два парня нашенских лежат.
О том, что до сих пор Донбасс в огне,
что Брянск и Белгород бинтуют раны,
но «бегуны» уже пакуют чемоданы -
в России им и дождь – не дождь, а манна.
Сиренью май вовсю кипит в окне.
***
Июль.
Безбрежности канва.
На полшажка за тыщу лет, -
как поступь вечности легка! –
стежок к стежку, идут едва,
Орловским списом* облака
на Божий свет!..
Сквозь Божий свет!
Смиренен ситцевый простор.
Лишь неуёмные стрижи
гоняют мошек над рекой, –
их желторотикам из нор
неведом вечности покой, -
взахлёб галдят:
«Жить-жить-жить-жить!»
Простых домишек череда,
к соседям стёжки сквозь анис.
И храм, как испоконь велось,
под сенью медного креста,
с нутром, промоленным насквозь,
сном вековым уходит ввысь.
Когда-то в нём отпели мать.
Родимый дом теперь ничей…
Как «Отче наш», я наизусть
твержу: несокрушима стать
твоя, о Родина, о Русь!
Сакральна синь твоих очей.
За облаками облака…
Деревни…
Лоскуты полей…
И времени река течёт…
Дождём сшумнут в неё века,
но память, верю, сбережёт
нетленным лик земли моей.
_______________________________
Орловский спис* – самобытная традиционная техника счётной народной вышивки. Считается, если Орловским списом вышить дерево жизни, то это станет символом бессмертия рода и его долголетия.