Между возрастом и песней…
Любой род занятий, вне зависимости от того, желает этого поэт или нет, непременно накладывает на его творчество определенный отпечаток. У Татьяны Жилинской подобных вторых «Я» великое множество. Она и на сцене в качестве профессиональной актрисы блистала не один год, и в Минском государственном педуниверситете преподает, и режиссурой успешно занимается, и песни собственного сочинения поет под гитару так, как только может петь человек с абсолютным слухом и великолепным голосом…
Достаточно поздно обратившись к поэтическому творчеству, Татьяна практически сразу же стала творить на профессиональном уровне—при абсолютном музыкальном слухе форму стиха она чувствует интуитивно, а актерская способность к перевоплощению, помноженная на умение по-режиссерски смоделировать ситуацию, позволяют автору легко преодолевать барьеры между событиями собственной реальной жизни и тем, что принято именовать творческим вымыслом. В результате получается высококачественный сплав, где слово упруго, а эмоции не просто обнажены – порой обнажены настолько, что физически обжигают читателя.
В своем, пожалуй, наиболее известном стихотворении «Кружка» поэтесса из, казалось бы, малозначительной бытовой подробности – мытья старой алюминиевой посудины, сумела сотворить настоящий шедевр, способный взволновать самых строгих ценителей. В нескольких строфах уместилась история не только одной вещи или даже семьи, – история целого разрушенного великого государства уместилась. Причем, строку «И рюкзак простого кроя, в сколиозе виноватый» мог написать только Поэт, обладающий и зоркостью, и чувством самоиронии, и умением говорить правду в глаза…Предлагаю читателям ОЛГ познакомиться и с этим стихотворением, и с несколькими другими произведениями этой самобытной поэтессы.
Анатолий Аврутин,
лауреат Национальной литературной премии Беларуси,
академик международной Славянской Академии
КОЖЕЙ ТРАВУ ТРЕВОЖУ
Я слова стелила тихо
Заглянуло в душу Лихо –
Выпивало «красное»
Я слова стелила тихо,
А спала – с напрасными.
Отменило жестом томным
Все дела неспешные,
Я молилась мыслям умным,
А в итоге – грешная.
Напугало взглядом пресным,
Как ружье двуствольное.
Я хотела песен честных –
А достались – вольные.
Угощало шоколадкой,
Речью, брызнув бойкою.
Я искала правды сладкой,
А нашла – лишь горькую.
Толку с этой вековушей
Мне петлять рассеянно.
Я спасала чью-то душу,
А свою – посеяла.
***
Словно с креста снятая,
Кожей траву тревожу.
Все же, не рас-пятая,
Два, или три – быть может.
Болью в строку свитая,
Нервами в дерн врастаю.
Горем не раз-битая.
Вечно иду по краю.
Кем-то не рас-продана,
Даже цела одежда.
И на вопрос: «Кто она?»
– Чья-то, –шепчу, – надежда….
Кружка
Из-под сколов и обломков время вылезло наружу.
Беспокойной мелкой дрожью память ёжилась, ворчала.
Я всего лишь чищу кружку, я всего лишь мою кружку,
Допотопную жестянку, у которой нет начала.
Кем, когда, зачем, и сколько – где ответы на вопросы?
Чем измазан бок: перловкой, или …да, кусочком сала.
Чем пахнуло: чаем, водкой, может, медным купоросом?
И кого она от пули скользким краешком спасала?
Что с неё мне? Память детства, пальцы бабушки и мамы.
Пар, нависший над землею, злость воды, в огонь попавшей.
И колодец по соседству, самый чистый, самый-самый…
Сок березовый, слезою на кривое днище павший.
Миг игры, в которой мячик должен ей сказать спасибо.
И костер с гитарой юной, и поэт, влюблённый в мяту.
И советские поездки – стройотряды по Турксибу.
И рюкзак простого кроя, в сколиозе виноватый.
Белый цвет под запах хлора, полувнятные улыбки,
И зубовный гадкий скрежет о края моей бедняжки.
Шум в ракушке, бриз, «Боржоми». «Не скучай» – с морской открытки.
Позабытый после детства, добрый дух молочной кашки.
Я её отчищу, все же, подождет посуды племя,
Вид для свалки, он абсурден в современной амплитуде.
Ведь по сколотой каёмке здесь моё застыло время.
Я не знаю про начало, но при мне – конца не будет.
Свитер
С такою погодой – скорее на печку
Да надо закончить дорожки письма.
Послушай, единственному человечку
Я свитер связала. Конечно, сама!
Петельку к петельке, ранимо, упрямо,
Секунду к секунде. Затейлив узор.
Когда-то его мне наметила мама.
Не свитер, а просто волшебный ковер!
Безумные птицы, игривые звери,
Роскошные травы… и прочая хрень.
Не мама виновна, а я – что не верю
В счастливый, порядочный, солнечный день.
И в чудо не верю.
И солнечный зайчик
Всего лишь лукавый, доверчивый блик.
Послушай, ты снова свободен, мой мальчик,
Учитель разлуки, любви ученик.
Не верю. Пытаюсь, а все же – не верю.
Связала тебе, а тебе не дарю.
И бродят потеряно грустные звери
По жутко печальному календарю…
На нем межсезонье – то слезы, то всхлипы.
А клейкий, молоденький, глупый листок
Настырно повадится на руки липнуть.
Не верю, что будет весенний восторг.
С такою погодой…
На печке, возможно,
Мне станет теплей, чем сейчас у окна
А знаешь, я – врушка сегодня немножко,
Про свитер с узором…
И ложь не одна:
И печка, иллюзия хрупкой минчанки,
Давно раритет у людей городских.
А свитер свяжу.
Да боюсь, что с изнанки
Там будут одни узелки, узелки...
Баба Нина и баба Валя
Побудьте со мной, отдохните немного.
С трудом добрели до земного порога.
Путь был непростым из-за облачной дали,
Скажи, баба Нина, скажи, баба Валя?
Я редко стремилась «до вашага чаю»,
Делиться успехом, улыбкой, печалью,
Рассматривать раны, седины, медали –
Твои, баба Нина, твои, баба Валя.
Последний раз, помню, была званым гостем
На светлом, осеннем, смиренном погосте.
Так мудро от нас, от земных «паміралі»,
Что ты, баба Нина, что ты, баба Валя.
Тихонько вдвоем собирались в дорогу,
«Дзецям» жизнь свою отписав понемногу.
С разбежкою в месяц «ляглі ў зямлю кралі»,
И ты – баба Нина, и ты – баба Валя.
Теперь пустота. Не прийти, не проведать.
Ни спеть, ни испечь, ни спросить, ни отведать…
Кому я скатерки стараюсь, крахмалю?
Зачем, баба Нина, зачем, баба Валя?
Ну вот, повидались, пора и обратно.
Там, с Богом, ведите себя деликатно…
Жемчужной росинкой на скатерть упали
Слеза бабы Нины, слеза бабы Вали.
Память
Вот и всё. Концерт окончен. Зачехлен гитарный трепет.
Дом бездомных престарелых вспомнил звук аплодисментов.
Мне теперь – к себе подобным, всё сутулей и нелепей,
К премиальным, подработкам, бестолковым документам…
………………………………………………………
Там они теряли память, находя ориентиры
В птичках, ноликах и точках, в звуках разных славных песен.
Снег все таял. Таял. Таял. Из простуженной квартиры
Чей-то пес устало лаял. Бисер плел лукавый Гессе.
А они теряли память. Птички зыркали проворно:
Может – крошка, может – кошка, где спасение найдется?
Точки в нолики стремились, и царапались повторно
Вверх по клеткам, по ступенькам, к самым классным старым теткам.
Тёток больше выживало. К ним терпимей бег по кругу.
Жаль, что дядьки, кошки, память – исчезали в мир прочтений.
Оставались звуки песен и, скажу тебе, как другу,
Оставались в результате очень многих предпочтений.
И желтели и жевались, и скрипели по линейкам…
Разлетались в пух и перья и потом взлетать боялись.
Тетки долго не сдавались, распевались на скамейках,
На кроватях, на кушетках, в майках, тапках, одеяле…
Это – орден, это – сила.
Это – круг «к себе терпимых».
Это – синтез состояний, класс игры в «себе подобных».
Иллюстрация идеи, сопряженность одержимых,
Что теряли тихо память, извиняюсь за подробность.
Птички, нолики и точки помогали… и не очень.
Все же, память уходила к дядькам, кошкам и, прощайте…
Что-то с этим надо делать?
Черкать лист поближе к ночи?
Но мы видим, даже песни
не дают больших гарантий.
Да, мы знаем – даже песни. Даже нолики и точки.
Что-то с этим надо делать. Что-то я сейчас устала
Размышлять о том, что память нужно сматывать в моточки.
Тает снег, надела тапки, завернулась в одеяло…
Понимаю, что исчезну, принимаю, что возможно
Задержусь на этой грани, между кошкою и птицей.
На границе, там, где память правит правдою и ложью,
Между ноликом и точкой на истерзанной странице.
Извини, сентиментально рассказать не получилось.
И детали не надежны, и сюжета нет местами.
Дом бездомных престарелых – суетится чья-то милость.
Между возрастом и песней – там, где все теряют память.
Салатные «перчики»
В детстве звенели бубенчики, сладкие славные «перчики» –
Эти вихрастые мальчики: шкодники да рисовальщики.
Али-бабы да Гаранины, умники, зайки, Гагарины.
Бабушек-дедушек лапочки, гордость для мамы и папочки.
Вот он, Колька – паровоз,
Рядом Гошка – длинный нос.
Там вон Мишка – Винни-Пух,
Алексашка -- лучший друг.
Тут Витюша – гитарист,
Здесь Володя – чистый лист.
Тот, с линейкой, – Моисей,
А с жучками – Алексей!
Школьные песни исполнены, годы – делами заполнены.
«Перчики» вызрели разными – тихими, громкими, красными.
Всякими выросли: стройными, вольными… да – незнакомыми…
Желтыми, спелыми, смелыми… Жгучими и загорелыми.
Здравствуй, Коля – медалист!
Рядом Игорь – программист,
Михаил, он – офицер,
Александр – миссионер…
Здравствуй, Виктор – лауреат!
Вот Владимир – педиатр…
Математик – Моисей
И ботаник Алексей.
Мамы и папы состарились. «Перчики» жили, не жалились.
Споря, мирились и верили в детский порыв и доверие.
Ах, так мечталось – героями!
Всё поломалось с устоями…
Помнишь – игрались в солдатиков…
Жизнь накрошила салатиков…
Пал наш Колька – медалист,
Рядом Игорь – программист,
Мишка – смелый офицер,
Сашка – друг-миссионер…
Виктор – где-то всё поет…
Вовчик в нищете живёт…
Стал запойным Моисей,
Да бомжует Алексей…
Пружины
Пружины стонали, пружины скрипели,
А там, за окном, бушевали метели,
А здесь, на заводе, в таинственной дали,
Пружины в тепло и ватин одевали.
Сшивали обивку, вбивали заклепки,
Чтоб было приятно и кошкам, и попкам.
Скрипели пружины чуть сентиментально,
Казалось, в их звуках скрывается тайна.
Казалось, так просто – приляг на подушку,
И что-то такое откроют на ушко.
О смысле и месте, о прочих порывах,
Доступных, прекрасных, наивных, игривых!
И день наступил, прозвучало: «Обсудим.
Добротный диван пусть понравится людям!»
И сладко стонали пружины, ох, сладко!
И стоном любви заполнялась тетрадка
Одной поэтессы с глазами газели…
Опять за окном пролетали метели.
Сплетались тела, юность правила миром
В отдельно счастливой, с диваном, квартире.
Там были две кошки, собачка, соседи…
А скоро в подушках заплакали дети.
Потом засмеялись, потом заскучали…
Скрипели пружины, качали, качали.
И так день за днём, за неделей неделя
Скрипели пружины, летели метели…
И столько печалей, и столько секретов
Узнали пружины о том и об этом.
О тех и об этих так много узнали,
Что стали скрипеть и в любви, и в печали
Так громко, с опорой на нижние звуки.
Не в радость для кошек и попок, а в муки.
И время со скрипом решило задачу:
«Устал наш диван. Пусть поедет на дачу».
…Сбегает слезинка… Тихонько, украдкой,
Листаю года в потемневшей тетрадке.
Сама – потемневшая серая птица…
Что в памяти? Дети, любимые лица,
Ромашки в кувшинах, тепло и метели…
Еще что? Пружины… Стонали, скрипели…