***
Я дикая, но мне с тобой тепло.
И я тебе к лицу. И это дико…
Ещё раз на вспотевшее стекло
Взглянуть глазами мёртвой Эвридики
И оживать…
Листая нотный стан,
И стаи слов, надмирных и свободных.
И принимать из множества пространств
Единственно возможное сегодня.
И приручаться, следом в след, таясь,
Страшась окликнуть, но желая света.
Веди меня, узнавший слово страсть
В гортанном крике павшего Поэта.
Вот руки, вот душа… в душе дыра…
Огромная.
В ней демона пытали…
Я дикая, веди меня, пора…
В рассвет веди, а прочее – детали.
Не оглянись.
Я – месть, я – крик, я – жгут,
Я – «Посторонняя» Жан-Поля Сартра…
Я дикая.
Но я с тобой ‑ дышу
И забываю, что не верю в завтра…
***
Когда-нибудь и я приеду в Несвиж
Не на экскурсию, а словно гостья рода…
Тепло, и солнца луч в полнебосвода.
Поставлю лимузин свой у подъезда,
И что я назвала сейчас подъездом?
Туннель въездных ворот? Фронтон угольный?
Тут впору вспомнить о своей осанке,
Учтиво, как положено дворянке,
Холодный реверанс отдам герольдам.
И где я увидала тех герольдов?
Поманят тамбур, светлая терраса.
Наверное, пройду туда спокойно,
Рассматривая лики на иконах,
Портретах, в перьях, бантах и гримасах…
И что я поняла по тем гримасам?
Спесь и слеза равновеликих мира,
Мой скромный род Пашкевичей несчастных,
Растоптанных, униженных напрасно,
Крестьянский пот и буйство Радзивилов.
Что мне теперь хотеть от Радзивилов?
Возмездия? Вот – мраморная зала…
Здесь мрамор грешен, чёрен временами,
Пашкевичей здесь били батогами…
Возможно, дани было вечно мало.
По нашим меркам, сколько это – мало?
Великий род угас… а мой – исчезнув,
Остался лишь в рассказах деревенских.
Когда-нибудь я в зале Королевской
Свою исполню праведную песню
И дай мне Бог слова для этой песни.
***
Суфийствовать грешно, но если миг – то можно.
Держи меня, окно, я так неосторожно
Качнулась из кулис до вешнего предела,
Осмыслив то, что жизнь я все же – проглядела…
Мистичный снегопад, настырная тревожность:
Любила невпопад, желала невозможность…
Дышала, не молясь о встречном-поперечном…
И разом не сдала опрос на человечность.
Держи меня, окно, не то промозглый ветер
Накроет мерзлотой из наихудших сплетен.
И сядет на кровать кладбищенская птица,
Надумает клевать… а … нечем поживиться…
***
Дворцовая пыльца, межведомственный сахар,
Тоска больных очей – нагрузочный журнал…
Кто это всё познал и после горько плакал,
Тот бешено устал, да, бешено устал.
Внутри него вулкан ужасных сквернословий
От патоки чужих, искусственных речей.
Он раньше принимал взаимосвязь условий,
А нынче – хоть убей.
Идёт к себе назад, надменный и суровый.
Кляня себя за всё, что прожил невпопад.
Но в том, что часто сам ронял пустое слово
Он точно виноват.
И в том, что принял власть карьерного искуса…
Внезапно разлилось и вылилось в закат
Под занавес тоски рябинового вкуса,
К финалу аккурат,
Прозрение.
Увы…
Но ведь и мы не святы,
Себя, дуривших всласть, ни в чем не обвинив.
Он хоть успел прозреть в предчувствии расплаты.
А мне достанет сил?
ПЕСЕНКА СНЕЖИНКИ
Грезила вслух. Сказки, напевы, рифмы.
Не допускала мысли о том, что миф мы.
Первый полёт, даже и не дышала,
Видела - сестры землю покрыли шалью.
К ним упаду. Сложный, немой хрусталик.
Атом воды на тонкой основе стали.
Ты подойдешь. И между прочих граней
Сразу узнаешь. Это – снежинка Тани…
Выла зима. Были метели в теле.
Я не хотела, только они вертели.
И унесли, вдаль от тебя и света.
Где ты сегодня, милый мой, где ты, где ты…
Я ведь теперь знаю и грязь и копоть.
Вот и ботинком кто-то решил потрогать.
Хлюпнула вглубь. Горестно глядя в небо.
Недолюбила, недолюбила, не до…
***
Вот опять такая моя печаль,
Примечай, мой ласковый, примечай.
Мне бы вызвать быстро себе врача,
А я дружку вызвонила на чай.
И пространство сузилось в нудный шум,
Кипешуй, мой суетный, кипешуй...
Мне б заварку, пряников да брошюр,
А я всё прошедшее ворошу.
И тогда и после одни дожди.
Не беги, хороший мой, уходи.
Мне бы сразу выдохнуть никотин –
Только вздохи хриплые из груди.
Знаешь, нынче хлопотно от простуд.
Не соврут, мой праведный, так согнут.
Мне бы верить, загнанной, что спою,
Да по краю дергаюсь – на краю.
Да по кромке выберусь – попенять.
Славно в рифму выпишу кренделя.
Стану лучше прежней – чай барыня!
Вот такая памятка – от меня…
***
Твой голос был приветливым, уставшим,
Спокойным. Нежным, словно бархат лилий.
Родным вне всей ситуативной фальши.
И я забыла четкий график линий
От дома до ближайшей остановки.
Схватила трубку, слушая твой голос.
Пыталась без особенной сноровки
Под капюшон запрятать дерзкий волос,
Который лез в глаза, мешая жутко
Мне распознать слова, и выйти к цели.
Лишь мимо проезжавшая маршрутка
Мигнула фарами сквозь дерзкую метель и…
Я, отражаясь девочкой в витрине,
Дышала в такт словам не беспристрастно.
И было все вокруг таким прекрасным!
И даже цены в этом магазине…
МОНОЛОГ ОДИЛЛИИ
Солнышко милый мой, с трепетом думаю: ты пропал.
В этих мелодиях осени хочется быть – людимым.
Нужно сезон закрывать и давать королевский бал!
Верь мне, пожалуйста – будет он лебединый.
С белой обманщицей начат напрасно порочный круг
К разным утехам, где тайное станет явью.
Солнышко, милый, прости, но из этих красивых рук
Все уходили в траву с неземной печалью.
Солнышко милый мой, веришь – прощались, прощали всё!
Каждое слово, всем сердцем приняв на веру.
Что она может, холодная, словно снега Басё?
Странная помесь наивности и гетеры.
С нею не станет желанной и страстной твоя постель,
Будет по кругу водить – вызывая жалость.
Солнышко милый, посмотришь – шумит за окном апрель
А у любви придыхание задержалось.
Солнышко милый мой, ей, ты – всегда будешь только принц!
Нет – не любовник, не муж. Идеал, икона…
Может быть, всё же увидишь, что возле твоих границ
Чёрная лебедь ломает судьбы законы.
Страстная, знойная, вечно живая что в кровь, что в плоть!
Верой и правдой готовая быть рабыней!
Солнышко, милый, позволь же тебе приколоть
Чёрное пёрышко лебеди без гордыни…
Солнышко милый мой, выберешь, знаю, иной ответ.
Снова столкнутся миры в боевом безделье.
Чёрный… такого природе не знают, не терпят, … нет
Белый… что и через вечность разит похмельем…
Поздно потом будет плакать, стрелять, умолять, страдать…
Разочарованным примешь своё сиротство…
Солнышко, милый… ты – выбрал, я – вижу: «пропал»… «пропасть»…
Хочешь, кричи здесь, а хочешь опять юродствуй…
Солнышко милый мой… милый мой… что ты? Ну как же так?
Пал мой отец … помутнело на небе солнце…
Слышу, как рифмы и ритмы, пуантом вбивая в такт,
Белая лебедь надменно теперь смеётся…
***
Неужто август будет без сумы?
И ты его, заблудшего, прими.
Он сок ещё струит по ломким венам.
А мы летим к роману без вранья,
Но кружатся армады воронья,
Как гангстеры, но скажут – супермены.
И мы кружимся в танце вековом
По времени, в котором не знаком
Намёк на то, что страх зацепит краем.
Где ложь права и праведность права,
Любые судьбы мелют жернова.
Добро безлико, правда – убивает.
Хотелось бы без выспренних затей,
Ведь мы почти похожи на людей,
И смысл сейчас сопутствует искусству.
Притих в кустах запрятанный рояль,
Он слышит: стул и стол, на полках – Даль,
А значит мысль, историю и чувство.
Наш август спотыкается впотьмах
И вишней застывает на устах,
Как капля краски на складном мольберте.
Как звук, который чище в унисон,
Быть может явь, быть может, дивный сон,
Наполненный рождением и смертью.
***
Разговор немеет по касательной,
Шастают по форточке лучи
Приручи меня, необязательный,
Вот как хочешь, так и приручи…
Хочешь, сотвори, а хочешь – вытвори.
В час, когда ромашки голосят.
Это внешне я такая хитрая,
А внутри – сплошная размазня.
Завтра подскажу тебе тенденцию –
Котики, театры, скрипачи…
Укради меня в свою Венецию,
Ну а там возьми да приручи.
А сегодня мне чего тревожиться?
Для Венеций вроде бы сезон.
Приручай меня, неосторожную,
Даже если просто увлечён.
Мы друг другу станем адвокатами –
Понарошный выиграем суд.
Наши стансы, закусив цукатами,
По таким новеллам понесут,
Что сама с собой начну эстетствовать,
Отрицая искренность вранья.
Я с тобой еще хотела в Грецию.
Приручай, пожалуйста, меня…
***
Пол января – то слёзы, то простуда,
То запах подгоревшего кунжута
При выпечке домашних пирогов.
Чего ещё… плетеная корзина
Как символ дома, кухни, магазина
И едкий пар шипящих утюгов…
О, Господи, как ныне стыдно здесь
И где проходит твой водораздел?
Здесь оставаться… лишь мусолить слово.
Искать свои притоны тишины,
Где звук спокоен, мысли лишены
Логичности, принятия и крова.
И этак день не первый, и не третий
Кружат слова, куда-то носит ветер,
Собаки лают – всё, как повелось.
Списать, конечно, можно на простуду,
Мол, всё пройдет, и я смогу и буду
Свой создавать рифмованный «авось».
Журавлик в небе, небо в облаках.
Январь уходит в мокрых сапогах,
И я ему чихаю едко в спину.
Ну что ты сможешь? Повернуть назад?
Добиться правды, заглянуть в глаза?
Бельё погладив лишь на половину…
А где-то провожают до подъезда,
И верят в непорочность анапеста,
В котором нагло торжествует жизнь.
А ты всё невесомей, незнакомей,
Слова раздав до истины искомой,
Рождаешь рифму для себя – держись.
***
Волновались громко – молчали нервно.
Соглашаясь с ломкой, боялись скверны.
Разрушали смыслы, теряли время.
Приходили к мысли, что так со всеми.
Предавали память, тянули шеи,
Становясь частями чужой идеи.
Притворялись кем-то, меняя роли,
Козырнув акцентом, желали воли.
Понимали четко, увы – не миф мы…
Утешались водкой – грешили рифмой.
Принимали болью порез на коже,
Заучив невольно: «Помилуй, Боже».
Предавали честных – хвалили разных.
У властей, у местных – ходили в праздных.
Становились в позы, кичились фото.
Получив неврозы, кляня работу.
Нацепив манеры – желали славы.
Пик своей карьеры добив скандалом.
О такой кадрили жалеть негоже …
Вроде, нас – любили. И мы – похоже…
И о нас, истлевших – во чистом поле,
Только это вспомнят –
чего же боле…