Публикуется в авторской редакции
О, эти трудные минуты ожиданий
чего-то нового на жизненном пути.
По ним, по тем минутам многим ожидавшим,
не всем до счастья долгожданного дойти.
А я творил стихи во время ожиданий
и часто забывал, чего же тут я жду.
И вот, однажды, в Ленинграде весною ранней
увидел судьбоносную свою мечту.
О, как я ликовал от радости нежданной,
меня понесшей круто к синим небесам,
и там услышал голос неба я внезапно:
– «Да, это Божий дар! Ниспослан неспроста».
Тогда я быстро подошел к девчушке дивной
спросил, дрожа от страха, как ее зовут,
и осмелев поцеловал, волнуясь дико,
я губы очень мягкие, как птичий пух.
Потом пошли гулять по городу родному,
вдвоем торить неповторимый жизни путь,
вручая сыновей Отечеству святому
с наказом защищать искомую тропу.
Конечно, мы не ожидали и не знали,
что гвардии майор, один из сыновей,
спокойный и любимый всеми нами
в Чите погибнет от зловещих нелюдей.
Узнал я это в тундре с сильною простудой,
поэтому оттуда вылететь не смог.
В Читу поехала лишь мать прощаться с сыном,
подарок ценный ей вручал весь полк.
О, эти чудные минуты ожиданий
чего-то нового на жизненном пути.
По ним, по тем минутам, многим ожидавшим,
удастся судьбоносную мечту свою найти.
Да, чудно все! И мы родились ведь удачно,
как жизни солнечной особые лучи.
Одних согрели теплом мы благодатным,
другим же помогли вольготно тут расти.
Вот так, пеклись мы о других по зову сердца
и по желанию ума – не просто так,
а по призванию творить добро усердно,
как ниспосланная Всевышним Благодать.
Сердца таких людей, любовью самобытной
должны найти друг друга в жизни суетной,
Тогда потомки тех семей своеобычных
Согреют души многих вечной добротой
Трудом своим, умением
Творить добро с усердием.
2022 г.
Это стихотворение написано в общем-то недавно. Хочу дать некоторые пояснения, прежде чем рассказать то, что хочу вам сообщить. В одной строке второго куплета я написал – увидел судьбоносную свою мечту…
Можно подумать, что это вымысел. Но это не вымысел. Дело в том, что в 1959 году я занимался вольной борьбой и стремился стать мастером спорта. Сначала победил одного монгола, потом армянина, третьим попался чемпион Ленинграда – Васильев. Для получения звания мастера спорта надо было победить около десяти перворазрядников, победа над мастером спорта позволяла уменьшить число поединков. И вот, Васильев сделал захват – мою левую руку схватил правой рукой и сам упал на нее. Такой прием считали запрещенным. Я обычно атаковал, потому что надо было бороться по три минуты на стойке, а потом в партере. Партер я совсем не любил, а вот во время трехминутной стойки я обычно пытался победить противника. И вот этим он воспользовался. Он же видел, как я боролся с предыдущим борцом. Я боролся в весе 57 килограммов. Он, видимо, был тяжелее весом и скидывал вес перед соревнованием. У него, наверное, было где-то 65 кг. Тогда вес 64-65 кг запросто сбрасывали до восьми килограмм. Мой вес не повышался, постоянно 57 кг было. А некоторые борцы после взвешивания слегка кушали и пили сок или лимонад, т.е. вес их восстанавливался. Вот этим своим весом он упал на мою левую руку и при этом потянул на себя. При падении у меня случился разрыв сухожилий. До сих пор торчит на левой руке выше локтя.
Я сразу почувствовал острую боль и постучал по ковру – судья остановил поединок. На левой руке тут же появился большой волдырь и почти сразу образовался шар. Я получил травму и вынужден был лечь в Куйбышевскую больницу.
В больницу мне приносили книги, особенно часто попадались книги «Воениздата». Обычно это были тонкие книги с прозой – повестями и коротенькими рассказами. На обложке одной такой книги была изображена красивая чернобровая девушка, которая дождалась любившего ее солдата. Эта повесть должна была служить примером для того, чтобы девушки ждали своих призванных в армию ребят. Эта девушка на черно-белой обложке меня просто поразила. Вот такую мне надо найти! Вот об этом я говорил в своем стихотворении:
И вот, однажды, в Ленинграде весною ранней
увидел судьбоносную свою мечту…
И эта девушка с обложки была очень похожа на Майю, мою первую жену, поэтому, можно сказать, что строку о девушке своей мечты, я не выдумал. В стихотворении написано, что я подошел к незнакомой девушке при первой встрече. На самом деле, я к ней подошел только на третьей встрече. Потому что после второй встречи она исчезла.
В третий раз Майю я встретил на улице Желябова, в общежитии для студентов северного отделения Герценовского пединститута. Еще до травмы я хотел заниматься не спортивным самбо, а боевым. Решил посоветоваться с Семеном Акатетто, ненцем из Салехарда. Он был мастером спорта по самбо. Я к нему зашел, он жил со своей женой в отдельной небольшой комнате. Я сказал:
– Сеня, я хотел бы заниматься боевым самбо.
Мы разговорились, и он мне подсказал, куда можно пойти записаться на занятия (я до этого не знал, где они тренировались). У нас, в герценовском институте, была только вольная борьба. Спортивная гимнастика была, но это очень сложный вид спорта. В якутском педучилище ее тренером был И.А. Смирнов. На соревновании я получил третий разряд.
Во время нашего разговора с Семеном в дверь их комнаты кто-то постучал. Семен сказал:
– Заходите!
Дверь открылась, и я просто обомлел. На пороге стояла та самая девушка моей мечты, которую я увидел на Невском проспекте и потом долго ее нигде не встречал.
Она спросила:
– А где Вера?
– Она у подружки.
– Хорошо, я туда пойду – сказала она и ушла.
Я спросил у Семена:
– Это кто такая?
– Это подруга Веры.
Они с подругами собирались в общежитии. Так мы встретились с Майей. После этого со мной произошли очень плохие случаи. Дело в том, что я жил в одной комнате со Степаном Николаевым из Горного района и Иваном Портнягиным из Усть-Янского района. К ним приходил Дмитрий Максимов, родом из Мегино-Кангаласского района, он учился в театральном институте. Они по субботам обычно варили говядину. И, конечно, пили водку. И меня приглашали, а я отказывался и уходил на кухню или в угол коридора. Там брал свои гантели для силовых упражнений и занимался.
Степан Николаев и Иван Портнягин закончили учебу и на следующий день должны были улететь в Якутск. Пришли Дмитрий Максимов и Иннокентий Слепцов из Саккырырского района.
После месяца лечения в больнице на месте травмы надутый, как шар бугорок превратился в комочек. Я подумал, что можно сейчас с ними выпить, тем более свежая говядина с картошкой так притягательно пахли. Когда я занимался борьбой – не пил и не курил. Кстати говоря, в предыдущем рассказе писал, что, когда учился в Чурапчинском педучилище был курильщиком и пил вино со своими друзьями Володей из Томпо и Валентином из Амги («Шлейф от первой любви»). Когда занялся спортом, бросил вредные привычки. И вот я, по существу, преступление, оказывается, совершил – конечно, меня развезло. Я пошел на танцплощадку, обычно я там играл на баяне вальс и танго. В тот раз стал танцевать и с кем-то подрался. Я бил с размаху без разбора, бросал приемом вольной борьбы. Пришел в себя только тогда, когда меня несли по коридору пятеро ребят. Они оставили меня около двери и сказали:
– Ну, ладно, якут завтра мы придем к тебе. Когда придешь в себя – сам зайдешь в комнату.
В комнате никого не было, т.к. все мои соседи уехали в аэропорт. Утром кто-то постучал. Я сказал:
– Заходите. Дверь открыта.
Это пришел мой друг Теник Турутин, энец с Таймыра.
– Ганя, ты вчера вообще такой скандал сделал.
– Я ничего не помню – сказал.
– Тебе говорили ханты и манси, которые тебя тащили, что завтра придут. Они такое могут сделать!
Я испугался, подумал – ничего себе.
– Ну я, на всякий случай, буду здесь, если они придут. Около двери буду стоять.
– Ну, ладно – сказал я.
– Буду кричать, если начнут.
Я, действительно, сильно испугался. Они двоих выбросили во двор из окна кухни нашего общежития. И так я лежал и думал: « Ничего себе, я попался».
Вскоре пришли семеро человек – ханты и манси, и один высокий бурят. Они сказали:
– Вставай, якут! Пошли!
– Я не якут, я юкагир.
– Какая разница! Ты из Якутии. Будешь отвечать!
–То, что вчера сделал – я совсем не помню.
– Пошли туда. Окно открыто.
Дверь закрыли и говорят мне:
– Стой!
Я встал боком рядом с раковиной, подумал:
– Почему бурят здесь?
Я видел этого боксера-бурята, когда ходил на свидания с одной краснощекой девушкой-буряткой. Видимо, они думали, что шестерым я не сдамся и позвали бурята-боксера. Это меня как-то успокоило. Я подумал, что буду сопротивляться. Один ханты был, с женой жил. Он командовал, кажется, и сказал:
– Давай, якут, вчера ты некоторых ударил, бил, некоторым одежду порвал.
Я ответил, что ничего не помню.
– В общем, давай, мы тебя отправляем к твоим предкам!
Тогда я рассердился, схватил одного, который недалеко стоял и сказал:
– Тогда вместе с ним отправимся к предкам!
Тот, которого схватил, крикнул:
– Спасите меня.
Я его крепко держал. Товарищи его сказали:
– Отпусти.
– Нас вместе, – я сказал. – Я один не хочу, хотя бы одного из вас.
– Ты ненормальный, что ли?
– Да, я ненормальный. Я, когда выпью – я ненормальный. У меня и у родственников из Колымы так бывает.
– Ты из Колымы? – спросили.
– Да. Я из Колымы.
– Отпусти парня. Если отпустишь – не тронем.
– Я верю вам.
Отпустил того парня, он убежал. И тут бурят сказал:
– Этот якут мне нравится.
И хотел ко мне подойти.
– Не подходи! У меня поставленный удар (я боксировал в Чурапче – на соревнованиях двоих подряд нокаутировал; тренер Нариман, хороший боксер из Таттинского района со мной разговаривал по-русски, сказал:
– У тебя правая рука плохая. Всю жизнь будешь в тюрьме.
– Не хочу – я сказал. (Тогда я бросил бокс). И вот буряту говорю, что у меня поставленный правый удар, лучше не подходить. И они ушли.
– Ну ты, молоток, якут.
– Я не якут, я – юкагир.
– Какая разница. Пойдем на четвертый этаж! Ты вчера выпил, надо опохмелиться.
И я пошел за ним на 4 этаж к бурятам. Они все боксеры были, спортсмены 18-19 лет. Он им рассказал по-бурятски что-то, и они поставили водку и закуску. Я одну рюмочку выпил.
– Нет, не могу ребята – сказал.
Один раз в мою комнату постучался тот бурят и сказал:
– Ганя, к нам пришел олимпийский чемпион по боксу Виликтон Баранников. Давай встретимся!
Я пошел. Некоторые его называли Великтон, а на самом деле его звали английским именем Белинктон Баранников.
После того чуть трагически не закончившегося случая я встретился с Иваном Бетту и Теником Турутиным из Таймыра и Мишей Николаевым из Олекмы. Сходили и купили мясо. Сабантуй сделали. С тех пор стал я пить.
Во время практики, когда мы не ходили на занятия, я по какой-то причине остался в общежитии. В дверь постучали.
– Откройте – сказал.
– Выпивший вчера был? Ганя, у тебя вид плохой совсем.
На пороге стояла Вера (жена Семена Акатетто) и моя мечта. Я удивился, конечно.
– Вот где ты находишься – сказала она.
– Сейчас я один. Нас трое было, они только уехали.
– Сколько бутылок стоит пустых. Пьянствуете, не учитесь? Это плохо.
Пошли к Семену. Там чайку попили, тортик какой-то был. И Майя сказала:
– Давай, Ганя, ты меня проводи до автобуса.
Я быстро оделся, и мы пошли гулять. Дошли до Марсова поля. Было пустынно. Майя сказала:
– Ты не боишься, не страшно?
Я подумал, если нападут двое – не сдамся. В парке были большие скамейки. Она постелила на них газету, мы сели. Моросил дождь. Вдруг Майя сказала:
– Давай, здесь никого нет, поцелуй меня.
Я поцеловал. Наверное, часик сидели, и она говорила мне не пить. В конце свидания она сказала:
– Проводи меня.
С тех пор я стал встречаться с Майей. Мы ходили во Дворец культуры на танцы. Один раз пошли в Михайловский замок. Майя мне сказала:
– О, Ганя, посмотри! Оказывается, такие толстые шторы. Мы можем спрятаться, и никто нас не увидит. Мы можем потом выйти, когда музей закроют и все уйдут.
И мы там, спрятавшись, стояли за шторой. Когда посетители ушли, мы вышли. Дверь была не заперта. Значит, кто-то был, наверное. Вышли и сели на длинные скамейки. Там стали целоваться. Сидим и целуемся. Уже вечерело. Вдруг Майя сказала:
– Резких движений не делай.
– Что случилось?
– Голову не поворачивай.
Я глянул краешком глаза, а там четыре огня горят.
– Это что такое?
– Это сторожа-собаки.
На нас смотрели две огромные черные собаки. И она мне говорит:
– Резких движений не делай, продолжай меня целовать, а я за ними буду следить.
Конечно, они запросто могли разорвать нас и убить. И вот я целую ее. Она будто бы наблюдает, потом через некоторое время, наверное, через 20-30 минут она сказала тихо:
– Смотри-ка, они поворачиваются. Не шевелись, сиди спокойно.
Собаки повернулись и пошли. Я краем глаза посмотрел тоже. Да, они такие черные как телята высокие, здоровые были. Я тогда сильно испугался. Хорошо, что Майя, такая боевая была. Она была детдомовская. Оказалась со старшим братом в детдоме после смерти родителей. Отец – Шустер Матвей, был политруком, погиб на войне, а мать работала комендантом Васильевского острова, погибла от голода во время блокады Ленинграда. Ее фамилия была – Котина, имя сейчас не помню.
Была еще одна такая история. Это уже с ее стороны было. Лето почти наступило. Мы танцевали на Мойке. Там была Ринка, с которой я танцевал почти каждую субботу и воскресенье в нашем летнем лагере студентов северного отделения. Нас уже считали парой. Неплохая пара, говорили. И вот, я с ней танцевал дамский вальс, когда другая, подойдя к танцующей паре, могла хлопнуть в ладоши – девушка уступала и выходила из танца.
И вдруг я увидел, что в зал вошла Майя. Она увидела нас с Ринкой. Подошла и хлопнула в ладоши три раза, Ринка и отошла. Майя протанцевала со мной два круга и сказала:
– Быстро пойдем!
– Куда?
– На улицу.
– А что?
– Там скажу.
И мы пошли на улицу. По лестнице быстро-быстро она бежала впереди меня, прямо тащила. Вышли во двор, а там машина стоит – такси.
– Туда! – сказала Майя, указывая на такси. – Потом тебе расскажу.
Мы быстро сели в такси и поехали.
Таксист посмотрел на Майю и сказал:
– А, это вы?
– Да. Сейчас на Васильевский остров – сказала она.
– Слушай, Майя, я не понимаю, что это? – стал я спрашивать.
– Там расскажу – ответила она.
– Ничего себе – подумал я.
На Среднем проспекте она сказала:
– Здесь, остановите, пожалуйста.
Она расплатилась с водителем, мы вышли и стали подниматься на второй этаж. Она начала мне рассказывать:
– До войны здесь, в квартире номер 8 мы жили. У нас была домработница из деревни за городом Тихвин. Она нас после войны из детдома забрала, то есть не забрала, а мы со старшим братом Борисом стали с ней жить. Мы разместились в двух маленьких комнатах. Я в детской спальне живу, а Борис в комнате налево при входе в квартиру. А зал тетя Аня и дядя Федя Аверины со своими детьми Люсей и Славкой занимают.
Мы зашли в квартиру номер 8. Смотрю – там сидят люди за накрытым столом. И один пьяненький громко закричал:
– Горько! Горько!
Я думаю:
– Что там такое?
И тут я заметил, что на Майе было зеленое, совершенно новое платье. Когда она приехала на Мойку, я этого не заметил, только здесь увидел.
– Садитесь, садитесь – сказала тетя Аня.
Там были еще Борис и их родственник – Игорь. Такой узкий круг, оказывается, сидел за свадебным столом.
– Ты меня не любишь, что ли? – сказала Майя.
– Как! Люблю! – сказал я.
– Тогда, давай, делай, что тебе говорят!
Дядя Федя опять закричал:
– Горько!
Налили мне водки немного. Дядя Федя опять кричит:
– Горько-о!
Я говорю:
– А что он «горько» кричит?
– Это, значит, целуйтесь! – говорит Майя.
– Да?
Мы уже привычные были, я ее обнял и поцеловал в губы. Дядя Федя продолжает кричать:
– Горько-о!
Майя говорит:
– Мы должны целоваться пока не закончит кричать дядя Федя. Он милиционер. На войне был.
Наконец, тетя Аня говорит:
– Ну, хватит, Федя. Что ты мучаешь молодых.
Он пьяненький был. И вот они тогда небольшую свадьбу в зале сделали. Денег-то нету у меня. Я студент, на последнем курсе учился, стипендии у нас не было. На северном отделении предоставляли бесплатное питание и одежду. Все было государственным, как в интернате. А я с пяти лет интернатчик, привычный к такой жизни. Вот так у нас получилось. Мы стали мужем и женой с Майей.
В первое время мы ходили обедать в Гостиный двор. Сидели по правой стороне, где находились двухместные столики. Один раз к нам подошел здоровый монгол с переводчиком. Их было 12 человек, промышленная бригада из Монголии, приехали в командировку по обмену опытом.
– Вы монгол? – спросил бригадир-монгол через переводчика.
– Нет, я не монгол – ответил я.
– Товарищ спрашивает, как можно найти в Ленинграде таких красивых женщин? – сказал переводчик.
– Не знаю – ответил я.
Когда они отошли, Майя спросила:
– О чем разговаривали?
– Как можно найти в Ленинграде таких красивых женщин? Спросил тот монгол – ответил я.
– А что ты ответил?
– Я им ответил, что не знаю.
– Надо было сказать, что надо самому быть красивым!
– Откуда, когда я до этого додумаюсь – ответил я.
Мы, конечно, жили бедно, потому что я не мог устроиться на работу учителем. Майя бросила свою работу контролером в ОТК. Она забеременела, родила, потом, через год, родился второй ребенок. Короче говоря, мне надо было устроиться. Я стал искать работу по объявлениям. И мне попалось объявление о месте кочегара в Ботаническом саду на Петроградской стороне. Один день работаешь, два отдыхаешь. Это хорошо, подумал, и пошел туда. Там я встретил двух молодых людей, один был по фамилии Цой, другого звали Петр Киле. Оказывается, они тоже пришли по объявлению. Один, который поменьше ростом, Петр Киле – нанаец из Хабаровского края, закончил философский факультет ЛГУ, а Цой был кореец. Потом, когда на весь СССР прогремело имя певца Виктора Цоя, я подумал, кем ему мог приходиться тот молодой человек. Для меня это осталось загадкой.
В конторе мы сдали свои заявления и нам сказали, что на работу примут только одного из нас.
– На улице, с той стороны двери, висит трафарет, в который будет вписана фамилия принятого на работу кочегаром – сказала девушка-секретарша. – Через неделю подходите.
Когда мы вышли из конторы, решили взять по кружке в пивном ларьке. Женщина-продавец, посмотрев на меня, сказала:
– Как вы здесь оказались? Вы же на Васильевском живете?
– Да, я там живу. Просто хотел здесь устроиться кочегаром – ответил я.
Опять-таки, там на Васильевском острове случилась одна история в пивном ларьке. Ко мне домой пришел Петр Инэнликэй. Он работал в палеоазиатском секторе Института языкознания, а я закончил аспирантуру. В этом секторе исследовали чукотский, эскимосский, юкагирский, корякский, ительменский языки. Моим научным руководителем была Вера Ивановна Цинциус, она работала в алтайском секторе по тунгусо-маньчжурским языкам. По тюркологии работали – Щербак, Игорь Кормушин, татарин Сайфи Муратов, заведующим алтайского сектора был Арес Петрович Суник. Как раз в это время они делали большой тунгусоязычный словарь. Руководителем словаря была профессор Вера Ивановна Цинциус.
Я приходил в палеоазиатский сектор и по окончании рабочего времени мы иногда ходили к пивному ларьку. На этот раз Петр пришел ко мне домой, и мы пошли на 19 линию. И вот та женщина-продавец, которая была в пивном ларьке у Ботанического сада, работала тогда на 19 линии. Мы с Петром пришли уже к закрытию. Народу там три-четыре человека оставалось. И она нам сказала:
– Вы последние, так что никого не пускайте, я закрываюсь.
– Хорошо – ответил я.
Я встал за крайним в очереди. И тут со стороны Малого проспекта появилась целая толпа. Это были рабочие завода имени Котлякова, после работы шли к пивному ларьку. Женщина продавец, завидев их, сказала нам:
– Кто последний? Никого не пускайте! Скажите, что закрываюсь.
Пришедшие рабочие скандал устроили. Я им говорю:
– Не пускают.
– Ты, че, китаец!
Они меня стали бить, а я стал отбиваться. Их много было. А Петро, чукча, вместо того чтобы мне помогать, сзади меня обхватил руками, чтобы я не дрался. Я начал ногами отбиваться. И тут прозвучал милицейский свисток. Рабочие убежали. Петро сзади меня продолжал держать.
– Который пинался, это вы?
– Да, я.
– Пойдемте!
Оказывается, на Малом проспекте был вытрезвитель. И меня повезли туда. Хотя побит-то был я.
Когда на следующий день я пошел в Ботанический сад, то увидел в трафарете только одну короткую фамилию – Цой. А наших нет. Ни Курилова, ни Киле там не было. Я пошел искать другую работу и нашел какую-то артель в подвале. Подшивали подошву к сапогам, боксерские груши, футбольные покрышки шили. Название той артели забыл. В общем, в трудовой книжке, когда я уходил было написано – пошивщик первого разряда. Я ушел оттуда, потому что в 1963 г. меня взяли в Институт языка, литературы и истории в Якутске – лаборантом с твердой зарплатой. Когда работал шорником, моя зарплата зависела от контролера, если шов где-нибудь был слабым, товар забраковывался, и, естественно, зарплата была маленькой.
Мы с Майей неправильно кормили Алика, и у него началась аллергия. Врачи рекомендовали чаще бывать на свежем воздухе, и мы стали снимать дачу в Вырице. Несколько раз я снимал у людей разных. Один раз мы поехали на Украину, т.к. нам сказали, что нужно ездить на юг. Сели в поезд с Витебского вокзала и доехали до Винницы. Там тоже был «история».
Нам сказали, что можно найти жилье в селе Корделевка. Майя нашла автобус, и мы поехали туда. Когда в первый раз зашли все вместе с детьми, хозяйка дома резко отреагировала на меня:
– А это кто?!
– Это – мой муж и мои дети – ответила Майя.
– Нет-нет! У нас занято! – сказала хозяйка.
Хозяйка дома подумала, что я китаец. У нас тогда в Советском Союзе отношения с китайцами были плохие. Поэтому нам не сдали свободную комнату.
В следующий раз Майя сказала мне, чтобы сразу не заходил в дом. Майя зашла одна и предупредила бабушку:
– Мой муж из Якутии.
– О-о, из такой дали!
– В первом доме подумали, что он китаец и не сдали нам комнату. Вы, наверное, слышали про Якутию?
– Да, да. Мы знаем про Якутию.
Так мы сняли комнату в Корделевке, под Винницей. Там была еще одна ситуация в зале ожидания вокзала. Майя пошла покупать билеты в другое здание, а я сидел с детьми. В это время недалеко от меня начали ругаться двое мужчин – русский и украинец.
Я подошел к ним сказать, чтобы не ругались здесь, все слышно.
– А ты, что, китаец, вмешиваешься!
– Лучше отойди от нас!
И тут подошла Майя и сказала им:
– Да нет, ребята, он из Якутии!
– Якутии? – сказали те.
– Мы Якутию знаем – ответил украинец.
– Ну, если знаете, то я с Колымы – сказал я.
– Колыма! – воскликнул украинец. – Опасный человек!
Колыма была местом ссыльных и уголовников, это на них произвело огромное впечатление. И эти ребята вскоре помирились.
Работая лаборантом в ИЯЛИ, я жил в Ленинграде и помогал Е.А. Крейновичу. В 1958 году он ездил в экспедицию на Нижнюю Колыму. Там он встретил своего информатора – Трифонова Николая Трифоновича, с которым работал в 1934 году в Ленинграде, в Институте народов Севера вместе с каким-то Ягловским. Тот оказывается болел немножко и вернулся домой, а Трифонов окончил ИНС. И вот, после ссылки, в 1958 г. Крейнович поехал в экспедицию. В Якутске взял помощником лаборанта Лаптева Афанасия, нижнеколымского юкагира, который окончил Герценовский пединститут. Лаптев по-якутски не знал, знал по-юкагирски и по-чукотски. Поэтому, в словах не указывал долготу гласных и мягкость согласных. Крейнович отправил меня взять из архива института толстую папку с материалами по сказкам тундренных юкагиров.
Я проверял материалы Крейновича, собранные Лаптевым у Трифонова, Гарулиной и других юкагиров-информаторов. После этого съездил в Андрюшкино, навестил маму. Брат Николай учился в 7 классе тогда уже 8-милетней Андрюшкинской школы.
В 1964 году приехал в Андрюшкино по распределению и год работал учителем русского языка и литературы, занимался сбором материалов для своей кандидатской диссертации по сложным именам существительным. И увидел, что юкагиры-школьники, молодежь свой язык забыли. А до этого, когда у нас был колхоз «Оленевод», юкагирский язык все знали. По возвращении в Ленинград, я думал, что поступлю в аспирантуру. Крейнович во всяком случае говорил, что заявку сделал. Но когда пришел в сектор, то Петр Яковлевич Скорик сказал мне, что место в аспирантуре отдали другому претенденту, т.к. думали, что я не приеду.
– Нам сказали – вы на родине.
– Я на один год только уезжал, чтобы собрать материал.
– Места нет уже.
Ничего не поделаешь. Мне пришлось обратно лететь в Якутск, где я и поступил в аспирантуру. Позже оттуда меня прикомандировали в Ленинградское отделение Института языкознания.
Особенно трудно мне давался иностранный язык. Майя заставила меня ходить на курс английского языка в Доме культуры имени С. М. Кирова. В пединституте мы иностранный язык не изучали. И, поскольку не было преподавателя по юкагирскому языку, я числился в группе эвенского языка, где преподавала В.И. Цинциус.
Там тоже была «история» при поступлении. Заведующий северным отделением – Гаврил Никандрович Никулин, бывший фронтовик, сказал мне, что мест на филологическом факультете уже нет, и мне придется поступать на педфак. Я заартачился:
– Я только окончил педучилище, мне на историко-филологический нужно.
– Тогда, давайте, езжайте обратно в Якутск.
– Как?
Мы ехали в Ленинград целую неделю. Сначала самолетом Якутск–Тахтомыгда Амурской области, потом сели на поезд до Москвы, а оттуда сутки до Ленинграда. Денег у меня по приезду в Ленинград уже не было. Об этом поступлении я написал воспоминание, как Вера Ивановна Цинциус помогла мне во время поступления и взяла к себе на обучение в педагогический факультет.
Я уже писал, что, когда был учителем в Андрюшкинской школе, обнаружил – юкагирские дети и молодежь родной язык не знают, говорят по-русски или на якутском. И вот, я решил собрать языковой материал у стариков. Я понял, что мне надо как-то спасать свой народ, возродить юкагирский язык. Я поговорил с директором ИЯЛИ Евдокией Иннокентьевной Коркиной:
– Евдокия Иннокентьевна, я должен в 1974 году докторскую диссертацию защитить. С докторской я пока не буду спешить. Сейчас, я думаю, надо ездить в тундру, в Андрюшкино, только там тундренные юкагиры живут. Буду собирать юкагирские слова от пожилых людей. Давайте мне такую тему сделаем – составление «Юкагирско-русского словаря».
– Хорошо – сказала Евдокия Иннокентьевна. – Каждое лето будем давать экспедиционные, когда Вам надо будет, Гаврил Николаевич.
– Спасибо – поблагодарил я.
Я занялся сбором языкового материала. Ездил в Андрюшкино и Олеринскую тундру, а моя семья жила в Ленинграде. Получилось так, что в Якутске я жил в коммуналке, работая лаборантом ИЯЛИ. Мне говорили, если семью привезешь, тогда получишь квартиру. Особенно профессор Федот Сафронов на каждом профсоюзном собрании критиковал меня:
– Почему Курилов свою ленинградскую семью сюда не привозит?! Пока не привезет – не надо ему давать четырехкомнатную квартиру.
Перед отъездом в экспедиционную командировку я сказал Майе:
– Мой народ исчезает, мой язык исчезает, по переписи 1959 года юкагиров осталось чуть больше 549 человек. Я хочу что-нибудь сделать, а не смотреть как исчезает мой народ. Что-нибудь надо делать. Надо письменность юкагиров создавать.
– Нет, Ганя, я на Якутск не согласна. Я родилась в Ленинграде. Ленинград – моя родина, здесь мои родители жили. Мать и отец умерли. Мои дети здесь родились. А я-то думала – здесь ты останешься. Как Юрий Рытхэу (чукотский писатель). Нивх Чунер Таксами – ученый секретарь Института этнографии в Ленинграде, на Малом проспекте он живет. Или мансийский писатель – Юван Шесталов. Многие здесь, а почему ты не можешь?
– Мне больно что мой народ исчезает, что-то надо делать. Там никто не хочет этим заниматься. Значит, они думают, что ничего не выйдет. Просто так сидеть и ждать чего-то, когда народ и его язык умирает, исчезает, по-моему, нельзя!
– Ну, ты неадекватный кажется, Ганя. Короче говоря, мы не поедем. Я не отправлюсь туда.
– А что тогда?
– Не знаю, мы здесь останемся. Тем более, у нас очередь, скоро квартиру дают новую на окраине. у Поклонной горы. Так что ты сам решай. Напрасно, может, переедешь в Якутск. Возможно, ничего у тебя не получится.
– Надо, все-таки, что-то делать.
– Ладно, значит ты решил так. Тогда ты поезжай туда, а мы останемся.
Мы расстались с Майей. Она мне тогда говорила, что всякое может случиться.
В 1970 году я мог погибнуть в Батагае. Самолет, который летел из Черского через Батагай в Якутск – разбился. Там погибло 34 человека. Меня в последний момент, по пути в аэропорт вернула мама (я перевез мать из с. Андрюшкино к Семену в п. Черский). У нее было плохое предчувствие, заболело сердце. Она попросила Семена остановить меня, не дать улететь.
Дело было так. Я пошел за билетом до Якутска. В отделе перевозки мне сказали, что билетов нет. Побежал в райком партии и достал бронь.
– Конечно – сказал первый секретарь райкома партии Алексей Алексеевич Слепцов. – Дайте бронь Гаврилу Николаевичу!
И я с бронью побежал в отдел перевозки. Идти нужно было под гору. Спускаясь с нее, слышу, как сверху Семен кричит:
– Ганя-я!
Гора-то высокая там. На горе стоит Семен.
– Что?
До отдела перевозки оставалось метров 20, кажется.
– Мама плачет. Страшно плачет. Когда узнала, что ты улетаешь, начала сильно плакать.
– Ой, боже мой. Мне командировку больше не предоставят.
– Под суд-то не отдадут за то, что опоздал.
– Ну, ладно.
Я прямо по склону поднялся к Семену. Семен-то еле ходил, у него инфаркт был, правая сторона не работала. Как он пришел? Он жил на горе по улице Гагарина.
– Ладно, значит, я не улетаю. Я объясню. И давай пойдем.
Мы пришли и около дома Семен сказал:
– Послушай.
Действительно, мать плачет, через окно слышно.
– Давай, зайдем – сказал Семен.
Зашли. Семен сказал:
– Ганя вернулся.
– А-а – сказала мама и повисла на моей шее, плачет.
– Что ты? – сказал я.
– У меня левая грудь схватилась. Такое случалось у меня, один раз, когда твоя сестра Валя утонула со своими подругами в Андрюшкино. Когда я услышала от Семена, что ты улетаешь сегодня, у меня опять это началось с левой грудью.
– Ничего. Я сейчас позвоню в Якутск и сообщу, что следующим рейсом прилечу.
Тот улетевший самолет, который должен был лететь из Черского, при посадке ударился об гору. Рейс выполнял пилот, который собирался покинуть Якутию. В кабине их шестеро было – летчики, штурман и сопровождающие, наверное. Все погибли. Я, конечно, рассказал Майе об этом.
– Вдруг, такое тоже, не дай бог, случится – сказала Майя. – Тогда мы останемся в совсем незнакомом городе одни. Не-е-т! Мы из Ленинграда никуда не поедем. Давай, ты там сам, как-нибудь. Алименты будешь платить, конечно?
– Конечно.
В 1972 году бракоразводный суд был. Егор Оконешников, как председатель месткома, и, как всегда, мой друг Прокопий Елисеевич Ефремов были. Моя семья жила на Васильевском острове – там и состоялся суд. Майя зашла, сопровождая троих детей.
– Папа – сказал кто-то.
Махнул я. Да, кольнуло как-то. На суде я, как истец, хотел по крайней мере среднего сына с собой взять – Алика.
Суду я рассказал:
– Мой народ – юкагиры, тундренные оленеводы, живут на Колыме. Родной язык исчезает. Мне надо быть недалеко от своего народа. Язык исчезнет и, значит, народа не будет. Юкагирский язык – единственный. Условно его включили в палеоазиатские языки. Родства нет ни с каким языком мира. По переписи 1959 года оставалось 549 юкагиров. Потому что до этого, в 1956 году был ликвидирован юкагирский колхоз-миллионер «Оленевод», где я работал после начальной школы пастухом-оленеводом.
Поселок Тустах-сень был ликвидирован во время хрущёвской кампании укрупнения хозяйств и ликвидации мелких поселков. Нас, юкагиров, перевезли в п. Андрюшкино, и там, когда мы получали свои первые паспорта, председатель сельсовета, бывший батрак, Гаврил Третьяков переписал половину юкагиров эвенами, по наущению Гурвича. Был такой учёный, я его видел один раз, когда он приезжал в тундру. Он тогда сказал, что юкагиров мало осталось:
– Вы называете себя юкагирами, на самом деле вы – эвены.
– Как? – говорю. – Я в интернате жил, в начальной школе, там эвены были из колхоза «Сутаня Удерян» п. Андрюшкино. Мы – юкагиры.
– Это вы так считаете, – говорит.
– А кто тогда юкагиры?
Он говорит:
– Ягловские, вот они юкагиры, Трифоновы.
– А Куриловы? Третьяковы?
– Это – эвены.
Вообще, все запутал он. И вот когда наш юкагирский посёлок и колхоз-миллионер ликвидировали, объединенному колхозу дали общее название – имени И.В. Сталина.
Когда давали паспорта, председатель сельсовета Третьяков написал нам в графе национальность – эвены. Вот так у нас в семье все стали эвенами, и только Николай, младший брат, был записан юкагиром (тогда в каждой семье национальность «юкагир» оставляли одному ребенку). Поэтому, по переписи населения Советского Союза в 1959 году юкагиров было 549 человек.
Всё это я рассказывал Майе. Она мудрая, конечно, была женщина. После 10 класса нигде она не училась. Природный ум у неё был.
На суде, после меня, ей дали слово. Она сказала:
– Я коренная ленинградка, здесь родилась. Мать комендантом на Васильевском острове была во время войны. В блокаду, помогая другим, умерла с голоду. Её фамилия Котина была. А отец был политрук, погиб во время войны.
Суд удовлетворил сторону Майи. И тогда я спросил:
– Ну хотя бы одного из сыновей мне дадите?
Майя ответила:
– Нет, ни одного не отдам. Троих сама буду воспитывать.
Алименты я платил с половины зарплаты, посылал деньги, даже когда у меня книги выходили. Мне хорошо платили гонорары, кстати говоря. Половину денег отправлял всегда в Ленинград. То есть они жили неплохо в Ленинграде. Майя-то не работала.
Потом она приезжала в 1975 году. Тогда я уже женился на Анне Андреевне. Она работала в ИЯЛИ в отделе северной филологии. У нас с Анной Андреевной родился первенец – Юко. У Анны дочка была – Кира, ей тогда семь лет исполнилось.
Мы жили на Стадухина, 82. Конечно, к нам приходили в гости друзья и знакомые. Когда появился телефон, то они предварительно звонили. Бывало, что друзья звонили и в самую рань.
Такой ранний звонок был и в этот раз. Утром, где-то в четыре часа прозвенел телефон. Мы спали в маленькой комнате, Юко было где-то 8-9 месяцев, на кроватке лежал. Аня сказала:
– Кто-то там опять звонит.
– О-о-о, неужели это Вася? (Василий Лебедев)
Пошел, поднял трубку. Слышу – женский голос:
– Это – квартира Курилова? – требовательно спрашивает женщина.
– Да, это квартира Курилова. А вы кто?
Она трубку положила. Аня спросила:
– Кто?
– Не знаю, женский голос был. Спросила – это квартира Курилова? Да – я сказал. А вы кто? – спросил, а она трубку положила. И тут я подумал: «Ой, боже мой, Аня вдруг подумает, что какая-то женщина!».
А она говорит спокойно:
– Ладно, ложись спать. Уже пятый час.
Я лег. Хорошо, что Юко не проснулся еще. И вдруг в квартиру звонок.
– Что такое? – подумал я, успев задремать.
Иду к двери, спрашиваю:
– Кто там?
– Открой! – говорит женский голос.
– А вы кто?
– Открой! – Уже в приказном тоне говорит.
Открываю. И вдруг, смотрю, Майя стоит и трое моих сыновей.
– Папа-а!
Чуть в обморок не упал. Я ничего не мог сказать.
– Проходите, проходите, – говорю.
Пошел в маленькую комнату и говорю Ане:
– Аня, первая моя жена Майя пришла с детьми. Давай ты что-нибудь там приготовь.
А у нас в холодильнике, как нарочно, ничего нет. Я говорю:
– Пойду в «Сардану» (магазин). Детям куплю что-нибудь. И самим надо.
Я подумал – они поссорятся, наверное. Ругаться будут. Я-то не знал какая цель приезда была у Майи. Я вообще не соображал тогда. Подошел к Майе и сказал:
– Быстро схожу в магазин, что-нибудь куплю детям с дороги. Моя жена – Анна Андреевна – представил я Аню.
– А-а, Анна Андреевна.
Она так посмотрела на нее и поздоровалась, руку подала. Майя пошла в кухню, а я оделся, да вышел. Народу в магазине мало было. Купил продукты и детям мороженое. Прихожу я домой, а мы жили на третьем этаже. Поднимаюсь, и на втором этаже думаю, что сейчас там крики будут. Уже на третий этаж осторожно поднимаюсь и около двери встаю, а там тихо что-то. Я открываю дверь своим ключом, оттуда с прихожей видно кухню. Смотрю – они в кухне сидят, я увидел Майю. Я разделся и ребятам говорю:
– Возьмите, что там хотите.
И пошел в кухню, смотрю – они чай пьют и тихо беседуют.
– А муженек, охотничек, как всегда – сказала Майя.
– Ну, да – Аня сказала. – В магазин, в основном, он бегает, потому что у нас маленькому 8 месяцев.
Потом я позвонил днем своим знакомым. Прокопий Елисеевич сказал:
– О-о, конечно.
Я хотел, чтобы друзья принесли что-нибудь для угощения. Кто-то принес юколу. Майя с детьми не знали юколу, вообще не ели никогда. Майя не поела даже.
– Нет, мы не привычные к такому.
Две недели она у нас жила. Я в кухне спал на раскладушке. В большой комнате трое моих сыновей и Майя спали, а в маленькой комнате Аня с Юко и Кирой.
В субботу пикник устроили на горе Чочур Муран. Пришел друг Прокопий Елисеевич Ефремов – Проня. Мы шашлык приготовили.
Прошло две недели. Про обратный билет я не спрашивал.
– Ну, все-таки, Вы когда обратно собираетесь? – осторожно я спросил.
– Мы купили билеты – ответила Майя. – Ты нас-то проводишь, наверное?
– Да, я сегодня провожу. Там гостиницы есть.
– И то хорошо – сказала она.
В аэропорту в гостиницу устроил их. Показал, где находится регистрация. Потом вернулись в гостиницу, дети на улице играли. Когда мы зашли в номер, я присел на стул. Она села на моё левое колено, я немного опешил.
– Немножко, хоть, приласкай, что ли.
– Извини, как-то неудобно.
– Целуй, хоть. Ну, поцелуй, хоть, что я заразная, что ли?
– Извини – сказал, и поцеловал. – Не надо, Майя, мне неудобно как-то.
– Так-то ты всегда был стеснительным. Ты, оказывается, неплохую женщину нашёл. Она мне понравилась.
– Слава Богу.
– Хорошо, езжай домой. Знаем – где и что ты.
Я так и не спросил зачем она приехала в Якутск и до сих пор не знаю. Она сказала – хорошая у тебя жена. Сначала сердитой такой была. А потом стала такой тихой, мирной, спокойной.
– Ты береги себя! У тебя же дети. Еще один маленький появился. Так что, слишком поздно не ходи.
Я подумал:
- Опять она меня оберегает.
У нее была черта такая – оберегать.٭
Когда Майя с братом были в детдоме, их стали вывозить на большую землю через Ладожское озеро на трех автобусах. В первый автобус их детдом не поместился. Этот автобус попал под бомбардировку на озере и затонул, все пассажиры погибли. Майя с Борисом поехали следующим автобусом.
Когда мне было четыре года, т.е. в 1942 году, я видел сон с разрушенным городом. Будто бы я там ходил. Потом я уже думал, что видел во сне Ленинград. За мной гонялся очень высокий человек. Я еле-еле убегал от него. Наверное, это фашисты были. Они очень высокими людьми были.
У Майи был природный ум, очень быстро все схватывала. В одном разговоре с сыном Альбертом, мы также подмечали ее ум.
– Она была очень умная женщина. И, острая на язык! – говорил Альберт.
Примечание
Полагаю нелишним сообщить читателям некоторые касающиеся моей семьи моменты, о которых отец в связи с созданием нового семейного очага и окончательным переездом в Якутск не мог иметь ясного представления.
По рассказам мамы, в тот период, когда состоялась наша поездка, из объяснений отца невозможно было понять, насколько глубокие сложились у него отношения с Анной Андреевной. В Якутске мама обнаружила, что отец живет одной семьей с Анной Андреевной и ее семилетней дочерью Кирой, а в колыбели новорожденный Юко – первый общий ребенок отца и Анны Андреевны (через шесть лет родилась наша с Альбертом сестра – Ладина).
Об алиментах. С 1972 года, едва я, младший и самый болезненный из троих детей, немного подрос, мама постоянно работала – ночной приемщицей в булочной (мы с братом охотно оставались у нее на работе, там была уютная комната отдыха и в паузах между прибытием и разгрузкой товара мама читала мне «Бемби» и другие книжки); официанткой в детском кафе «Матрешка» на 17 линии, почти напротив нашего дома – пока братья учились в школе, я гулял вокруг, или оставался в кафе – моими главными подружками там были добрые бабушки-гардеробщицы; уборщицей в школе № 10, где мы все трое учились; с 1976 года мама работала контролером на входе в метро (позднее работала на объединении «Светлана», в 1988 году получила производственную травму и вышла на пенсию по инвалидности; мама сохраняла бодрость духа и жизненную активность – посещала выставки, театры и концерты, экскурсии, участвовала в обществе детей блокадного Ленинграда).
Мама подбирала работу с таким расчетом, чтобы она давала ей возможность всячески оберегать нас. С годами указанное обстоятельство, т. е. чрезмерная опека стала вызывать недовольство у старшего из нас – Вадима. После 1978 года Вадим перестал участвовать в наших совместных путешествиях, а в олимпийском 1980 году поступил в военное училище, стал офицером и служил на БАМе; в 2009 году Вадима не стало.
Об «аллергии» – была она (а рецидивы сохраняются на протяжении всей жизни) не у Альберта, а у меня. Заметное облегчение приносили регулярные летние поездки на юг (в Евпатории проводили каникулы восемь лет подряд), где яркое солнце, море и свежий воздух оказывали благотворное воздействие. Алименты мама скапливала на сберкнижке и использовала их для летних поездок с нами, не только оздоровительных – образно говоря, мы с мамой объездили пол-Союза (Москва, Украина, Прибалтика и т.д.).
С собой мама взяла нас троих, во-первых, поскольку не с кем было оставить. Во-вторых, чтобы увидеть Якутск, о котором отец много рассказывал и какое-то время даже уговаривал переехать. Поездка состоялась в августе 1974 года, после отдыха в Евпатории.
Мы все трое – Вадим, Альберт и я – получили высшее образование. Вадим стал профессиональным военным, Альберт с детства увлеченно творит в поэзии, я преподавал в вузах СПб исторические дисциплины, параллельно занимался юкагирским языком со студентами ИНС им. А.И. Герцена, имею несколько десятков публикаций, в т. ч. по истории юкагирского языка и о ученых-североведах.
Мама умерла, не болея ни одного дня, ночью дома в своей постели 20 августа 2020 года. Мама вела здоровый образ жизни – не пила и не курила, старалась не унывать, в последние годы жизни много путешествовала – с организованными группами посетила Ясную Поляну, Торжок, Смоленск, Минск, Карелию.
Мама была человеком осмотрительным, но смелым и решительным. Такой пример. Наши добрые соседи по коммунальной квартире на 16 линии В. О. студенты-медики Александр и Елена Рейтузовы по окончании института уехали на работу в Чупу, небольшой поселок на севере Карелии. Елена приглашала маму погостить, уверенная, что все останется лишь проявлением вежливости. К ее изумлению, в марте 1976 года (был период весенних каникул в школе) она получила от мамы короткую телеграмму с номером поезда, временем прибытия и подписью – «Майя. Мальчиши». Проехав около 48 часов, мы сутки гостили в Чупе и по заранее купленным билетам вернулись в Ленинград.
Необходимо добавить, что мы – дети – очень любили дальние путешествия на поезде. Нам все было интересно, даже романтично, нравилась самая «поездная» атмосфера – питались запасенными мамой из дома продуктами, пили чай из стаканов с металлическими подстаканниками, любовались видами из окна, играли в карты, шахматы, в «города», подолгу общались с попутчиками.
Андрей Гаврилович Курилов. Санкт-Петербург, 2023