РАЗЪЕЗД №3
На этом полустанке наш поезд задержался лишь на миг, всего на несколько секунд, для того, должно быть, чтобы выгрузить почту. Именно тут из окна тамбура я увидел пятерых малышей – трех мальчуганов и двух девчушек, которые грозили мне своими маленькими кулачками.
«Почему?» – спросил я себя. Ведь дети так любят махать проходящим поездам, а эти – грозят...
Наверняка, они переиграли уже во все свои игры, и теперь единственным их развлечением было встречать поезда и посылать безмолвный укор счастливо едущим вдаль пассажирам.
«Не обидел ли кто их? – подумал я. – А может быть, это плата за безразличие тех, кто проезжал здесь раньше?»
Мной вдруг овладела грусть оттого, что я никогда не узнаю, чьи это дети, кого и как долго они еще будут ждать, выглядывая в окно своего старого одноэтажного дома. Мне захотелось хоть чем-то порадовать их.
Но что я мог для них сделать? Что оставить после себя?..
Поезд тем временем отпустил тормоза и легко тронул, и в ответ на детские угрозы я прощально махнул ребятишкам рукой и так же прощально улыбнулся. Домик их начал отдаляться, а я все махал и махал – чем дальше, тем сильнее. И когда лица ребят стали едва различимы, я вдруг увидел, что детские кулачки один за другим стали разжиматься и затрепетали ладошками, провожая меня...
Кругом расстилалась пасмурная степь с седым ковылем и предгорьями по горизонту. Капли дождя оставляли длинные росчерки на окнах вагона, я все дальше и дальше уезжал от этих мест на свою далекую службу. Но весь день, несмотря на обилие пейзажей, нет-нет да и вспоминались мне теснящиеся в окне, точно опята, темноволосые головы казачат, что живут в сиротливо стоящем среди степей доме, под крышей которого висит табличка с простым и сухим названием «Разъезд № 3».
ВИТАЛЬКА
Виталькиной мамой пугают во дворе малышей: «Будешь баловаться – отдадим тете Лене!» Сжимается, прыгает сердце у Витальки, но, что поделаешь, если с того момента, как он помнил себя, мама уже была такой: на правой половине лица у нее огромное лилово-красное пятно. Мама как бы разделена на две части: одна половина красная, другая – обыкновенная.
Еще до школы мальчишки дразнили Витальку во дворе: «Бей красномазых!»
Он старался не выходить на улицу, а если выходил, то обязательно дрался. Ему не раз засыпали глаза песком, в пять лет рассекли нижнюю губу, но драться Виталька не перестал. Только услышит обидное, тотчас кидается затравленным зверьком, достает обидчиков чем может: зубами, ногтями...
В школе дразнить его перестали, но Виталька начал понимать, о чем взрослые говорили шепотом. Однажды услышал:
– Кто только позарился на такую уродину, мальца ей сделал?
– Да, говорят, из тюрьмы один вернулся, погулял три дня на свободе, обворовал кого-то – и вновь в тюрьму... Вот он и был.
Обожгли эти слова Витальку. Никогда он раньше не спрашивал мать об отце. А сейчас решил узнать правду.
Он дождался с работы мать и, когда она поила его чаем, спросил:
– Мам, а где мой папка?
Настолько серьезно был задан вопрос, так прямо смотрели на мать голубые Виталькины глаза, что она не решилась соврать:
– В тюрьме твой папка, Виталик. Нехороший он человек, сынок...
Горько плакал в тот день Виталька, а к вечеру утих. И когда мать ушла в магазин за продуктами, накалил он до красна утюг и крепко приложил его к своей мальчишечьей щеке...
Вернувшись домой, мать сразу заподозрила недоброе. Щека у сына была подвязана мокрым полотенцем, и, хотя сказал он, что подрался с соседским Мишкой, укусившим его за ухо, слишком пахло в комнате паленым.
Приехал врач, намазал ожог какими-то мазями. Были длинные ночи и дни выздоровления.
Щека у Витальки зажила. Но не раз ночами слышал он, как рыдала в подушку мать; и сам все не мог заснуть, все спрашивал и спрашивал себя: «Как помочь маме?»
ПРОГУЛКА НА «ВЕТЕРКЕ»
Вообще-то я даже имени ее сейчас не вспомню. Фамилию разве что, по-моему, Сырчина…
Мне было тогда четырнадцать лет. После восьмого класса я приехал на каникулы в родной свой поселок Пожву. И вот там мой сосед и друг Витя Обухов научил меня прилично гонять по Каме на моторной лодке. Причем освоил я это дело так лихо, что вскоре Витя стал доверять мне самостоятельное управление подвесным лодочным мотором «Ветерок».
И тем же летом, и то же на каникулы, приехала к деду с бабушкой та самая девочка.
– Ну, вот видишь, – сказал Витя, – какая невеста к тебе прикатила. А ты и не чешешься.
– То есть, как? – не понял я.
– Очень просто. Не чешешься, – повторил Витя. – Вот возьми и пригласи ее сегодня вечером на лодочную прогулку по Каме. Понял?
Вопросов не было. И вечером, тем самым светлым, нежным, средне-июньским вечером я уже красиво выруливал на деревянном шитике по небольшой бухте с той самой девочкой.
Что это был за вечер? Помню лишь небо, такое глубокое, ясное. Солнце еще гуляло по горизонту – широта-то северная. Глаза помню той девочки – большие, лучистые, небесные какие-то глаза. Мы и не поговорили почти ни о чем. Так, разве что, познакомились. Просто хорошо было вести меж плотов моторную лодку, чувствовать в руке послушный румпель и смотреть то на эту девочку, то на еловый лес вдалеке. Все только-только начиналось. Чисто и тонко. Головокружительно было хорошо и все.
И вот именно тут, наша лодка на полном ходу врезалась в огромное бревно-топляк. Как я его не заметил? Не знаю? Мы просто чудом не перевернулись. Взревел и тут же заглох мотор. Вода хлынула через борт. Та самая девочка вмиг промокла до нитки…
Как ни дергал я за шнур стартера, как ни старался завести лодочный мотор, но сделать этого мне так и не удалось. До берега я добирался на веслах. Надо ли рассказывать о том, как я себя презирал?…
С тех пор с той самой девочкой мы ни разу более не встречались. Вообще – ни разу в жизни. Однако позже, лет может быть через пятнадцать-двадцать, я вновь приехал в поселок моего детства. В нем мало что изменилось. Те же самые почерневшие от времени бревенчатые домишки, та же река с плотами по берегам, тот же еловый лес вдалеке…
Меня приветливо встретила мама моего друга – Мария Устиновна. Много мы о чем переговорили. И среди прочего она вдруг вспомнила, что та девочка, теперь точно вспомнил фамилию – Сырчина – совсем недавно, год что ли назад, была здесь, заходила и спрашивала обо мне.
– И что же? – спросил я.
– А вот что, сказала мне Мария Устиновна: «Если бы, – говорила она, – доведись ей идти к нему хоть на край света, то она тут же пешком пошла бы, ни на миг не задумываясь».
Вот ведь как! Подумать только! А ведь я ее чуть не утопил. И что самое интересное – мы тогда едва-едва познакомились.
ГОЛУБОЙ ВЕЛОСИПЕД
А было это много-премного лет назад, той еще самой весной, когда Василия Михайловича Жарикова звали просто Васькой, и он подрабатывал в лесничестве. Работа была нехитрой. По воскресным дням, а случалось и после школы, Васька занимался посадкой сосенок. Он получал от лесничего – соседа по лестничной клетке дяди Коли – саженцы, которые вовсе не походили на привычные глазу деревца, а напоминали скорее высокий мох. Каждую микрососенку Васька при посадке аккуратно отрывал друг от дружки так, чтобы не повредить тонкие молочно-белые корешки.
Еще Васька получал тяжелый стальной меч, который тоже совсем не походил на обычный меч богатыря или средневекового воина, а похож был на букву «Т». Вертикальная часть у этого меча-буквы было копьеобразным, а горизонтальная – служила ручками. Именно этим мечем Васька дырявил в земле многочисленные лунки, куда потом садил и садил пушистые сосенки. Дело это Ваське было по душе, потому, что с малолетства он любил лес – грибы, ягоды собирал, за щавелем бегал. И не только поэтому: а еще и потому, что работал он в лесничестве как настоящий взрослый – за деньги.
Деньги Васька копил старательно. Была у него заветная мечта купить себе велосипед. Причем не юношеский, а настоящий взрослик – за семьдесят шесть рублей.
Всякий раз как доводилось бывать Ваське в городском универмаге, с каким-то особым трепетом останавливался он в отделе, где торговали велосипедами. Здесь их было целое царство. Они стояли, поблескивая серебром ободьев и рулей, лакированной кожей сидений, ярко покрашенными рамами. Все это звало и говорило: «Садись! Поехали! Мир прекрасен!»
Стоя в этом отделе, Васька ощущал странное головокружение, словно нет перед ним никаких рублевых преград, а уже сидит-восседает он в седле, и гудят-вертятся под ним педали. Вот мчится он на рыбалку, на быструю, холодную речку Рассолку: за спиной рюкзак, а желтая бамбуковая удочка крепко привязана к раме. Вот тяжело, но упорно выжимает он в гору в районе Басега, где он никогда не был, а лишь видел это место из окна поезда. Там, возле сухой речки, о которой рассказывал ему отец, можно найти белые грибы. И всё это совсем рядом – садись на велик – и, пожалуйста, все богатства мира открыты перед тобой…
И вот пришёл тот долгожданный день, когда мама просто добавила Ваське недостающую сумму, и они вместе отправились в универмаг. И купили велосипед. Голубой с серебристыми ободьями.
А вечером того же дня, для полного счастья, Васька поехал в сбербанк – получить выигранный рубль на лотерейный билет.
Он постоял в очереди в кассу, получил новую юбилейную монету, а когда вышел на улицу, то велосипеда не обнаружил. Кто-то что есть мочи крутил на нём педали и стремительно нёсся вниз по улице. Ах, как бежал, как мчался за ним Васька! Да разве догонишь?
Велосипед так и не нашли. Ни милиция, ни друзья-одноклассники, ни сам Васька. Говорили, что его, скорей всего, разобрали на запчасти, а саму раму перекрасили.
Пронеслись годы. Иногда Василий Михайлович приезжает в город своего детства. Бывает, он сходит в лес – в сосновую рощу или по улицам прогуляется. То туда пройдёт, то сюда. Словно ищет чего-то.
ШУМ АЛЫЙ
Всякий раз, как случается мне бывать в родных моих уральских местах, отправляюсь я обычно погулять по своим тропинкам-дорожкам, что бегут и бегут по старым, густо поросшим осинником, елью и березником, горам, да пригоркам. Находишься, нагуляешься так по синим чудо-далям и, невольно ноги сами приведут меня к знакомому с детства родничку. Тихо бьёт он и бьёт хрустальной струйкой в распадке двух гор – Шумихи и Алёны. Присяду возле родника и долго так сижу, всматриваюсь. Много раз бывал я здесь. По грибы, по землянику бегал, случалось и рыбу ловил в речке нашей Косьве. Есть о чем вспомнить и подумать. Но как бы ни связывала ни переплелась память моя с родничком, ярче иных картин видится мне первый мой поход за грибами с бабушкой. Тогда-то я и узнал, что называется родничек тот – Шум Алый.
– И почему это такое название у него? – спросил я у бабушки.
– А вот попей воды из него, я тебе и расскажу. Вкусная водичка, ледяная, свежая. Журчит переливается ручеек.
– Давно это было, – говорит бабушка. – В ту пору и людей-то ещё не было. Одни только горы на земле нарождались. Густые леса покрывали их, звери, да птицы в них жили. И не было более никого.
– Никого-никого? – переспрашиваю я.
– Говорю же, совсем никого. И горы тогда были живыми. Вот видишь большая гора, вся в ёлочках – это гора Шум–Шумиха. Послушай, как она шумит.
Я вслушиваюсь. Тонко шумит ельник. У-у-у как.
– А напротив Алёнина гора. Берёзки, на ней, слышишь, листвой шелестят. В бане тебя веником парим. С этой вот горы веник-то. Помнишь, какой ласковый?
– Помню–помню, – отвечаю я. – Только, почему эту гору Алениной зовут?
– А потому что восход над ней алый-алый бывает, – говорит бабушка. – Потому и прозвали. Если утром долго спать не будешь, придем как-нибудь – сам увидишь. А родничёк этот, из которого ты воды попил, Шум Алым называется. Понял почему?
– Почему?
– Да потому, что две горы вместе сошлись и родился у них, вот этот ключик волшебный, сын-родничёк.
– Да разве горы сходятся?
– А как же? Хоть и говорят в народе – гора с горой не сходятся, а эти вот сошлись...
– И как же это получилось-то?
– А вот так. Увидели они друг друга – и полюбили. А меж ними поле было тогда огромное и много всяких непреодолимых препятствий. Но не испугались они, а пошли навстречу друг другу. Долго шли, трудно. Но вот встретились и живут теперь вместе. Грибами-ягодами нас угощают, водой ключевою поят. А вода эта силу нам даёт. Потому что – от любви она. От родной сторонки. Вот ты водички этой попил – теперь расти будешь. И много-много разных дорог в жизни пройдёшь. Походишь-походишь, а всё потом к родничку придёшь. Он тебе новой силы даст и детям твоим, и внукам.
– А ты со мной тоже придёшь? – спрашиваю я.
– Может, и приду, а может, и облаком прилечу, – говорит бабушка и гладит меня по голове.
Много дней и дорог пронеслось-пробежало с тех пор. Нет-нет, да и присяду я возле родничка Шум Алого. Шумит, журчит и торопится к речке светозарная живая его вода, плывут в небе белые, пушистые облака...