Исполнение мечты
Вообще-то я уже и не верил, что попаду на «Крузенштерн». Особенно в последний месяц. Что-то все не складывались дела с оформлением паспорта моряка. Кто-то там с кем-то поругался, а я оказался в заложниках этой ссоры. А я уже уволился с работы. Меня проводили, чуть ли не с оркестром, как будущего героя кругосветного плавания. И, признаться, от зависшей моей ситуации на душе было тоскливо. «Крузенштерн», тем временем, шел по Европе, а я все так же безвылазно сидел в Москве и надежды мои с каждым днем ожидания таяли и уменьшались. Что бы отогнать навязчивые мысли я съездил на Успенье во Псков, побывал в Святогорском монастыре на могиле Пушкина. Потом, я поехал к себе на родину – на Урал.
Летели дни, и я уже начал подумывать – а не вернуться ли мне на работу. И в это самое время пришло известие, что паспорт готов. Вот и билет на самолет до испанского острова Тенерифе, куда в конце сентября должен прибыть «Крузенштерн». Мы едем на такси в Домодедово, а не верю. Мы летим уже четыре с лишним часа, а я все еще не верю, что это наяву, что все это случилось. Вот и пересадка в Испании. Самолет уносит нас в ночное небо, набирает высоту, разворачивается. Под нами сияет мириадами золотых огней ночной Мадрид – словно огромные сокровища мира вдруг вспыхнули на черном бархате ночи и засверкали, переливаясь для нас. И вся эта игра цветов и красок хлынула в душу, и я подумал, что, наверное, богаче меня просто нет сейчас человека на земле. А впереди нас ждал полет над Бискайским заливом, где тоже сверкали и переливались огни с очертаниями далёких берегов. Нас ждали Канарские острова и какая-то неведомая, незнакомая и неповторимая жизнь, в которой я был маленькой счастливой песчинкой.
«Свершилось», – услышал я собственный голос.
Луна на экваторе
Забавная Луна на экваторе. Она – живая. Воздух ночью становится прохладнее, чем вода в океане, и вверх – к небу – мощными потоками поднимаются испарения. И Луна в этих теплых воздушных массах начинает по-особому светиться, играть и даже пульсировать.
Выйдешь на полубак или на ют и смотришь на неё, словно лунатик. А она, будто ощущая на себе любопытный взгляд, все меняет и меняет свои тона и краски. То она ярко-оранжевая, как апельсин, то окрасится в персиковые тона, то станет лимонно-желтой. Важно не торопиться, а подождать, и она непременно покажет свой неожиданный тропический наряд.
А еще интересно смотреть, как на экваторе день за днем, или точнее – ночь за ночью – нарождается месяц. У нас в Северном полушарии месяц идет слева направо. Вспыхнет вначале, даже не серпом, а тоненькой яркой линией и потом растет, растет. В Южном полушарии месяц нарождается наоборот – слева направо. Смотришь, и глазам не веришь: «Неужели, в самом деле – в другую сторону»?
Но более всего интересен месяц на экваторе. Там он словно не знает, в какую сторону ему податься. И тогда он поступает очень хитро. Месяц на экваторе идет не справа и не слева, а сверху вниз или снизу вверх.
Казалось бы все это уже давно известно не только ученым, но и обычным морякам-странникам. Однако увидишь это сам и чувствуешь, что совершил какое-то очень важное личное открытие.
Южный крест
Я представлял его совсем не таким, каким увидел. Не знаю почему, но более всего в походе мне хотелось увидеть именно его – созвездие Южного Креста. А оно оказалось совсем не таким, как я его себе представлял. Это вовсе и не равносторонний крест, а скорее ромбовидный. Почему-то мне он напомнил очертания воздушного змея. Четыре различных по яркости звезды по краям. Если мысленно создать внутри этого созвездья перекрестье, то центр даст точное направление на юг. Но дело не в том, направление можно определить и по компасу. Дело в другом. Стоишь на палубе ночью, смотришь на этот крест и думаешь: «Вот ведь оно, чудо-то какое»! А он сияет из немыслимой дали, из глубины мерцающей Вселенной, смотрит на тебя и благословляет: «Доброго пути вам, моряки-странники»! И хорошо на сердце. Стоишь и бормочешь: «Над нами Южный крест, над нами Южный крест»! Просто фантастика!
Ленин на Маврикии
Второй день нашей стоянки на Маврикии принес новость – оказывается, среди многих и многих достопримечательностей острова есть памятник Ленину. Мы попросили нашего таксиста-экскурсовода отвезти нас туда.
Казалось бы, что тут особенного? Наверное, немало подобных памятников-бюстов точно так же стояли и стоят, по сей день, среди пальм и эвкалиптов где-нибудь у нас – в Ялте, Сочи, Сухуми. Но вот ведь не мчимся же мы туда на такси, чтобы сфотографироваться с Лениным на память. А здесь – на Маврикии – это что-то вроде экзотики. Рядом – Мадагаскар, Африка и Ленин. Мой товарищ – корреспондент телекомпании «Звезда» восторженно сказал, что это будет «главный респект» его репортажа.
«Но ведь мы совсем недавно столько снесли, переплавили или спрятали на задворках страны таких же бюстов и памятников, - подумал я. - А теперь, вот, снимаем как центральное событие. Фотографируемся на память…»
Подумал, но тоже сфотографировался рядом с Лениным. Так, на всякий случай.
Парусный лес
Когда я только-только попал на «Крузенштерн», то подумал, что вокруг меня целый парусный лес. Посмотришь вверх – белым-бело. Парусов, действительно, было много. Они были самыми разными: прямыми, косыми, прямоугольными. Попробуй-ка, разберись, запомни хотя бы их названия!
В одной из бесед с капитаном, я спросил:
- Долго, наверное, надо здесь поработать, что бы разобраться хотя бы в названиях парусов?
- А чего тут разбираться-то? – ответил он. – Тут все легко запомнить. У нас четыре мачты. На первых трех – паруса, по сути, называются одинаково. Самые нижние – по названию мачт: фок, первый грот и второй грот. Остальные совсем просто – снизу вверх – нижний, далее верхний марсель, затем нижний, за ним верхний брамсель, и на самом верху – бом-брамсель. Так – на всех трех мачтах. Остается запомнить названия лишь на кормовой – бизань мачте. Нижний парус там – апсель, средний – трисель, а верхний – гаф-топсель.
- Но ведь есть еще и косые паруса, - сказал я.
- Это еще проще, - ответил капитан. - На бушприте у нас четыре «косяка». Впереди всех – фор-стень-стаксель, за ним – кливер, потом – мидель-кливер и далее – бом кливер и кливер-топсель.
- А косые паруса между мачтами?
- Между грот-мачтами они называются стакселями. Внизу – грот-брам-стень-стаксели, а вверху – грот-бом-брам-стень-стаксели. Остается запомнить лишь название «косяка» перед бизань-мачтой – это крюйс-стень-стаксель.
- А сколько всего парусов на судне?
- Максимально – тридцать четыре.
«Почти, как букв в алфавите, - подумал я. - А сколько может быть вариантов их постановки в зависимости от курса судна и ветра»?
Последний вопрос я задавать не стал. Мне и так все стало ясно. Надо лишь поработать на парусном судне лет тридцать, как капитан, и тогда все будет совсем просто и понятно.
Шквал
Вначале мне показалось, что это я уже где-то видел. Примерно так же стремительно несутся по морю десантные корабли на воздушной подушке. Только в данном случае, по океану летел не корабль, а темная туча. Она подобно огромному шару вминала под себя воду, и по краям ее вздымались брызги. Облачность была низкой, и сама эта туча быстро скользила, соединяя небо и море. Я лишь успел подумать: «А ведь она на нас летит»!
Тут же все потемнело. Засвистели снасти. Штормовые паруса зазвенели от натуги. Судно резко накренилось на правый борт. Мощным ливнем окатило палубу. Следом ударила в борт волна. Наш «Крузенштерн» застонал возмущенно, точно боец после нечестного удара. Он весь напрягся, готовясь к дальнейшей битве.
Однако вскоре все стихло. Шквал, тем же темно-сизым шаром откатился прочь и помчался дальше, куда-то через Индийский океан к берегам южной Африки.
И будто в награду за испытание в этот же день, вечером, во все небо вспыхнула двойная радуга. Она долго сияла в небе гигантскими коромыслами, словно осеняя и благословляя наш путь своим поразительно-ярким семицветьем.
Свистит кто-то…
Как-то сидел я ночью на юте – курил. А поздно уже было. Никого вокруг нет. Тихий океан на сотни миль вокруг. «Крузенштерн», как мощная птица идет под парусами миля за милей. Тихо – главные двигатели не работают. Сижу я, смотрю в небо на звезды и слушаю, как шумит волна за бортом. Хорошо так сидеть и думать. И вдруг слышу – свистит кто-то рядом. Тоненько так посвистывает. Я подошел к леерам, вслушался. Нет, это не ветер в снастях, не корпус судна – живой свист. Словно какая-то малая птичка прилетела к нам и посвистывает. Так и не понял я, откуда шел этот тоненький посвист. Может океан, подумалось, какие-то сигналы нам подает.
На следующий день я рассказал об этом свисте моему товарищу.
- Наверное, это души моряков с нами так разговаривают, - сказал он. - Океан – это же тайна…
Поручик Астафьев
В Сингапуре нам довелось побывать на могиле поручика Астафьева. В форте Каннинг есть парк, а в нем, под сенью высоких кокосовых пальм – небольшое кладбище. Среди десятка иностранных могил, хорошо заметен каменный, увитый виноградным мраморным листом православный крест. Под ним и покоится прах русского моряка-исследователя.
Если открыть книгу «Морская карта рассказывает», то в ней можно прочитать: «Мыс Астафьева – Баренцево море, Новая Земля. Обследован 1889 году экипажем шхуны «Бакан». Мыс назван по фамилии производителя гидрографических работ – поручика Корпуса флотских штурманов Владимира Петровича Астафьева».
Как же далеко от родных берегов обрел вечный покой наш соотечественник. Мыс, названный его именем, находится далеко на севере – на холодной, заснеженной и заледеневшей Новой Земле, а последнее пристанище – почти на экваторе. И при этом у него оказалась очень короткая жизнь. Всего тридцать лет. Но эта жизнь была служением отечеству. А смерть место и время не выбирает.
Мы постояли у могилы поручика Астафьева, поклонились его праху и отправились в путь-дорогу.
Много чего забавного и экзотического повидали мы в «бананово-лимонном» Сингапуре, однако свершено наособицу осталось посещение этого кладбища. Словно сам поручик Астафьев ждал нас там, чтобы встретиться с соотечественниками.
Конские широты
Среди многих бесед с различными людьми и на разные темы в кругосветном плавании почему-то на особицу стоит небольшой рассказ капитана-наставника барка «Крузенштерн» Геннадия Васильевича Коломенского.
- Иногда парусники попадали в конские широты, - рассказывал он, - и долго не могли оттуда выбраться.
- А что это за широты? – уточнил я.
- Ну, это неофициальное название такое – примерно по пять-десять градусов на север и на юг от экватора в Атлантике. Там – зона малого ветра, а то и полного безветрия. И когда европейцы осваивали Америку, то парусные суда частенько оказывались там, как в ловушке. Порой месяцами зависали – не могли выбраться. Нет ветра – и ничего не поделаешь.
- А почему они называются именно конскими?
- Так в том-то и дело, что в Америку из Европы везли лошадей. Многие тысячи. И, когда они попадали в эти широты, то воды и сена им не хватало.
- И что же с ними и делали?
- Понятно – что! Резали и сбрасывали за борт! Можно сказать, что всё дно в этих широтах покрыто костями лошадей.
Вот и вся история. И много лет уже прошло со времени той беседы. И нет уже в живых Геннадия Васильевича. Но тот краткий и простой рассказ его помнится ярко. Словно увидел я тогда несущиеся над Атлантикой табуны лошадей, отлетающих ввысь – к небу.
Чайная церемония
Когда наш барк «Крузенштерн» прибыл в Гонконг, то первым делом я отправился на прогулку по окрестностям близ порта. Пришвартовали нас к отдалённому от центра города причалу, и мне захотелось в первый день стоянки судна посмотреть именно эти непарадные места.
Для начала я заглянул в ближайшее кафе с золотыми драконами на окнах и сел за свободный столик. Вокруг были одни китайцы. Я заказал кофе с молоком. Причём сделал это на немецком языке, так как другого просто не знал.
- Битте айн кофе мит милк унд цукер! – сказал я. И ещё подумал – поймут ли.
Поняли. Через несколько минут на моём столике дымился большой бокал сладкого кофе с молоком. И всё было хорошо. Попил я вкусный кофе, полюбовался на китайцев и китаянок, на кудрявые иероглифы и изображения змей, обезьян, собак на красных стенах и собрался уже идти дальше. И тут подходит ко мне для расчёта официант и произносит:
- Чайная церемония!- на чистейшем русском. Словно мы не в далёком Гонконге, а у нас в России.
- Да! - с удивлением воскликнул я. – Только не чайная, а кофейная. А где Вы так хорошо научились говорить по-русски?
- Чайная церемония! – ещё раз с улыбкой произнёс и поклонился китаец.
И тут до меня дошло, что, на русском он знает только два этих слова. Выучил - и произносит словно китайский болванчик.
- Ми хау! Чи фань ли ма? – ответил я ему на прощанье. Это было приветствие, которое я знал по-китайски со времен службы в морской пехоте на Тихом океане.
Официант был счастлив. Он проводил меня до самого выхода, много раз кланялся во след, и всё бормотал благодарно: «Чайная церемония! Чайная церемония…». Чисто по-русски!
Колокол
Каждые полчаса на судне звучит колокол. Так звучит время в океане. Сам по-себе колокол очень красив. Сделан он из латуни. На нем надпись «Kruzenschtern». Курсанты тщательно драят колокол каждый день до блеска, и он сияет на солнце, словно золотой.
Рядом с колоколом, на самом носу, несет свою вахту впередсмотрящий. Он и отбивает сигналы времени: «Дзы-н-н! Дзы-н-н! Дзы-н-н!».
Когда «Крузенштерн» идет под машиной и паруса у него укатаны, то мачты и реи создают перекрестья. Я не поленился и пересчитал – двадцать два креста мы несем над палубой. Всякий раз, как слышу я колокольный звон то, невольно, думаю, что наше судно очень похоже на Храм.
«Дзы-н-н»! - и еще одна частица жизни улетела под колокольный звон в океанский простор, в вечность.
Летучие рыбы
Летучих рыб мы встречали чаще других. Едва лишь выйдем к северному или юному тропику – они тут, как тут. Но больше всего этих «летучек» встретилось нам возле Галапагосских островов. Они выныривали из волны и словно воробьи, огромными стаями, неслись метров на пятьдесят-сто, а потом вновь уходили в волну.
Так продолжалось несколько дней. Даже шутки о них стали надоедать. То один, то другой кто-нибудь скажет: «Ну, в то, что корабли железные плавают – я еще поверить смогу. А что бы рыбы летали – этого просто не может быть».
Мой товарищ, художник, рассказал мне, что в прошлой кругосветке одна из таких рыбешек залетела к нам на палубу.
- И что же с ней сделали? – спросил я.
- Ну, как – что? - удивленно посмотрел на меня художник. – Вначале, все кто хотел, сфотографировались с ней на память, а потом ее заформалинили для научных целей.
- Хорошо, что в этот раз к нам на палубу не залетела «летучка», - отчего-то подумал я. - Пусть лучше они весело и вольно перелетают из волны в волну и сияют радужными, как у стрекоз, морскими крыльями.
Роса на палубе
Мы шли по Индийскому океану. За кормой остался третий экватор нашего похода. Было очень душно. Даже кондиционеры не справлялись с этой жарой. Дни тянулись один за другим, и я думал – поскорей бы выскочить вначале за десятый, а потом за двадцатый градус южной широты. Это был самый изнурительный участок пути. Но и в нем была своя радость. Ранним утром на палубу выпада особенно обильная роса. Еще до восхода солнца она крупными каплями покрывала все судно.
Встанешь до рассвета и выйдешь на ют. Красиво. Сидишь на лавочке, ждешь восхода, дышишь, любуешься. Проходит полчаса, и на востоке проклевывается солнце. Оно выкатывается из-за горизонта, сияет золотой дорожкой на глянцевой поверхности океана. И в тот же миг наше судно превращается в сказочный терем. Миллионы росинок вспыхивают ослепительным янтарем на снастях, рангоуте, надстройке. Но ярче всех светится палуба. Она – из африканского красного дерева. И каждая прожилка на ней окрашивается особым трепетным светом. Смотришь и думаешь: «Наверное, это дерево, привыкшее к жаре и засухе Африки, оживает в эти мгновения и вспоминает свою родину, свою молодость».
Пролетают еще несколько минут, роса испаряется, а вместе с ней уходит и утренняя сказка. Но она обязательно повторяется вновь – важно лишь встать до рассвета.