1. НЕ ЗАЙДЁТ СОЛНЦЕ В ГНЕВЕ НАШЕМ
Устойчив и ароматен воздух русской жизни в сибирском городке Канске.
Требует на вечернее покаяние голосистый колокол Троицкого собора.
Зимнее солнце в холмах. Церковь розовеет багрянцем. Густеет воздух в степи за городком.
С колокольни — вольный простор.
Золочёные кресты на маковках собора, с прорезью внутри, малиновой медью светятся в закатных лучах солнца.
Солнце медлит за горизонт. Висит малиновым шаром в далёких холмах.
Стихает благовест к вечерне. И малиновые лучи за холмами гаснут. И густеет голубизна небосклона.
Тепло и тихо.
Ныне зима набаловалась теплом. Не случилось и крещенских морозов для сибирских рек. Не потрескивал, не ломался лёд.
И далёкие на востоке свинцовые тучи, густая фиолетовость севера, предполагали переломиться погоде.
Кладка церковной ограды из рыжего кирпича. Решётка воронёного железа по-христиански прокована. Окружные кузнецы так не куют. И местные каменщики так не кладут. Подряд брала монастырская артель из далёкого Ярмарочного села на Енисее. Там и кузнецов подряжали.
В юбилейный год Канск обрёл Триумфальную арку на правом берегу Кана, у Братского перевоза. Канску в июне исполнилось триста семьдесят пять лет.
Подновили фасады церквей и зданий к юбилею. Отстроили наново Соборную площадь. Вырубили все старые тополя для простору глаз.
Меркнут жёлтым светом окна изб на пустующих улицах. Жители вечеряют и домовничают, прибираются по хозяйству, поят и кормят скот.
Одни бродяги и нищие одиноко сычуют серыми кулями, одетые в веретье, на ребристых скамейках в пуньках автобусных остановок. Идти им в тепло некуда.
Время в Сибири скверное…
Гирляндой огней весело скользит по железной дороге в степи у холмов курьерский, пронизывая водянистые голубеющие сумерки. Дремлет без дела частный извозчик в своём «жигулёвском» экипаже на Предмостной площади у Братского перевоза.
И душа отягощается нестерпимо от мыслей. Тяжёлый взмах пурги случился вечером, ещё засветло. И погода, будь она неладна, надломилась.
Порывами понеслась по гололёду снежная крупа.
Жиденькой молочной мутью наполнился воздух. Оттепели сиротской как не бывало: явилась-таки желанная пурга! Соблазнила, вертихвостка, молодого кума. А шуму-то сколько, пыли поднялось. На весь белый свет!
И не жди теперь от такого союза добра: спуталась кума с кумом после крещенской оттепели.
К ночи и вовсе загремел, забухал в набирающей власть вьюге железный лист на крыше особняка, построенного на берегу Кана каким-то богачом из новых русских, напротив моего девятиэтажного дома. «Хижина» из рыжего кирпича поставлена на высоком берегу без царя в голове. Без земли и огорода. Нелепо. Как нелепа и вся современная жизнь.
За особняком крутой обрыв к реке. Дальше, за руслом в сугробах, на другом берегу, хутор связкой изб. Там летняя лодочная спасательная станция.
От хутора рослый осинник тянется до протоки в сторону города. Жмётся лесопосадка к высокой автодороге левобережья.
Зима. Пойма за хутором широкая, белая от снегов до едва заметных изб в черте города. Лежит эта пойма летним заливным лугом до скотобойни за речной протокой. В сумерках на скотобойню летают чёрным небесным покрывалом сотни ворон.
На скотобойне определено место для кормёжки птиц - площадка на задворках мясокомбината из кирпичных красных корпусов. Под высоким острожным забором снег чёрен от свары чёрных галманов. Требуха убитых коров и свиней, коней и овечек вываливается для птиц тачками. Бычачьи яички и хвосты варятся в котле рабочими в цеху шкуродёрки. Любители говяжьего желудка варят для себя рубец.
Платить оброк стае ворон — аспидным галманам на скотобойне в известные часы суток — обязательная мзда за покой уже более ста лет от жителей. Тыщами плодятся вороны в берёзовых лесах окружных гор.
Канск лежит в просторной долине между высокими холмами. Окрестности богаты лесами и перелесками. Вороны плодятся в кронах рослых тополей общественных кладбищ.
На Троицу и Радуницу чёрные птицы покидают кладбищенские кущи и зычно галманят в берёзовых колках, сторонкой от многолюдья.
В такие дни стерва-птица и на скотобойню не летает. Пищи хватает поминальной, оставленной людьми на могилках умерших родственников.
Воробьям в людные праздники на кладбищах раздолье от безопасного соседства с народом. Уж резвятся! И порхают, и чирикают, и пересыпаются стайками от креста к кресту, на раины и берёзки над могилками, аки «души умерших беззаботных поэтов».
С Абанской горы в город приносятся отдёрным ветром песок и пыльная кладбищенская глина от куч из разрытой ямами земли — загодя заготовленных экскаватором-«петушком» могил. Мор людской за последние годы в Канске велик. И могилы наступают с востока плотно и густо. Рыдать хочется…
Переломилась погода. И потерялись водянистые сумерки в снежной наваристой кутье. Железная дорога угадывается по далёкому и мощному гулу магистральных проводов, по глухому перестуку колёс грузовых поездов на стыках рельсов.
Едва приметны теперь и связки дворовых изб «Китайского огородника» за широкой поймой в черте города.
Поселились на острове в тридцатых годах харбинские китайцы. Выращивали пудовые арбузы в теплицах, мясистые помидоры, сажали на полях сладкий лук.
Золотарями работали. Чистили отхожие места и выгребные ямы в городе. Богатели. И к концу века избыли, растворились в русском населении. Теперь там нет ни одной китайской семьи. Живут русские. Но последние годы опять наплыв китайцев. Открыли рестораны, торгуют тряпками на вещевых «блошиных» рынках. Рожают детей, становятся гражданами России. Ползучая тихая оккупация китайцами Сибири.
Много в Канске скандально-богатых бандитов. Строят миллионные особняки рядом с серыми русскими избами. Разруха навалилась полная последние пятнадцать лет. Нищему на паперти современные богачи и гроша не подадут. Тоска…
Вразброску маячат оранжевые мигающие фонарики на Триумфальной арке. Предмостная площадь рядом с моим домом и с балкона видна огнями. Арка в гирляндах лампочек в ночи напоминает огромный лошадиный хомут на шее города. Рабочий город с нищим населением. «Кандалы» в виде такой же арки осталось поставить и на выезде из города в сторону Красноярска. И образ лежащего на земле каторжанина, с хомутом на шее, в железных кандалах на щиколотках, будет завершён. С воздуха Канск напоминает такую картину. Символично.
«Бом…» Покорен глас медного колокола к вечерне. Колокол на звоннице собора, радость для жителей. Утешение для милосердной души.
И час ещё не поздний, а свет небесный пропал.
Заслонила тьма египетская небо, будто жирная пашня земли вывернулась над городом. Тяжёлый взмах пурги над степью окреп. Наддал на окружные холмы, освистал оголённые берёзы и перелески. Вскружил юлой, скрутил снег на взмётах. Швырнул его в лощины и глубокие овраги.
И загустела теменью ночь. Тучи ветром разорвало. Ураган налетел, расшвырял всё бесом на игрищах. И пропал. Прораны облаков открылись голубизной ущербного месяца. И задышала гулким пространством степь, полная небесного послания.
Выдохлась вьюга. Голубым ангорским пухом под луной снега. И чудится звон кандальный. Звучат далёкие и безрадостные времена России. Всё возвращается на круги своя.
Много просвещённых людей для жизни переселилось в Сибирь из центральной Расеи, из Украины и Белоруссии в конце девятнадцатого и в первой половине двадцатого века. Тысячи народа приехали в теплушках переселенцами. Ах, ВОЛЯ! Какая шла интересная жизнь. КАКОЕ ЖИЗНИ СТРОИТЕЛЬСТВО. И всё поглотило время. Войны. Короткий человеческий век.
Тучи потянулись на восток. И открылись в лунном свете зимние пространства! Преображённая вьюгой земля. Богатырское ложе реки! Долина Кана.
Солнечное ложе — имя этой распахнутой светлой долине и реке! И проникся в душу шёпот времён. Дальние голоса всех племён и народов, когда-либо живших в Сибири.
Быстротечное ложе воды в обиходе людей в древности обозначалось словом «кан»
«Канами» звались в жилищах и дымоходы, служившие лежанками человеку, обогреваемые дымом. Звали люди «каном» и солнце. Тёплая лежанка. Солнечная река! КАН. Реки с названием Среднекан встречаются по всему Северо-Востоку и в Якутии. Названия рек связаны с солнцем в северных широтах. С теплом. И название Кана скорее оттуда пришло, с севера. Кан — тёплая, солнечная река. Так её звали жители пару тысяч лет назад.
Она и солнечная! Притекая от южных Саян, делает крутое колено в этих местах. От Канска течёт строго на запад к Енисею. И солнце высматривает воды реки не боковым, а продольным зрением. Небесными житными снопами с востока на заре дня выстилает!
Оттого Канск и река Кан насыщаются теплом на восходе солнца с востока. Нередко и радуга над городом Канском перекидывается цветным коромыслом зимой и летом.
Ясным и Божьим днём над солнечной долиной Кана венцом молодицы на игрищах является радуга. Как бы напоминая о ветхозаветном договоре между Богом и Человеком: «Живите в Истине».
И освободилось сердце от нестерпимой тяжести. Будто прохладный родничок в груди закурлыкал, запел журавлиную песню свою.
На свежем воздухе зимнего балкона дышится горячим хлебом ночной выпечки. Небо очистилось от мути, и виден низкий месяц за длинной кирпичной трубой котельной Первого военного городка.
Густой пар из трубы котельной возле тюрьмы ветерком ломается к югу и лохматится молочной гривой ведьмы над городом ‒ подстилкой для ясного месяца.
Подмял молодой месяц ладонью свою правую щёку, прикорнул на этот ковровый дым. Горюет хмельной дуралей, уткнув локоток свой в небесные свои «гобцы». Высматривает с высокого дымного «кана» горницу жизни людской. И тянет его в сон.
Ветер крутит и вьёт дым.
Уже и голубенькой водицей промылся чернильный обхват неба над холмами. А месяц всё не спешит покидать своей юдоли. К пятому часу луна переместилась к западу и легла на холмистый гребень. И только в этот час зари зашторивается молодик от людей до следующей ночи.
На земле нарождается день. Жизнь продолжается. Любезен для души морозный воздух Сибири. Исцеляет хандру и сплин. К здравомыслию располагает чувства. Не зайдет солнце в гневе нашем.
2. АХ, КАК ХОРОШО ЖИТЬ!
Доброе утро! В Канске морозно, небо чистое, день грядёт осенне-воздушный, подсвеченный солнечными лучами. Бывают такие дни в октябре, когда снега нет на Покров, леса по берегам рек стоят прозрачно - нагие от зелени и осенней разноцветной листвы. Первая шуга плывет крошевом льдинок. И вся эта райская красота словно приподнята над бытием человека и плывет облаками в высоком голубом небе. В такие морозные дни чувствую себя сорокалетним, хвори из костей и вирусы из тела выходят с молитвами, и после зарядки ощущаешь восторг: «Ах, как хорошо жить!» И гаснет радость жизни: война с НАТО на Украине идёт не на жизнь, а на смерть. Русская армия стойко и мужественной уничтожает наёмников со всего света в окопах украинской армии.
Тоскую по Индигирке. Помню, в середке октября, по шуге уже спускался по Индигирке от якутского села Терють, на "Крыме", мотор "Вихрь-30. На речных островах снега нет, северная ива чозения светлым пеплом уже светится ветвями голая, на сером песке островов, на берегах зайцы белые видны ярко - по 10-12 штук выводки. Стрелял, охота открыта. Заготовил на зиму детям 70 тушек. Шкурка не сдирается, брюшина освобождается от потрохов, и всю зиму заячье мясо остается сочное - не вымерзает под шкуркой в теплице на стеллажах. На Индигирке в октябре редко бывает в такие сроки тепло днем, а ночью морозно. Река плотно ледяной шугой забита. Всё равно рыбаки и охотники, кто ушел на рыбалку на лодках в верховья притоков Индигирки, живут в тайге и рыбачат до заморозков, потом дружно сплавом вместе с шугой идут на лодочных моторах до Усть-Неры, в райцентр Оймяконского района. Лодок много возле зимовья собралось на ночёвку, в минувшие годы это была баня для геологов. Какая красота - наши северные мужики! Возвращаются домой, а самогон нашелся, чай крепкий, тесно от тел на палатях-нарах. А рано утром, до рассвета, собирают рыбаки скарб и колхозом отходят на своих лодках от приютившей геологической баньки, где сто лет сохраняется железная печь, всегда запас дров для путника по зимнику в якутскую стужу.
В 1983-м году не смог я добраться на байдарке, сплавляясь по Индигирке в августе, до Русского устья. Шел в середине сентября из Чокурдаха до Бара (устье северных рек зовутся "барами") на изыскательском теплоходе "Сайгак" в качестве "повара". Капитану Нефедову я показал "тугумент", который мне выдал Райком комсомола на Белой горе, где говорилось, что я "молодой писатель". Я и был им этаким - "фотоаппаратом" с черно-белой пленкой. Всё фиксировал в записные книжки, которые и сегодня в моем письменном столе, как "непроявленные пленки". Капитан Нефедов с пониманием отнесся к моему желанию посмотреть Русское устье, но шел он на "бар" в сентябре последним рейсом в эту навигацию, где делал "съёмку" дна геофизической аппаратурой в устье Индигирки. Для сухогрузов "Сибирские" все лето держали изыскатели фарватер на "баре". По реке шли ходко к бару, иногда швартовались возле станов рыбаков, на месте бывших поселений в царской Империи, в тундре сохранились захоронения, огороженные оградками из штакетника чугунные могильные плиты 19 века. И сегодня, вспоминая тот сплав на байдарке в августе, будто опять побывал в низовьях Индигирки.
3. НА РЕКЕ ИНДИГИРКЕ
Ощущение счастья жить не покидало меня все годы на Крайнем Севере. Короткий век у человека. Душа – ненасытная в познании всего сущего. Якутия – Индигирка ‒ Колыма и Чукотка. Крайний Север – Библейский рай! И сто тысяч лет покажется мало жить в этом раю, чтобы насытиться жизнью.
Многие годы душа мается от тоски ‒ рвется душа в Магадан! Блазнится душе проехаться в кабине автомобиля "Урала" пыльной гравийной Колымской трассой до поселка Усть-Нера на Индигирке, где прожита молодость и зрелые годы. Ах, как желается провести короткое лето, северное жаркое лето на вольных речках, впадающих хрустальными водами в Индигирку; рыбачить на этих речках, жить в таежном зимовье, спать на бревенчатых нарах, ставить бражку - гнать самогон в тайге; шугать зайцев и сохатых, которых в Якутии, как таксистов. И уже в сумерках белой ночи, топить в зимовье жестяную печку; сладко спать в тепле таёжной избушки; сладко вдыхать запахи сухих смолистых бревен, сладко наслаждаться отдыхом и влажной прохладой земляного пола человеческого жилья.
В далёком теперь 1983 году сплавлялся я в августе на байдарке по Индигирке. Ночь накрывала, искал остров для отдыха. Выше поселка Дружины - это километров 80 по реке, ежегодно рыбачат якуты и эвенки бригадами. В завершение светлого времени причалил к песчаному острову, заросшему чозенией - северной ивой, стояла там поодаль от берега и шестиместная брезентовая палатка. "Казанка" далеко выволочена носом на прибрежный песок. Пару деревянных ящиков от консервов поставлены на попа у притухшего костра, дымок сизый вьется редкой куделькой из подернутых белым пеплов угольков. Одинокий старик сгорбился, сидит на ящике, сложив крупные смуглые руки на колени, одет в телогрейку и ватные штаны, на ногах резиновые боты. Рядом с кострищем полное ведро ухи из омуля. Не говорит на русском старик, но речь мою понимает. К ночи приплыл к старику на "Крыме" его сын Димка из Белой Горы, за рыбой приплыл. Димка попросил меня помочь старику в «казанке» на реке, работая на веслах, пока он проверять будет сети. Назвался старик Лукой Соломой. Сын его не стал ночевать, загрузил лодку рыбой в мешках и ушел на «Крыме» в ночь по реке вниз на Белую Гору.
У меня двухместная геологическая палатка из крепкого брезента, с полом. Печурка из жести с буханку хлеба размерами, жестяная разделка для трубы вшита в боковой стенке палатки, брезентовый лоскут я вырезал на место печурки, где вбивал четыре сырых колышка и на них крепил печурку. Тепла хватает от такой «буханки», чайник быстро закипает, тушёнку греть на сковороде удобно. Но это в дожди. В добрую погоду, вечеряю всегда у костра, рядом с палаткой. Лука пригласил меня ночевать в свою шестиместную палатку, при свечах поели ухи, в алюминиевой армейской фляжке у меня хранился чистый медицинский спирт, угостил старика Луку, колпачка от фляжки вполне хватило и мне для аппетита.
- Дого-ор! - будто и не спал, проснулся я на тихий зов Луки. Имя мое он не запомнил, звал по-якутски другом.
Чай мы не стали пить. Поплыли на лодке с Лукой вверх по реке к сетям. «Вихрь-30» мощный лодочный мотор, лодка летела против течения, оставляя на водной глади усы до самых гравийных берегов. Добывал Лука омуля для рыбозавода, чебака крупного - с ладонь взрослого мужика, торчало в сетях много, старик чебака вынал из ячеек сети и выкидывал в реку, как сорную рыбу, попросил я чебака для себя, раз такое дело, он согласно кивнул. Сняли мы в то утро и две нельмы… Жил я на острове у старика Луки неделю. Сын его приплывал за рыбой каждые сутки, Димка стал просить меня остаться и рыбачить со стариком до конца путины, шибко я деду понравился понятливостью, рыбацкой умелостью и смекалкой. Но у меня была мечта - дойти до бара Индигирки. Август уже стряхивал желтую хвою с северных лиственниц. Сусальной фольгой звенели на ветру листья ольхи и чозении. Я спешил сплавиться на байдарке до Белой Горы. В Белой Горе речной флот Индигирского пароходства. В низовьях Индигирка вольная до неоглядности и до бара на байдарке не дойдешь – река «симбир-море». И добраться до бара Индигирки можно из Белой горы до Русского Устья только на теплоходах. 200 соленых чебаков вялились на жердях рядом с юколой из омуля, которая жирно ершилась шкурой от ножевых разрезов на дольки. Лука заготавливал юколу в большем количестве, вялилась юкола неделями на открытом ветру на жердях, которые он высоко расположил на подпорках - вдоль песчаной косы острова. Жил я у Луки на острове и ломал голову, как вяленого чебака сберечь у Димки Соломы в Белой Горе, когда стану возвращаться в Усть-Неру вертолетом, рассчитывал, заберу рыбу. В один из дней подсел на косу острова Ми-8 из Усть-Неры. Геологи Верхне-Индигирской экспедиции работали и в районе Белой Горы, возвращались от геологов вертолетчики домой, подсели за рыбой. Бежит в летной рубашонке на холодном ветру знакомый авиамеханик Володя Воробьев, в кабине - при галстуке и в наушниках - командиром Валера Зедгенизов; радостно смеется, приветливо машет рукой; отдал пилотам всего вяленого чебака. В октябре возвращался из Чокурдаха грузовыми вертолетами через Мому в Усть-Неру. Местные рыбаки в Чокурдахе подарили мне "рыбу" - так зовут уважительно нельму в низовьях северных рек. Стояли уже холода, пришлось распилить рыбу ножовкой на куски и упаковать в мешок. И была отличная строганина из нельмы и омуля на моё тридцатилетие и к новогоднему столу.
4.УСТАЛ ВОЕВАТЬ, А ЖИТЬ ВСЕГДА ХОЧЕТСЯ
После восьмидесяти лет мама часто вздыхала: «Устала, сынок. Не хочу жить. Но ты у меня один - придется жить". Я не понимал материнского «нежелания жить». Сам уже к шестидесяти приближался. Сам уже становился немолодым, седым и подслеповатым «средовеком». Жили мы с мамой врозь. В одном районе, у меня своя кооперативная «однушка». Каждый вечер приходил маму навестить. Мама ждала, жарила глазунью на сале. Я приносил бананы, яблоки, груши. Покупал маме лекарства в аптеке, за продуктами она сама ходила в соседние с домом магазины. Иногда мама просила навдевать в иголки белых и чёрных ниток, сама штопала одежду на ощупь, это сейчас ни в одном городском доме не найдешь "подушечку для иголок", которая с петелькой и вешалась на стену. Мама из крестьянок, в нашем доме порядок держался всегда в традициях деревни, которая веками выживала в суровом климате Сибири, рожала деревня пахарей и воинов, кормила деревня хлебом рабочие города России. Подслеповато щурясь, я садился к свету от уличного окна и, отматывал с катушки белую нитку, откусывал, мочил губами и вставлял в ушко иголки. Так, слушая мамины рассказы о минувшей хорошей жизни, вдевал в ушко черные и белые нитки в разные швейные иглы, втыкал их в мягкую игольницу-подушечку, закончив с иглами, вешал игольницу на место рядом с высоким зеркалом - "трюмо", которое стояло в маминой маленькой комнатке двухкомнатной кооперативной квартиры. Квартиру купил отец, скопив деньги, работая всю жизнь кочегаром. Жили в своём доме более сорока лет, мама водила хозяйство, пару кабанчиков обязательно выкармливала к ноябрьским праздникам, корова дойная жила в хлеву много лет, летом её выгоняли на вольные за городом пойменные луга перед Каном. Стадо кров собиралось многочисленное: весь околоток держали хозяева коров и коз, все были из деревень, выехавшие в молодые годы, построили дома, женились, обзавелись ребятишками, которые «росли на молоке». Росли под материнским надзором, без «яслей» и «садиков», помощниками по хозяйству. Двор наш всегда чистый был, и стайки для свиней чистил подростком я, и картошку в огороде окучивал четыре сотки. Окраина города, улицы широкие, просторно тянутся к центру города, судя по номерам домов, сто сорок изб в улице было только нашей. Улицы из высоких рубленых изб, обязательно с тополями и черёмухой под окнами ‒ вырастали высоко над крышами домов, тенистые палисадники из штакетника, избы окон с резными наличниками, закрывались на ночь ставнями. Над калиткой каждого двора ночью горели фонари. Оттого ночью улица смотрелась нарядной. Во времянке на дворе, пристроенной для летнего обитания, жил мамин отец Василий Иванович Поляков. Воевал дед в царской русской армии с "германцем", воевал с "немцами" в Красной Армии. Росточком не велик, сухой и крепкий, как старый корень могучего кедра. Я любил деда. После получения пенсии он всегда, тайно от мамы, просил сбегать меня в «мангазею», купить ему «вина». И я бегал за пять улиц в продуктовый магазинчик, который тоже размещался в обычной избе. Всегда тесный от покупателей. Продавщица не кобенилась, что подросток и не положено, продавала «Яблочное» вино за рубль две копейки. Фронтовик, дед наливал и мне, подростку, рюмку вина. Молчун, расслабившись, он иногда вздыхал на мой вопрос: устал жить? «Устал воевать, а жить всегда хочется». И когда мама, очень похожая внешностью на своего отца, огорчалась усталостью от прожитого и нежеланием жить, я этого никак не мог понять. И только дожив до семидесяти, понял: физически человек от старости устаёт жить. И только дух в человеке всегда молод.
5. УРОКИ МАМЫ
Октябрь. Начало рабочей недели. В Канске ночью дождит, воздух теплый по-летнему. Так было, пока раннее утро в ночи было тёмным. К девяти часам развиднелось, и следа не осталось от южного ветерка, воздух насытился холодной осенней влагой. Вчера успел здоровой рукой два вилка капусты покрошить, посолил в ведре. Присел отдохнуть и засмеялся: позавчера сильной болью мучил сутки на правой ноге безымянный палец, спать не дал. Тут боль, как гвоздь, забитый в доску, вылезла в правом плече в хряще. Так ночь и промучился в полудрёме: оттепель на улице, пасмурно, погода влияет на здоровье. Тем не менее, перемогая боль в плече, потягал эспандер с молитвами, делая зарядку, чеснок очистил три зубчика и тонко нарезал в стакан с прохладной кипячёной водой, через полчаса выпил. В сорок лет даже и не подозреваешь, что в твоём организме есть кишечник и могут вырасти в кишках какие-то «полипы», и «кровенить», пугая человека, и желудок может болеть, и, прости Господи, в семьдесят лет старики часто пользуются «клизмой». Может, не стоит это писать, но меня всю жизнь настойчиво учила помогать себе моя мама. Я был хороший сын. Слышал маму. Теперь её уроки самовыживания помогают. Когда живёшь один, имеешь опыт борьбы с болезнями. Невольно думаешь о завтрашнем дне: запас молока хранишь в морозилке холодильника на неделю. Куриные окорочка - для бульонов. Полностью отказался от хлеба, очень хорошо принимает организм лаваш и чесночную воду, чеснок с чаем вприкуску – вместо леденцов. Чеснок бережет от инсульта, и капилляры мозга чистятся «чесночной кровью», «чесночная лимфа» хорошо новую кровь вырабатывает. «Чесночная вода» хорошо легкие «рыхлит», мокрота небольшая, но выходит. И дышится легче. В 1942-м году маме было 11 лет. И она умирала подростком в деревне Хаёрино от «червей» в печени, лежала от слабости на лавке. Дядя ее, родной брат моей бабушки Ефимьи Андреевны Белоусовой (Полякова за мужем) - дядя Федор жил в соседнем селе Мокруша. В ноябрьские дни 1942 года дядю Фёдора призвали в военкомат в Канске, он шёл воевать с фашистами на фронт. Дорога из Мокруши лежала через деревню Хаёрино, ехал он на подводе с обозом лошадей на призывной пункт в Канск. В подарок любимой племяннице Тоне завез «красную штору» - на платье, а мама уже и не жилец. Дядя Федор тут же самолично очистил кило чеснока, сварил в молоке, только при помощи молока на чесноке моя мама и ожила, вылечила и печень. Запоминай, уроки мамы.
6. ПИСЬМО ДОЧЕРИ
Доброе утро, любимая дочь. Пришел с предрассветного балкона. Ночь сырая после дождя, тепло согласно показанию спиртового градусника, закреплённого на кухонном окне с улицы, на раме, но ветер северо-западный холодный. Месяц ущербный в проране пепельно-угольных туч на миг приоткрылся, ярким холодным светом на минутку показался серпом высоко над домом, мелькнул и исчез. Молился небу за вас, делал зарядку, дышал полной грудью, а прилива бодрой радости жизни нет. У женщин не так устроено подсознание, как у мужиков, поэтому мысли о войне на Украине, разрушенные украинцами нацистами поселки в Курской области, воспринимаются реально и больно, а не отстранённо, мол, это далеко и не правда. Я служил в Советской Армии добросовестно, был солдатом, хорошую школу командиров БМП прошел в "учебке" на Каштаке под Читой. За полгода учёбы научили в школе и дизельные БМП водить, и из пушки стрелять, научили к пониманию осознания опасности в бою. И этот выработанный инстинкт - осознание опасности, много раз потом выручал меня в мирной жизни, когда работал в тайге геофизиком. Оглядываясь на прожитую жизнь, с горечью осознаю, что прошла она в напряжении и с надрывом, жилось не легко, но с любовью, и душевное состояние счастья, пока жил на Крайнем Севере на Индигирке, всегда ощущал. И ценил это счастье - любить вас, дочерей, жену, счастье иметь семью, друзей, любимых. И настоящее счастье - просыпаться в 70 лет здоровым и бодрый духом. И ныне, в зрелые годы, слава Богу, не испытываю уныния и депрессии. И не преувеличиваю, но обязан - этому ровному душевному состоянию каждодневной утренней зарядке. Главное, начиная день - молитвы, которые читаю мысленно уже половину жизни, тренируя физически тело и ноги в приседании и наклонах, в движении. Вот и нынче. До четырех ночи маялся. Выпил аспирин, ложкой мёда подсластил жизнь, и провалился в сон на три часа. Суббота сегодня. Планов нет, работаю над повестью о "войне и мире" моих ровесников и их детей. В общем, тема "Отцы и дети" не устарела. Правда. Часто вспоминаю русского писателя Радищева, его путешествие из "Петербурга в Москву". И горько при мысли, что сегодня писатель Радищев, к уже увиденному во время путешествия в 18 веке, в 21-м веке добавил бы, верно, мысли: "Лучше бы не рождаться, только бы не видеть этого в людях, и не знать о их зверствах." Доброго дня, доченька. Я тут упростил до гениальности приём чесночной воды. Утром, лень, конечно, но четыре зубчика чеснока на тёрке шинкую, в стакан с прохладной водой, пока гоношусь с чаем, пока поливаю цветы, вода становится терпкой от чеснока. Выпиваю натощак, и вся требуха в желудке отмывается. Советую, дочь, чеснок, животворящий для тела, хуже не станет, а вот при насморках и гриппах спасает.
7. МОЛИТЕСЬ ЗА БЛИЖНЕГО
Православная церковь учит, что Бог слышит где-то далеко живущего молитвенника за тебя! И эта молитва – «за други своя» - сильнее молитвы «о себе, любимом». В зрелые годы приходит осознание, что рождается человек и умирает – не по своей воле. И живёт человек уверенно с мыслью, что не скоро грядёт наказание Божие за дела неправедные. И в конце жизненного пути Бог напоминает человеку о грехах в виде испытания смертельной болезнью. Сильные люди честно вглядываются в своё прошлое, искренне каются за былую жизнь «для себя». Я вот немало лет беззаботно пьянствовал. Но к 70 годам своим осознал: ох как был не прав, гордец! Стыдно – каюсь. Спасает душу в человеке к преклонным годам - любовь ко всему сущему. Если человек живёт без любви к детям – друзьям – внукам! Если «опустел», значит, и покаяния от него не жди.
Собираюсь на молитву на балкон. Встал сегодня поздно, ломота в теле, плечи болят, в квартире сделал упражнения с эспандером. Вот и не верь в Бога? Писатель Слава Сухнев много лет живёт в Москве. Недавно лежал в больнице, оперировали желчь. Пишет, что с того света вернулся. Я не знал о его хворях, но много лет прошу Святого Луку исцелить Вячеслава Сухнева от недугов, его гнетущих. Пишет он, что за несколько часов до выписки, пришла в палату старушка и говорит: "Пойдем, тебя Святой Лука зовет". Оказывается, пишет Слава Сухнев, под корпусом хирургии - в полуподвале церковь Святого Луки Целителя. И пока спускался по ступенькам в полуподвал, вспомнил всё, говорит Слава, своё детство на Волге, что крещёный, что жил атеистом, но по совести. Пошел за старушкой к Иконе Святителя Луки. Молитва сотворилась естественно и до слёз. И так светло на душе сделалось! И боль утихла, пишет. Сейчас Слава дома. Вячеслав Сухнев – выдающийся русский писатель. Его книга о Японии «Пролив Измены» - бесценная историческая проза. Книга "Пролив Измены" написана в ответ на политические спекуляции о "возвращении" Японии Южно-Курильских островов. В 1990 году автор побывал на Южных Курилах, когда перед развалом Советского Союза его руководители и лидеры "демократических" движений обещали японским властям "отдать" Южно-Курильские острова. В то время и возникло народное сопротивление таким планам, о чём В.Сухнев рассказал в серии очерков, опубликованных в "Литературной России". С тех пор он постоянно занимался этой темой. Результатом многолетних наблюдений за ситуацией в Охотском и Японском морях и явилась эта книга. Главное её содержание - Южные Курилы были и остаются российской землёй по историческим, юридическим и моральным основаниям.
До операции, Слава Сухнев поменял глазной хрусталик в правом глазу, был совсем слепой. Слепота для писателя – смерть! Готовится менять хрусталик теперь в левом глазу. Бодрый духом, русский писатель - волгарь! Его бабушка с Волги. Для меня Слава Сухнев – пример по жизни! Рад я, что и меня услышал Святой Лука в молитвах за Сухнева, позвал его на исцеление Души и тела…