ГОРЯТ НЕБЕСА
Горят небеса. Им дворовые птицы
Прочтут на прощанье последний сонет.
Тогда по лесам тишина возродится,
И город натянет желтеющий свет.
Пустынь голоса вдоль по улицам голым
Пройдутся, черпая бушующий холод,
И окон глаза никогда не напомнят
О том, как когда-то и кто-то был молод.
Бордюра лоза, как кленовая ветка,
Рассыплется в тысячу трасс и дорог,
Чтоб мне показать, как отрывисто редко
Дворы видят солнце и чистый восток.
И туч полоса в тишине аккуратно
Прольёт свои слёзы на крыши домов,
А звёзды за ними потухнут – и ладно,
Ведь это цена для таинственных снов.
ТЕНИ
Тени тянутся от сосен,
Листья шагом по часам
Все шуршат под дулом вёсен.
Пух летит к моим рукам.
Тёмный занавес берёзы
Прячет травку у могил.
Пара красных у подножья.
Фото мрамор обступил.
Зеленеющие кости
Догнивают в такт цветам,
Что полгода на погосте
Прикрывает темнота.
«В память» надписи и звёзды.
Тишина природы ждёт,
Как в который раз колёса
Та дорога привезёт.
Тени тлеют, как колосья.
Пух в руках моих застыл.
Ветер дунул, он понёсся
Вдоль потерянных могил.
ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО ПОМНЮ
Смеётся жизнь, и бешеные люди
Кричат, что не бывает в ней чудес.
Но каждый крик так немощен и скуден...
А может, бог и правда где-то есть?
Я видел призраков, я видел переписки,
Я видел знаки на полях и слышал рты...
О боже мой, какой отличный виски!
InvinoVeritas. Мой бог сегодня – ты.
РОЖДЕНИЕ КУМИРА
Когда-то упадёт и Рим,
А поле Атлантиды,
Быть может, даже воспарит
Над Пизою убитой.
Помпеи вырастут из мглы.
Вернутся, как из гроба.
Пока Салермо догорит.
Флоренция утопнет.
Поднимет знамя Карфаген.
Придёт начало мира.
А горы выдохнут из стен
Рождение кумира.
НОЧЬЮ...
Ещё раз надеясь хоть что-то увидеть,
По улицам чёрным я двигаюсь к центру.
Ещё один бар и ещё один зритель
Смеётся над трупом, поддавшись абсенту.
Дома из грязи и подушки из стали
Побитый асфальт обсуждают, галдя.
Ржавеющий памятник с подписью «Сталин»
Гнездо с воронятами держит в локтях.
Пустыни из улиц, подъездов и окон
Сжирают цвета, за собой хороня
Огромный и всепоглощающий кокон,
За коим пугливо трясётся заря.
Сквозь крики и стоны столбов и окурков
Лишь к центру, не зная зачем и к кому,
Плетусь этой ночью под взгляд переулков
И под фонарями я в лужах тону.
Вдыхая подъезды, их горечь и сырость,
Иду мимо лестниц с крестами в дверях.
Бетонные плиты мне шепчут, что живы,
А стены молчат. Это давит меня.
Чего-то ищу или просто болтаюсь,
По городу маятником мимо стёкол?
Я только хочу лишь дойти, рассыпаясь
Частями на бисер вдоль улиц волокон.
Остатки гниющего мёртвого тела
Тащу, будто крест, что раздавит потом.
Среди плесневелых бумажных подделок
Мечтаю упасть и заснуть вечным сном.
Я кровью рыдаю от ужаса ночью...
Быстрее бы к центру, чтоб всё позабыть.
Дойти, повернуться назад и по точкам
До дома обратно к рассвету. И пить.
ВСЁ ПРОЖИТО
Всё прожито. И прожито давно.
А дальше будет только повторяться.
Слепое утро, стёртое окно.
Снег кружится в своём последнем танце.
И я увижу это вновь и вновь.
Часы висят всё время на тринадцать.
Ведь всё уж на века предрешено,
И этому осталось лишь сбываться.
У СТЕН ЕСТЬ УШИ
Говорят, у стен есть уши,
Так послушайте меня.
Мой остывший бедный ужин
Заберёт остаток дня.
Он уйдёт, будто вчерашний,
Тоже бледный и слепой.
По пути заденет дважды
Мой косяк своей ногой.
Провожу его до двери
Он дойдёт и повернёт,
Спустится он еле-еле
И рассыплется, как лёд.
Снова кто-то постучится
Это будет новый день.
Не открою – он как птица
Залетит из щелей стен.
И послушает мой голос.
И поищет, что поесть.
Я скажу, что этот голод
Навсегда остался здесь.
Говорят, что куклы видят –
Посмотрите на меня!
Здесь моя, моя обитель,
Заберёт остаток дня.
Посмотрите, я рисую!
Я рисую каждый раз,
Это – пистолет без пули.
Это – комната без нас.
Где четыре голых стенки,
Дверь, косяк и старый день.
Вот столы, как на коленках.
Вот и стулья, и их тень.
Говорят, у стен есть уши,
А у кукол есть глаза.
– Это мой остывший ужин, –
Вот что я хотел сказать.
СЛОВО
Когда говорят мне про дух или слово,
Я вижу невинную грань в пустоте.
Сияния белого и костяного
Я больше не видел такого нигде.
Когда молчат сны и дворовые птицы,
Я с ними молчу, ведь не нужно и слов.
В глуши тишины шёпот мыслей родится,
И дух вырастает из их голосов.
И если затихнет прибой у деревьев,
Их ветки мне дарят молчание сов.
И слово, и дух, и парение перьев
Вручают секреты луны и лесов.
РЯБИНА ОПАДАЕТ НЕ СПЕША
Рябина опадает не спеша.
Её плоды к холодному асфальту
Как капельки летят с конца ножа,
Напоминая будни Брюхенвальда.
И что-то сыро, серо в небесах.
А вместо птиц дубовые свирели
Сыграют на печальных голосах,
Как завтрашнее лето захотели.
ИНДАСТРИАЛ – ЭТО КРАСИВО
Под взглядом диодов немых фонарей
Горит бесконечное утро.
Моток изоленты и спёкшийся клей
Добавят ему перламутра.
Фонтан, как король электронных морей,
В тени укрывается тихо.
Под скоп проводов ток его дочерей
Потоками тянется в вихрь.
Неон от витрин у прозрачных полей
Закружится с бешеной силой.
Есенин, ты прав, но, дружище, поверь,
Индастриал – это красиво.
ЛЕРМОНТОВУ
Приятель мой, я не любитель оды
И для тебя сказать воистину готов.
Моё враньё, пускай большой породы –
Всего лишь звук для звёзд или богов.
А я всегда хочу быть с ними ближе,
И, может, потому среди теней
И демонов воочию я вижу,
И Лермонтов мне слышится сильней.
Наверно, мои фразочки не новы,
И ты б придумал лучше что-нибудь.
Я вот к чему, приятель мой суровый,
Ведь звёзды – это истинно не суть.
И паруса, и ангелы, и нивы.
А что-то в высоте над головой,
Что навевает вечер нам тоскливый,
Переносящий точно в мир иной.
Там плавают киты на сковородке,
И мокнут скаты в тыквенном соку.
И белый кот один у чёрной лодки –
Задумчиво молчишь на берегу.
Когда луна опустится на крыши,
Я предлагаю вместо тысяч од
Молчать, ведь ты же не услышишь,
Как крошится о скалы голос вод.