***
А устану по белому снегу бродить,
А устану по белому свету скитаться,
Отпустите меня на погост погостить
Среди старых оград и акаций.
Там под тяжестью неба кренятся кресты,
Пряно вянет смолистая хвоя.
На решетках чернеют вороньи посты,
На деревьях - вороньи постои.
И сквозь ветки густые струит благодать
Ярко-синий аквариум неба
На притихшую землю, где каждая пядь
Знает вкус поминального хлеба.
Не идет, а крадётся вдоль мшистых могил
Вороватое время, с лихвою
Заметая свой след, усмиряя свой пыл,
Утекая, как зек, от конвоя.
Я дышу непривычной густой тишиной,
В ней я - неотменимо живая,
Но, как церковь со звонничной старой стеной,
В эту землю всё глубже врастаю.
***
Февраль растушевал зимы узор графичный,
растёкшийся пейзаж,
в озябнувшей руке, безвольной, анемичной,
графитный карандаш.
Снег вымарал давно рисунок изначальный,
ещё до Покрова,
и то, что о любви нет повести печальней -
избитые слова.
Ах, если бы всё то, что кажется банальным
по сути и на вид,
не саднило, не жгло и не было фатальным.
Но саднит и болит.
Февраль - погонщик туч. Нелётная погода,
увязший коготок.
Я знаю, у любви срок годности три года,
и он уже истёк.
Все письма удалю, все вирусные фото,
чтоб больше не болеть.
Февраль стирает всё, как ластик, как зевота,
как маленькая смерть.
СТАРАЯ БАШНЯ
Река забвенья сносит сети,
Лишает воли и ума.
Там, где тепло, всё тонет в Лете,
Ну, а у нас стоит зима.
Она засыплет створ у башни,
В которую когда-то мы
Искать ходили день вчерашний,
Пугаясь призраков и тьмы.
Под сводами металось эхо,
Там пятый век шёл смертный бой,
И сверху сыпались в прореху
Потоки крупки ледяной,
Колючие, как струйки крови,
Давно замёрзшей в облаках.
Скрипели доски ветхой кровли
И сковывал животный страх,
Гнетущий, застарелый, вязкий,
Застрявший здесь с тех самых пор,
Когда в кровавой свистопляске
Сёк ляхов боевой топор.
Пространство начало сужаться.
И чтоб не сгинуть, не пропасть,
Нам оставалось – целоваться,
Впервые в жизни пылко, всласть.
С испугу - не по зову плоти –
В тот вечер испытали мы
Мощнейшее оружье против
И страха смерти, и зимы.
***
Это ночь раскрывает секреты твои, древний город.
Обветшали валы крепостные и высохли рвы.
И сквозь кровлю худую стекает водица за ворот
Старых башен твоих, стерегущих, как прежде, холмы.
Все защитники пали и некому встать на сторожу,
Оберечь этот град, если снова приблизится враг.
Только шёпот, и шорох, и шелест травы у подножья,
Только синие тени неслышно сползают в овраг.
Ночь закинула сети и тащит, цепляя за крыши,
Груду спящих кварталов, попавшихся в чёрную сеть.
Нет спасения здесь. Но спасенья не будет и выше,
И даны в утешенье два мифа - бессмертье и смерть.
ПЧЕЛИНЫЙ ПУТЬ
Восходит к небесам Пчелиный путь,
За роем мыслей тянется забвенье,
Сирен небесных сладкогласно пенье
И манит, чтоб на рифы рифм толкнуть.
Дыханье жизни или проводник
В загробный мир, где царственный Вергилий
Плетет венки из белоснежных лилий,
И падают они в живой родник.
Над ним клубится животворный пар,
В дремучих зарослях густой мелиссы
Неслышно зреют замыслы и смыслы,
И пчелы собирают их нектар.
Жужжит в прохладной чашечке цветка
Упорная добычливая жрица,
Пусть жизнь её одно мгновенье длится,
А вечность, словно память, коротка.
***
Небо вздрагивает гулко,
То мрачнея, то лучась,
Удалась моя прогулка:
Сверху – дождик, снизу – грязь.
Не грущу о дне вчерашнем,
Не стяжаю благодать.
Мне теперь уже не страшно
Время попусту терять.
Полыхнула осень шалью
И сожгла себе наряд,
У её шальной печали
Слезы в двадцать пять карат.
Ну, а я не жду удачи,
Удержаться б наплаву,
Не жалею и не плачу
И – тем паче – не зову.
Только кажется, что дышит
Голубой небесный пласт.
Он не дышит и не слышит
И мне грошик не подаст.
Надо мной, вгоняя в ступор,
Словно вопли сироты,
Завывает ветер – рупор
Неизбывной пустоты.
Холода всё ближе, ближе,
К горлу подступает ком.
И меня однажды слижет
Осень стылым языком.
Смоет дождик мелкий, хлябкий
Все приметы и штрихи,
Воробьиной стайкой зябкой
Упорхнут мои стихи.
Будет голос мой бродяжный
В небе сумрачном летать
И, шурша, как змей бумажный,
Будет вечность коротать.
ГОРОД РУСАЛОК
Это не город, а водоём,
И, у дождей в плену,
Люди, как рыбы, плавают в нём.
Или идут ко дну.
Кровью холодной из синих жил
Северных стылых рек
Город накрыло, и всех, кто жил
В нём. И строил Ковчег.
Серое небо над головой
Сеет унылый свет.
Твари по паре спасает Ной,
Ну, а непарных – нет.
Город русалок щерит зубцы
Старых дворцов, домов.
Всяк одинок – и в воду концы,
Сгинул – и был таков.
Люк Ковчега задраен давно.
Дождик снаружи сник.
Слышно только: скребётся о дно
Острый рыбий плавник.
* * *
Пахнут флоксы тленом, увяданьем,
Скоро осень, зарядят дожди,
И не обещает расставанье
Новой встречи где-то впереди.
Там, за горизонтом лета, пусто,
Отцветает огненный кипрей,
Остывает голубое русло
Ослепительных погожих дней.
Ворошим усталыми ногами
Палую листву в конце пути,
Что бы ни случилось между нами,
В наше лето дважды не войти.
В этом мире холода и праха
Нас с тобою может уберечь
От распада, мелочного страха –
Как полёт стрелы, прямая речь.
Сядем у огня, где тени резче,
Разговора пёстрый шарф вязать,
Языки у пламени трепещут,
Словно что-то силятся сказать.
А придёт зима, повалит крупка,
Под ногами хрустко заскрипит,
И судьбу, и мир, как льдинка, хрупкий,
Перемелет, перевоплотит…
УЗЕЛКИ
В кладовой на полках мешочков полкИ
С белым рисом, крупой, мукой.
Завязала мама на них узелки
И ушла от нас - на покой.
Ни вселенской скорби, ни чувства вины,
Ни желанья прильнуть к плечу…
Просто вынули душу. Пеку блины
И над ними криком молчу.
Распадается память на островки,
Никому не вымостить гать,
И тесёмочки, мамины узелки,
Не смогу уже развязать.
* * *
Пряный запах осенней прели,
Обмелели дни в одночасье,
Гуси-лебеди улетели
На восток, за отблеском счастья.
Первый снег, как пепел остывший,
Тихо падает на герани,
На беседки, дачные крыши,
В сад давно отцветших желаний.
Истончается подоплёка
И не нужно искать участья
В этой жизни, линялой, блёклой,
Распадающейся на части.
Выпьем с холода чая с мятой,
Он разгонит грустные мысли,
Нет ни правых, ни виноватых
В том, что снова тучи нависли.
ОСЕНЬ
Над речным над обрывом
У песчаной косы
Растрепались у ивы
Золотые власы.
Ошалевший от грусти
Ветер мечет и рвет:
Белый парус опустит,
Чёрный парус взовьёт.
Скоро осень взлохматит,
Оголит окоём.
У реки перехватит
Горло первым ледком.
Проплывая над бором,
Над щепотками сёл,
Кто-то горестным взором
Эту землю обвёл.
Кто ты, в лодке плывущий
Над землей наугад?
Белый парус опущен,
Чёрный парус подъят...
ПАРИЖ
Как горшочек с дивным варевом,
Выше ставен, выше крыш
В сизом обморочном мареве
Над землею ты паришь.
И под неба серой кепочкой
Тянутся ряды стропил
Там, где мост узорной скрепочкой
Берега твои скрепил.
Все – от Рильке и до Верфеля –
Брали здесь под козырёк,
Но давно у башни Эйфеля
Прикрутили фитилёк.
Бродят призраки величия
Среди каменных пустынь
И теряешь ты обличие,
Наше кладбище святынь.
В пелене седого марева
Вижу всех наперечёт –
Вот Бальмонт, а вот Цветаева
Гордо голову несёт.
Вот могила безымянная,
В ней покоишься ты, Русь,
И тоскою окаянною
От тебя не откуплюсь.
Город русского изгнания -
Ни свои, ни чужаки -
За столетия скитания
Мы стоптали башмаки.
***
Всё – музыка: движенье грузных туч,
Дождей прилежное стаккато,
Мир многозвучен, слажен и певуч.
Возьми басовый и скрипичный ключ
И двери открывай в сады-сонаты!
За ними – столько сочных дивных нот
Рассыпавшейся зрелой земляники,
Что устремляется душа в полёт
В порыве жить и страстном, и великом.
Фонтанных струй затейливый мотив,
Ручьёв и рек бурливые пассажи,
Здесь каждый звук, как вензель, прихотлив
И каждый голос, как дыханье, важен.
***
Ветер треплет вихрастый лес,
Вертит лопасти ветряка,
И пока запал не исчез,
Нужно трогаться в облака.
Хватит вышивок по канве,
Дуй – попутного в паруса!
На салфетках в мятой траве
Телефоны и адреса.
Моет рыхлый песок волна,
Отошёл последний паром.
На душе такая война -
Что ни в сказке и ни пером.
Подхвати меня и умчи,
Там под куполом высоко
Голубь вьётся и не горчит
Материнское молоко.