НЕИЗВЕСТНАЯ ГАСТРОЛЬ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО. Рассказ

История имела место в шестьдесят девятом году. Стояло отличное, с грозами, продуктивным теплом, лето. В некой глухой уральской деревне — не станем продавать, иные участники событий живы — шла веселая страда. Агафья Макаровна, гражданка за шестьдесят, предкрайняя изба по главной улице, идя к колодцу и привычно окидывая равнодушным взглядом околоток, убедилась в ходко бегущей к селению машине, плохо различимой в клубах пыли. Уже на въезде выявилась копейка — диковина предельная. Поравнявшись, агрегат встал и высунулась рожа в темных, невиданных очках и смоляных усах.
— Бабушка, где дом Вениамина Русских?
Агафья вальяжно, с грохотом свалила с плеча коромысло. Степенно разогнулась, венозной кистью туго сделала изгиб:
— Здравствуйтя, второй переулок направо, третья изба. Толькё нету — в поле.
— Жена, дети?
— В район укатили.
Мужчина поджал губы и почесал подбородок лощеными ногтями.
— А сельсовет где?
Жест рукой:
— Этта беги, ек жо по праву руку хабазина с таблисой. Нарядной дом, не промахнешь. Толькё… — женщина строго посмотрела.
Авто фыркнуло, взъярило пыль и резво покатило. 
По обширному крыльцу сельсовета шумно протопали трое мужчин. Марья Ильинична, дородная зрелая баба в обвислой на бюсте блузке и складчатой цветастой юбке, делопроизводитель самого широкого масштаба, поливала цветы.
— Здоровы будем? — поинтересовался, сунув в открытую дверь голову, очки.
Ильинишна предусмотрительно замерла на шаги, круто повернула голову. Вопрос застал врасплох, кивнула головой не без испуга: «Здрасьсте». Все трое вальяжно внедрились в светлую, просторную комнату. 
— Понимаете, — с экономной улыбкой продолжил брюнет, — мы… э-э… в общем тут товарищи из столицы (указательный кивок головой). Артисты. Так получилось, летели в Тюмень, да сделали вынужденную посадку на неком запасном аэродроме — ну, не будем конкретизировать, вы можете не знать. Доставили в Заблудово (районный центр), два дня получаются пустыми. У товарища в вашем селе как раз проживает родственник. Вениамин Русских. Оказия.
Товарищ, на которого ладонью указал докладчик — тот вполоборота уныло рассматривал картину, примитивную поделку — молчаливо предоставил фас, шевельнул бровями. Высокий, объемистый, в несколько мятом, но броском костюме. Галстук. Третий, в легкой куртке, как и доводящий до сведения, сравнительно со спутниками невысокий, с правильными чертами лица, аккуратным пробором — ну да широко известно — стоял сзади, привалившись к косяку. 
— Ага, ага, очень понятно. Оказия, как жо. — Ильинишна засуетилась. — Дэк… в поле Беньямин-от. Ой, господи… Пошлю буди парнишку. Вы присаживайтеся, это ведь не скоро. Господи!
Заполошно прыснула вон, тут же прибежал ее вопль: «Колькя!!!» Возня, неразборчивая и страстная речь минут пять, цокот копыт. Чернявый, пригнув голову, наблюдал в окно, остальные между тем освоили обшарпанный, покрытый дерматином диван. Громоздко вернулась. Модные очки осведомился:
— Председатель, я понимаю, тоже в поле?
— Как есть… Знаете что, айдате ко мне. Тут три дома. Я и тесто поутре завела. И похлебку каку смастерим. Должно часа полтора ждать, не иначе.
Невысокий подал голос, судя по всему решающий. Мягкий и низкий, отчетливый и близкий: 
— Вас как величают?
— Марья Ильинишна. Да Ильинишна, а то не поверят. 
— Стало быть, я Володя. — Не поворачиваясь, растопыренными пальцами указал в родственника. — Павел… (Жест в направлении брюнета в очках, явно самого молодого.) Игорь Яковлевич.
— Ага. Ну так что?
— Отчего же… — Володя поднялся. Тронулись (авто, заперев, оставили здесь, укрепленные восклицанием Ильинишны: «Да ково ему сделатся»). 
Ветхонькие прикладные постройки в ограде, куры, мощеный двор в помете и проросших, бледных цветочках, кондовая справная изба с голыми стенами внутри из стесанных трещиноватых землистых бревен, домотканые дорожки, отменная прохлада, настоянный запах простой жизни.
Расположились в горнице, за обширным столом, куда споро улеглась вспорхнувшая свежая скатерть. С одной стороны приспособилась хорошо знакомая с тылами скамья, с другой были организованы два стула. «Вот, пока полистайтё», — хозяйка гордо хлопнула журнал «Советский экран» двухгодичной давности. Далее хлопотливо скрылась. Володя курил в угодливо предоставленную массивную пепельницу, он с Павлом освоили скамью, Игорь Яковлевич расположился напротив, рассуждал:
— Погодка. Не помешает окунуться, я заметил прудок. 
— А-то и рыбалку организуем, — согласился Игорь Яковлевич.
— Нда, порой думаешь — вот она, истинная благодать.
Неподвижно сидя, скосился Павел:
— Кто-то, помнится, благодать в предназначении разглядел. Дескать, благо не пользование, а воздаяние.
— Так оно, только тут и рабское сквозит. 
— Сказал свободный человек, — вкрапил Игорь Яковлевич.
— Слушайте, на рыбалку здесь тянет, на словоблудие — нет, — посетовал Володя.
— Ищи во слове вдохновенье, во славе лишь отдохновенье, — пафосно изрек Игорь Яковлевич.
— Ага, Ильинишна! Вы насчет помочь не молчите.
Женщина самодовольно несла через полотенце чугунок, сверху лежала дощечка и на ней каравай, ложки.
— Еще чего, вы — гости.
Возникли тарелки, прочее. Игорь Яковлевич с осторожностью нагнулся к чугунку. Павел взгляду не доверился, работал носом, подтвердил:
— Шти, — и, помотав, спустил галстук.
Снова вошла Ильинишна, на обширной сковороде еще шкворчала населенная яичница. 
— Покамест, пирог через полчаса подойдет.
Далее кринка с молоком, сметана, литые малосольные огурцы, лук — стол приятно глазу терял размеры. Теперь только, собственно, по инициативе гостей, Ильинишна собрала куртки и пиджаки — у Володи под ней оказался пуловер-безрукавка — и отнесла в прихожую, что переходила в кухню. Оттуда прибежал скрип двери, мелкий разговор, затем появилась Ильинишна с настороженным выражением лица и строго вертикальной бутылкой водки, которую она держала двумя руками, прижимая к груди. Из-за ее плеча, вытянув шею, лупил шаренки парнишка лет десяти.
— Того самого, — поведала Ильинишна, — как повелось, не обессудьтя.
Гости удовлетворительно обозревали натюрморт. Павел отвернулся и вздохнул:
— Какой же обед без того самого.
Граненые стопочки. Вмиг образовалась суетня с половником — похлебка аппетитно дымилась — Игорь Яковлевич разливал родимую, по половинке. Реплики. Ильинишна супом себя не наградила, отпластала один из холмиков яичницы. Подняла сосуд:
— Даже не знаю, так особенно, такие товарищи… 
— Будем, — лаконично согласился Володя.
Смачно трапезничали — «М-м, огурчики на диво…» — Ильинишна ревниво наблюдала за производством. В двери, высунув из-за косяка полгруди и прильнув к нему щекой, аналогично поступал сынишка. Павел поинтересовался:
— А чего парня голодом морим?
— Ай-да… нахватался уже. Неча с взрослыми вертеться. Брысь.
Парнишка скрылся, несомненно, оставаясь на месте. И впрямь, его лукавая улыбочка вскоре восстановилась. Тем временем Ильинишна, как человек сугубо государственный, деликатно соблюдала допрос:
— По какой части выступам?
— По широкой, — докладывал Павел, — как говорится, от и до. Вы какую предпочитаете?
— А песню. У нас хор невозможной, на смотр ездит кажон год. Две сольные партии веду. — Ильинишна поправила прическу.
— В самое яблоко, Владимир Семенович у нас большой специалист, — охотно разоблачил Павел.
Володя хмуро сжал ложку в кулаке.
— Вы, Ильинишна, его не слушайте, большущий проказник товарищ Павел. В смысле, по песне-то мы шляемся, но списфически, а коль скоро в оказии, предмет отложен.
Павел явно с поддевкой пропел:
— Ах, не тщитесь, Володя, укротить вашу широкую натуру.
Володя мелькнул взглядом и тут же потупился, похоже, укоренный скрытым смыслом. Впрочем, голос его оставался ровен:
— Вообще говоря, мы по драматической отрасли профессионалы. А, скажем, Игорь Яковлевич, безбожный шахматист.
— Да подьте, — не скрыла ликование Ильинишна, — у меня муж шахматы люто обожает.
— В поле, как водится?
— Не-е, в больнисэ. Апендесыт.
— Таким образом за здоровье?
Не получилось, дверь шумнула и в окладе образовались две особы. Одна несла на себе короткую плиссированную юбочку и белую блузку, к груди сердито льнула тугая коса, являла девушку лет шестнадцати; другая хорошо старше, остриженная под горшок, была полна, что подчеркивало и вместе скрывало прямое плотное платье без талии, конечно, взятое не по промежуточному случаю, не говоря о нитке бус — женщина интересная. Обоюдная характеристика — неистощимое здоровье и в глазах смесь испуга и ядреного любопытства.
— Ой, у те гости, — опасливо молвила старшая, — а мы по бухгалтерскому делу. Здравствуйтё. (Синхронный поклон.) Тожно после зайдем.
Павел, отклонившись от стола, строго измерил взглядом:
— Мы вас приветствуем. Отчего же непременно потом, бухгалтерское дело категорически не терпит проволочек.
В лице Ильинишны читалась некоторая растерянность, но заявление Павла подвигло к решительности. Она встала, обратилась к гостям:
— Наш передовик производства, Дарья (что в нитке), на все руки труженик: и в поле, и по счетному делу. Ее сестра сродная, Нина… из городу.
Между тем вывернула из угла пару табуретов, кратко посвятив женщин в обстоятельство. Вновь прибывшие поместились ближе к концу стола, старшая в торце. Приборы — впрочем, молодка сразу отказала жестом относительно стопки. 
— Вот мы и спроворим тост у очаровательных гражданок, — не меняя выражение лица, запустил Павел.
— А чего, — живо откликнулась Дарья, отведя в сторону поднятую емкость, — не избегнём… Сталоть, за посещение. Такие граждане — ух! Очень нам отрадно, что коренной сельчанин имеет сродство. Мы на культуру сильно рассчитываем и смотрим всякого рода искусство с полным пониманием момента. Кланяемся, уважаемые представители! — Ахнула пайку весьма виртуозно.
Тост, прямо скажем, вызвал душевный отклик, что следовало из бодрого поглощения жидкости остальными. Дарья выявилась словоохотливой, отсюда пошел перечень общих достижений:
— А сосед наш, Василий Присыпкин — звеньевой и первой статьи умелец лобзика. Не опойка, ни-ни. Конечно, быват — обыкновенно — но умеренность впереди. У него и брат не хлебенит, как Иван Ведерников. У того что ни будень — праздник. Раз нахалкался, потерял, конечно, сознание, до дому на телеге не доехав, в проулке. Вовка Ерчихин, тот шельмец, лошадь распряг, завел за прясло, телегу пихнул да запряг обратно. Ну, Иван проснулся, но-о — ни туды, ни сюды, как в песне. Перепугался — мол, бес посетил, утек. Неделю не пил, было дело…
Возник одобрительный смех. Дальше было поведано, что зоотехник Сальников жмет для случки с частными буренками коренных быков — и что это за жадность к даровому семени. А агроном Захар Антоныч от хора отлынивает, — хоть и не поддает вкрутую, но к Машке Спиридоновой, как у нее мужик сугубо вахтовый трудящийся, нередко сворачивает. «Палец в книге защемит и будто цитату каку норовит довести до сведения. Очень мы понимаем — цитаты. Наизусть». 
Наклонившись за закуской, Павел искоса пустил взгляд:
— Вы, простите, замужем?
— Как же, бывший капитан войск — изобретатель неимоверный, людей смешить у нас куда с добром. Но не зюзя — факт... Гостям, впрочем, рады всегда, активно и в самом передовом ракурсе живем, — сделала резюме Дарья, озорно метнув взор на Павла.
Речь всесторонне симпатичной Дарьи обнаружила самое благостное расположение духа у мужчин. Павел оживился особенно, что разоблачил словесно:
— Замечательная похлебка. Я уже молчу за огурчики. Собственно, и прочее — самого уместного накала.
— Ой, — последовало восклицание Ильинишны, она живо, гремя табуретом, вскочила, — пирог! Хот же кулема!
Все участливо проследили. От открытого зева изумительно потянуло теплом пышного теста, на пояске печи нервно ожидала прокопченная кружка под топленое масло с кокетливым пером. Очень симпатично. Приятный шум печных приспособлений, вступил в зрение пирог на противне. Следом за маман торжественно и самодовольно влачил свежие полбанки белой парнишка — организмы мужчин обмякли. Пацан, имя ему нашлось Сережка, поощряемый Павлом, пристроился тут же и демонстрировал счастье. Последовало обустройство актуального чревоугодия, вся женская составляющая собрания активно участвовала.  
— За урожай, — сделал заявление Владимир, когда процедуры улеглись, — да что там — за пахаря. Зрелища зрелищами, коим служит наше сословие — чтимое, да, изрядно — однако хлебушко впереди. Не станем забывать. 
Дружный взлет рук. Жевание, мычание — утробный гимн хлеборобу.  
Дарья нашла, что обстоятельству недостает политического флера. Такие слова обнаружили подобное: 
— А что — уделают наши америкашек на очередной международной сессии?
Женщина, понятная вещь, взглядом назначила адресатом Павла. Тот ответственно расправил плечи, однако поползновение снял явственный скрип ворот, затем крыльца и безусловно мужской топот по дому. Их образовалось трое. Рослый мужчина в косоворотке, русый, кучерявый, живой; второй, дядя гораздо поплоше в замурзанной механизаторской куртке, за которой красовалась изрядно пользованная тельняшка. Этот горячо улыбался, сверкая металлический фиксой. Последним скромненько мелькал парнишка лет тринадцати, по-видимому, Колька, гонец.
— Ну и хто здесь интересуется за Веню Русских! Ха, я так и знал, Павел Николаич! — шумел русый, ткнув пальцем в направлении Павла. Выкатил глаза на тельняшку. — А я что говорил! Пашка, итишкин кот, двоюродный братуха. (Павлу) Ну иди сюда, столица, тисну.
Павел уже встал, улыбался. Последовали крепкие объятия, радостные рукопожатия с присутствующими, оформленные горячими церемониальными звуками.
— И даже забудьте, всем кагалом ко мне! Что за фокусы? Ни-ни! — шумел Вениамин, при этом добротно усаживаясь, и с должной сосредоточенностью наливая в расторопно предоставленные емкости. Уважительно, двумя пальцами поднял сосуд, остальные веером отставив. — Бог на рюмку, я на край, стукни, Веня, не хворай.
Пошло борзо…
Наконец стронулись к Вениамину. Ну да, вывалились вольно, однако в нескольких ребятишках — присутствовала и бабка Агафья на правах первого свидетеля  — неукоснительных зрителях, содержался быстрей испуг, нежели радость феномену. Собственно, страда. Длились свободно, равномерно. Веня доказывал Павлу относительно родственников — почивших, разошедшихся и так далее. Периодически счастливо и крепко притеснял объятием брата.  
Солнце поднялось и пекло, небо было спелым, отеческим, обольстительно горланили птицы, весело шумела роскошная листва в раскидистых тополях. Колеистые и бугристые пути, чарующие бурым, настырная зелень имели задиристость. Плетни и тыны, ухоженная поросль за ними ублажали глаз. Сытый хмель шел пространству необыкновенно.
Надо признать, дом Вениамина был обширен и ухожен. Соответственно сразу за оградой была организована экскурсия по амбарам и прочим пристройкам, уже далее весь гурт добросовестно отирая о металлический скребок обувь, степенно подымался на крыльцо и в сени. Стол уже был накрыт, хозяйка, полная румяная баба, с достоинством клала небольшие поклоны: «Проходите, проходите, гостеньки. Рады, и не сказать». С Павлом свойски обнялась. Володя озорно приложился к ручке и Татьяна — имя сразу было озвучено — зарделась и приятно звенела смехом. К ней жалась девчушка с русой косой до крестца и нахальненько осматривала посетителей. Четырнадцатилетний сын, вихрастый Ванька, держался стеснительно и молчаливо. Впрочем, когда Павел его потрепал — «а ты, брат, вытянулся за пять лет» — тоже покраснел и стал неумолимо похож на мать.
Гамливо усаживались, особенно шумел Вениамин, руководил.
— Тереха, крои! — обращался к тельняшке, свою уделанную куртку тот оставил, должно быть, в предыдущем пристанище. — А как же! Ну, братуха, уважил. И не бывал ведь — очень славно!
Шло борзо.
Тем временем звуки на улице наполнились мычанием, блеянием и иными тонами хозяйственных признаков: с пастбища прибыло частное стадо, пацаны и бабы руководили препровождением собственности в хлева. Вместе со скотиной налетел разномастный гнус, зажужжал слепень, увеличился и гомон оседлых пернатых, гуси ревниво хлопали крыльями. Мужики как раз расселись на завалинке, смолили и с удовольствием осматривали актуальную деятельность, Вениамин, окруженный дымом и кривясь от едкости, сурово и молчаливо наблюдал за хлопотами второго эшелона семьи. Володя, провожая глазами солидного борова, что недовольно повизгивал под пинками дочери Вениамина, и неохотно направлялся в хлев, хрипло и блаженно рассуждал:
— Был случай в деревне, лет мне этак семь. Пацанва местная имела обыкновение гонять на хряках. Громоздилась на борова, тот совался дичать и носиться. Я, представьте, насквозь городской и к занятию не приспособленный категорически. Однако позвольте, кураж. В общем, приобщили: оседлал зверя, схватился за уши, ну и понесло. Ору, хряк блажит еще пуще. Ох и ристалище. Сковырнулся, поломал ключицу. Замечательно.
Из проулка вывернули новые лица, мужчина и две дамы. То были председатель с супругой и дочерью, миловидной особой лет восемнадцати. 
— Аркадий Иваныч, — радостно прикладывал Вениамин руку к спине начальства. Супругу обозначил, аккуратно тронув локоток: — Надежда Артемьевна. Оленька.
Аркадий Иваныч осторожно кхекал и вытирал углы губ большим и указательным пальцами. Жена кисла от счастья, Оленька безбожно конфузилась, впоследствии неотступно прилипла к городской Нине и страстно пытала о чем-то. В доме председатель молчаливо и категорически стукнул о столешницу бутылку коньяка, извлеченную из внутреннего кармана пиджака. Уже после второй рюмки впервые подал голос:
— Значит, так. Завтре элеватор первым делом посетим. Не думайте, на всю округу сооружение. А механическую доильню осваиваем!? Не пуп колупать, семнадцать литров надой вынь да положь… По идее можно и концерт сообразить. У нас реквизит внутренний, мы и в поле другой раз развернемся так, что ага. 
Володя умильно глядел:
— Нет, ну… элеватор — а как же!
Павел улыбнулся:
— Утро вечера мудренее. Это я как специалист обещаю.
Игорь Яковлевич изящно взмахнул стопкой:
— А я предлагаю за социализм. Миру-мир тем самым.
Теперь же раздался мелодичный и вместе настырный голос:
— Я что-то не поняла! Без меня мероприятие. Просто даже и уму не совсем постижимо!
В горнице образовалась фигуристая, смазливая молодая женщина с редким платком на плечах, укрепленном перекрещенными руками, что особенно подчеркивало высокую грудь. Она павой и вместе хозяйски плыла к столу. Тотчас ей угодливо подоткнули табурет. Разумеется, все взгляды оканчивались теперь гражданкой. 
Однако впрямь, веселые синие глаза, которых уже хватало бы всякой привлекательной женщине, еще и осанка, смелость и умелость речи глубокого, емкого голоса. Игорь Яковлевич, например, о миру-мир запамятовал и тенькал тост о стопочку чаровницы:
— Вот мы и порадуемся, и пригладим обстоятельство доморощенным манером.
Уж и тот факт, что случилась собственной персоной Маша Спиридонова — у которой муж вахтовый и к которой так и норовят граждане с цитатами наведаться — навяливать излишне. Как на распоряжение Терентий скрылся и вскоре образовался с инструментом. Он радостно бухнулся в сторонку на стул, метко расположил гармонь на правой половине груди, душевно склонил голову и завел несколько дурным тенорком:
— Получил по голове, и рубашка вся в крове!..
Дальше то ли содержания не знал, либо считал, что весь смак истории пройден и остальное не стоит словесных затрат, стало быть, молча тянул меха, извлекая бравые звуки. Впрочем, зная манеру, Ильинишна затянула свою песню, грамотно присоединились бабы, гармонист красочно и прилично оформлял процесс… Следующий прилив самодеятельности, сразу отметим, начался примерно так же, было сообщено: «Эх, подруга в бигудях, знать, оформлена в б...х». 
Вообще говоря, каких-то особых приключении вечер не явил. Гости умеренно доказывали достижения в культурной области панибратским перечислением имен знакомых сельчанам по кино и новостям; те лупили глаза, прохваченные жутью фактически непосредственного приобщения к высочайшим моментам советского бытия. Разве образовавшаяся Агафья Макаровна, незаметно внедрившись и окунув рюмочку, угостила столь скабрезными частушками, что прожженный Терентий от восторга начал свирепо топать свободной от гармони ногой, и приговаривать: «Иэх, в рот те дышло».
Вениамин, явившись, несомненно, первым номером текущего обстоятельства, надежно охранял священные фигуры гостей. «Неча, неча. Пшел отсель», — например, отслонял изошедшего чувствами к Игорю Яковлевичу Терентия. Умиленный критически председатель часов в десять отчалил с семьей, чуть не оторвал в прощальной тряске руку Павла. Следом тронулась Маша Спиридонова, не склоняясь на смелые притязания шахматиста — деревня, сами понимаете, законы общежития выверенные и наглядные. Там и прочие группировано откланялись. Собственно, Терентий запропастился первым (был обнаружен рано поутру Татьяной в бане в состоянии счастливом). Славно ослабевший Володя укатал хозяев на романтизм, ночевку на сеновале. Павла и Яковлевича устроили в горнице, на диване и добротной раскладушке. 
Утром из гостей Владимир и поднялся первым. Был доволен жизнью и свеж, ополоснулся в бочке во дворе. Тормошил друзей:
— Эй, охламоны, все зори кончились! Прозеваете зов природы!
Впрочем, поеживался и лазал по телу: происки сеновала, покалывало, конечно, постеленная кошма не оберегала. Охламоны от чудесного сна избавлялись лениво. Вениамин, отметим, уже находился в поле, занималась Татьяна. После обстоятельного завтрака и прений было решено посетить пруд. Квело и молчаливо тасовал пирог с молоком разбуженный под задачу Ванька. Снарядили и удочки.
Верно, утречко удалось. Сытая прохлада, ходко топающая в тепло. Окунулись для галочки, но угадали. После процедуры Ванька увел в кустистый, с осокой и камышом мысок. Павел и Игорь Яковлевич охотно последовали ловким рыболовным приемам племянника. Володя плюхнулся на богатую траву и отрешенно мечтал, вздрагивающий взор выдавал брожение образов.
 — Однако, черт возьми… — не выдержал он брожения. — Теперь я понимаю, отчего мы употребляем. Для натурализма, во хмелю мы наги. Природа, юноши, это что при родах — рождение, творчество. 
— А-а, вот отчего один знакомый остроумно записал недавно процедуру в музы. Что ж, назначить поэзию натуральностью — смело, а то и глубоко, — выразился Павел.
Яковлевич, как бы поражаясь излагаемому факту, вкрапил:
— А мне, товарищи, Мария понравилась. Ей-ей, сюрреалистическая женщина.
Павел:
— Но разве не здесь истина? И натурализм вам, и поэзия. Собственно, ты прав, женский контингент присутствует.
Володя не преминул прищемить:
— Ага, подлец, зыркал на Дарью, не отвертишься.
— А что — сам обозначил, натурализм.
Бог знает, в какие идеалистические высоты проложил бы тропу настоящий момент, и какому огорчению подверглась стремящаяся на сковороду рыба (собственно, Ванька со товарищи уже взяли определенную порцию), когда б в доступности не образовалось лицо. Чуни, шапка об одном ухе, держащаяся на плечах ветошь непонятного кроя. Персона без предисловий выковырял из закромов бесконечно замурзанных штанов флакон, наделенный вне сомнения жидкостью самогонного достоинства. Все настороженно замерли. Извлечение следом желтого, ядреного огурца, кажется, сопровождалось некоторым содроганием. Однако экзерсисы столичных штучек дед снял ловко:
— Угощаю.
Проникновенность этого слова оформило умозаключение Володи:
— Русский человек широк. Прошу запомнить это раз и навсегда.
Собственно, недавняя тирада обязывала — он энергично принял сосуд и запрокинул голову. Пузырьки, громкий звук проникающей влаги. Рубашка в нос. Физиономия, удостоверяющая окончательное согласие с ходом дел.
Надо сказать, Павел, которому была протянута емкость, выразил взглядом крепкое сомнение. Однако досадно упускать все краски дня, процедура последовала. Впрочем, влюбленный и уж этим полный Игорь Яковлевич отказался.
А дальше случился диспут.
— Ну-тес, господа изрядные, какими ветрами, тэсэзэть, занесло в наши палестины, — запустил дедок. — На какой-такой мякине, тэсэзэть, соизволили провести.
Артисты дружно впялились в деда и даже разжились небольшим онемением. Первым вышел из тишины Володя, имел азартный голос:
— Да никакими особыми привилегиями не наделены, уважаемый. Москвичи, присутствует. Так одним местом рожаны. Как обращаться прикажете?
— А Иван Спиридоныч, знамо-понимательно. Отставной козы барабанщик и черта лысого шельма, — вытянувшись во фрунт, пропищал дядя, — имею честь распространиться.
Неожиданно подал звук молчаливый прежде Ванька, насмешливый:
— Скипидарыч — чего там.
Дедок незамедлительно передернулся и визгливо попенял:
— Ты мне!.. Таракан запечный и курицы окурок! Цыть отседа! — Впрочем, теперь же обмяк и предъявил в улыбке редкие и плохие зубы, тон, справедливо будет заметить, получился сейчас покладистый и даже приятный. — Ненадежный народ — зеленым-холодно… Значится, артистических кровей. Ну-ну, доводилось, господа вас в переносицу, сопричаствовать. Позвольте предъявиться, провинциального драматического театра производственник и Гамлет будучи. Шестьдесят четыре выхода вынь и положи без коленкора.
Дедок озорно и живо щелкнул пятками на манер, должно быть, гусар. Игорь Яковлевич, скосив глаза на Павла, проворчал:
— А кто бы посмел сомневаться.
Дед тут же повалился на траву и соорудил презабавную рожу, беря еще содержащую бутыль, что после прикосновения поставил на землю Павел. Поднес к губам, кратко прокомментировал:
— Воздадим, выходит-входит, Мэльпомэне. — Глотнув, товарищ вполне красочно выбросил руку и отчеканил вдохновенно: — Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты… Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя… Тудэть-сюдэть.
Все молча переглянулись. Володя все это время нежно тер пальцами подбородок, теперь руку отнял и категорически заявил:
— Ну что коллега, быть или не бить, пить или не петь. — Приложил фуфырек и глотнул вполне смачно.
Дед расплылся:
— Заметано. Тэсэзэть, не наличествует правовых оснований взыскательно беспокоиться.
Павел развел руки.
— Вы требуете, чтоб я остался в стороне? — Присосался к горлышку, кратко, впрочем. 
Далее доморощенный актер ловко свернул на политический момент. Диспут случился горячий и бутылек, соответственно, благополучно иссяк.
Уж давненько неподалеку гуртовались трое ребятишек: девчушка пяти что-нибудь годов, пара пацанов хорошо постарше. Они заворожено и молча констатировали текущие события. Присоединилась ходко дочь Вениамина, сразу что-то горячо молвила ребятам, и старший парень важно транслировал мужчинам — ждут обедать. Понятно, Скипидарыч разжился разочарованием и несильному предложению Володи соблюсти компанию отказал.
В доме ожидал аппетитный стол с горкой шанег и прочей выпечки и председатель с очередным коньяком. Игорь Яковлевич, помятуя о элеваторе, тихонько выругался, но Аркадий Иванович пошел навстречу:
— В район вызвали, постановление сверху спустили, до сведения будут доводить. Вертаюсь завтра. Вы, я понял, тоже завтра отчаливаете? Жаль. Оно бы концертеху обоюдную спроворить сколь ладно было. Впрочем, уборка.
Через минут двадцать исчез, тряс руки аналогично вчерашнему. По исчезновению Павел воззрился в Игоря Яковлевича:
— Мы разве не нынче наладились уезжать?
Опекун принялся чистить очки и моргать.
— Да хлопнем еще денек, я уж в правление смотался, звонил. Все утрясено.
Москвичи переглянулись, ухмылочки — кисленькие, похоже — мелькнули. Собственно, после чревоугодия Игорь Яковлевич исчез. 
Возник послеобеденный отдых. Павел улегся в избе — здесь было прохладно — денек, подобно вчерашнему, получился где-то душноватый. Хорошенькие облака скользили мимо солнца, окружение было наполнено ленивой, сладкой тишиной и клонило в негу. Володя, напротив, стащил кошму с сеновала и устроился, смахнув рубаху, в огороде. И точно, уснули. 
Разбудил напористый голос Вениамина:
— Эй, Москва, благодать пришла, лебеду искала, да беду нашла!!
Когда Володя — минут двадцать еще он витал в поэтических, вероятно, дебрях — вошел в избу, за столом сидели хозяева, Павел, Игорь Яковлевич и сюрреалистическая Мария. Вениамин шумел:
— Колхозник — он комель. Жнет и пашет, бдит и пляшет. Мы светлую будущую самым доскональным манером разумеем. И завтре рыбалочку изобразим великую. Ванька комбайн не хуже отца знает, наука в руку — заместит.
Мария, играя соблазнительной шеей, повернулась к Игорю Яковлевичу:
— И вечерок нынче не обойти. Народ в напряжении, бабы сарафаны гладят. 
Игорь Яковлевич напряженно воззрился в Володю, моргал, как водится:
— Тут мы с Павлом порешали в отсутствие. Люди на самодеятельность разошлись для дорогих гостей. Ну и от вас недурственно штукенцию, парочку… Понять можно, столь чудесный форс-мажор. Я, например, могу престидижитацию иную толкнуть.
Володя насупился и увел глаза, вдруг без перехода расплылся: «Отчего же».
Концерт начался часов в девять. Клуб, ясно-понятно, был забит. Сельчане расфуфырились, у баб в персях гнездились броши, мужики применили расчески. Гостей посадили в первый ряд, управляла всем движением Мария. Она стояла в авангарде шести женщин богатой возрастной амплитуды, что, видно, являли хоровой коллектив, сбоку пристроился на стуле счастливый Терентий с заправским баяном.
— А вот, товарищи, не лыком шиты мы, и не просите, — звенела вся в прическе и подведенных глазах, за платье и не станем, Мария. — Дорогие гости в лице театральных представителей посетили. Пусть и не нарочно, и нашему Вениамину Игнатичу прямое уважение, а все отрадно. В кои веки. И  ударять лицом в грязь мы отнюдь не собираемся, а покажем, на что способны.
Она приятным образом отступила в ряды певческого коллектива и здесь же полыхнул баян Терентия. Пошла «Рябина кудрявая». 
Верно, женщины доводили искусство до сведения вдохновенно. Далее ступила веселенькая «Рула тэ рула» и теперь же из-за кулис выпорхнули вприсядку два мужичка и пошли залихватски куролесить коленцами. Овации на всякую выходку были пламенные. Марии с ее сольным номером «Течет река Волга», исполненном глубоким, бархатным сопрано с емким вибрато досталось сполна. Игорь Яковлевич, само собой, наяривал в ладоши зверски, собственно, рот его в период соло Маши был плотоядно приоткрыт и очки не скрывали живейший блеск глаз. Справедливо сказать, свой номер — фокусы с картами, иными доступными принадлежностями — от отчебучил ловко и отклик сорвал.
Пришел черед Владимира Семеновича. Гитара, что предварительно настроенная пряталась за кулисами, была не ахти, но все возмещал непреклонно творческий дух помещения. Впрочем, первая песня — «Старый дом», аплодисменты вызвала чуток натужные: оказывается, певец до глубинки еще не совсем дошел, содержание и манера народного любимца оказалась пока специфичной, — больше дало себя знать официальное уважение. Однако «Песня про нечисть» уже проняла, люди прочувствовали сермягу. Всего артист спел три песни, «Скалолазка» очаровала совершенно. И почувствовав по поведению, что мужчина намеревается этим ограничиться, сельчане устроили зверский бис. Последовали еще три песни, «Парус», как ни странно, чуть с ума не свел, и тут не отпустили бы, но выручил председатель, выяснилось, что вопреки обещанию, он из города прибыл. Следуя чину, Аркадий Иванович выбрался на сцену и толкнул речь.
— Товарищи, а так же граждане. В государстве мы с вами живем важном и равноправие соблюдаем отнюдь. Полюбуйтесь на факт — столичные люди к нам пожаловали и запросто с нами якшаются. Что уж говорить за номера искусства. Уважаемый Владимир Семенович как коренной артист очень весьма насущного театра нашей любимой родины подтвердит, что и мы умеем изобразить. Подтверждайте Владимир Семенович, а то не выберетесь целы из нашего достойного села. — Здесь председатель несколько неспокойно загоготал, дабы гости, не приведи господь, не перепутали последние слова с чем иным кроме шутки.
Владимир Семенович шутку подтвердил, высказав следующее:
— О чем тут может идти речь, шикарные люди. Поверьте, сердечно тронуты и гостеприимством и всем остальным. 
Вероятно, он намеревался добавить еще ободрительные предложения, но этого хватило, народ хлынул на сцену и принялся трепать человека рукопожатиями, прочими прикосновениями и словами. Гам случился отличный и радостный. Ильинишна, например, на правах первого угощателя доказывала:
— Мы Бобровских (соседний совхоз) обойдем, и не мечтайте. Оне на озимых прежде выезжали, а наш агроном Захар Антоныч таку передову технологию по яру вменил, что теперя нам и дождь нипочем. Опеть про черезполосицу знам, про мелиорасию единова. Эка, к примеру, какой подсолнечник вымахал. 
Симпатичная Дарья бухгалтерских кровей вопреки уже знакомой словообильности, молча находилась рядом, гордо откинув голову и нахально взирая в Павла, переплясывала, притом водя по плечам распахнутым платком. Крутившаяся рядом дочка председателя все хотела предъявить некое слово, но получался кратковременный писк. Некая баба доказывала, что сын у нее в армии научился столь бойко передразнивать всю троицу (Балбес, Бывалый, Трус), что командир части выдал внеочередной отпуск, и Москве, поди, такого жанра отродясь не снилось. Разумеется, Вениамин не преминул обозначить присутствие следующей поэмой: «Сатана Вениамин, а Татьяне битамин». Впрочем, все это совершалось наперебой и вряд ли доходило до слуха приемника, пережатого разнообразием источников. Сюда же Терентий разошелся не на шутку и наяривал одну мелодию за другой, отчего вся катавасия имела характер веселый и ядреный.
Однако все это было перекрыто происшествием, что не замедлило случиться. Когда настырничанье на москвичей несколько улеглось и все заменилось прекрасными разговорами о производительности труда и прочем счастье, шатанием и общим шумом, в углу сцены произошел голос. Он сообщал следующее:
— Теперь пора ночного колдовства. Скрипят гроба, и дышит ад заразой. Сейчас я мог бы пить живую кровь и на дела способен, от которых я утром отшатнусь. Нас мать звала. Без зверства, сердце! 
Подобную речь толкнул мужчина вполне чистенько одетый — правда, крой костюма был годов из предвоенных, с подложными плечами, о двух бортах и прочей атрибутике тех времен. Товарищ имел выразительное, свежевыбритое лицо, причем сработанное лезвием явно редкого применения, что утверждал изрезанный и очень светлый сравнительно с остальным смуглым лицом подбородок. Этой свежести шли печальные глаза и непослушные расческе волосы, наконец непокорный уже всякому усовершенствованию возраст. Сооружение являло Скипидарыча.
Совхозный люд заработал, верно будет сказать, несколько ошарашенный вид. Даже Терентий сомкнул в последнем аккорде меха и приобрел несколько лишних морщин на без того сетчатом лбу. А конкурент между тем вполне поставленным голосом излагал:
— Что бы ни случилось, души Нерона в грудь мне не вселяй. Я ей скажу без жалости всю правду словами, ранящими, как кинжал. Но это мать родная — и рукам я воли даже в ярости не дам.
Ей-ей, в покрытом изумленной тишиной помещении голос обрел резонанс и слова отзывали, пожалуй, магическим очарованием.
Какой черт дернул Владимира, неведомо — впрочем, догадаться можно: перед выходом Вениамин соорудил, конечно, некоторую заправку — однако он не сумел остаться в стороне.
— Теперь прощай. Пора. Смотри, светляк, встречая утро, убавляет пламя. Прощай, прощай и помни обо мне! — возразил он на речитатив соратника. 
Но что вы думаете, по всей видимости, собрав в кулак все что было возможно собрать из широко мечтательной натуры, в роль вступила и Оленька, дочь председателя. Выпросталась сокровенная и много укрощаемая мечта о сцене. Девушка сделал заявление:
— А по чем я отличу вашего дружка? Плащ паломника на нем, странника клюка. Помер, леди, помер он, помер, только слег. В головах зеленый дрок, камушек у ног. Белый саван, белых роз деревцо в цвету, и лицо поднять от слез мне невмоготу.
Офелия во всей красе, будьте любезны.
После этой тирады вновь возникла изумительная тишина. Впрочем, теперь короткая. Пространство взорвалось овациями, люди всем темпераментом выражали согласие с происшествием. 
Разумеется, следующие слова председателя были приняты с предельным энтузиазмом:
— Во двор, товарищи! Мы некоторое угощение за счет совхозных средств организовали. Конечно не традиционным числом, однако случай. Собственно, и дела наши доморощенные на твердом пути, так что смысл имеется. На выход, друзья!
Точно, во дворе рядом с клубом, под размашистыми тополями, славно освещенный гирляндой ламп, несомненно, привычным образом разместился длинный стол с радующим глаз наполнением.
Когда уселись, председатель обратно выдал горячую речь за успехи и жизнь, впрочем, ничего нового не сообщил, но, понятно, вооруженные наполненными стаканами люди приняли слова самым должным образом. В общем, ход вещей случился приятен душе. Небольшой сбой устроил мужчина в залихватски заломленной на затылок военной фуражке с кокардой. Впрочем, движения его были весьма расстроены и слова исполнены винного накала: 
— Я вот что скажу, товарищи и женщины! Ни при каких обстоятельствах, никак нет! Собственно, ахалям-бахалям. Собственно, сэнк ю фатэншн — пич пеникал, май дарлинг.
Он, конечно, намеревался продолжить обзор, но сидящая рядом Дарья, Кокарда и явился капитаном, супругом, сильно дернула докладчика за рукав и того хорошенько на радетельницу шатнуло. Возник гомон, смех. Дядя очень невестибулярно норовил принять первую позицию, жена удерживала. Капитан горячо сетовал:
— Изыди, сатано! При живом муже. Смирно, шагом марш!
— Уймись, несчастье ходячее, — шипела Дарья, — на весь свет позоришь. Вот наказание.
Соседи усмиряли страстотерпца. Мария срочно перехватила слово:
— Нет, Аркадий Иванович, школа конечно играет сильную роль в нашей непосредственной жизни, однако на клуб я ваше внимание перемещу. Не можем приобрести современные ряды для зрителей, ограничиваемся скамейками. Это очень влияет на вокальную сторону самодеятельности. Столица при этом посещает только так. Согласитесь, Игорь Яковлевич.
— Бросается в глаза, — тотчас возник соратник. — Победы обеспечиваются тылами, доказано последними исследованиями. Аркадий Иванович, я вам пришлю специальные заключения самых маститых.
— Тылов? — подковырнул Павел.
Игорь Яковлевич заулыбался, и воодушевился Володя.
— Нет, действительно, клуб у вас солидный. Из такого сооружения можно конфету сделать минимум районного масштаба.
Верно, постройка была кондовая, обширная, внутри сразу обнаруживалась несуразная пустота. Возникли мнения. Внес голос и Скипидарыч, которого обнимал Терентий и преданно смотрел на двубортный пиджак новоявленного: 
— Я всегда твердил, исподтишка-впритык, что напрасно проходим мимо Гамлета. Берусь исполнить три роли не сходя со сцены, вразнос меня не обессудь.
Ильинишна завела: «Это было давно, лет семнадцать назад...» Однако к моменту Кокарда умудрился отвязаться от лучшей половины, соответственно сбил певицу, кочетом сообщая:
— Рекогносцировка еще впереди! Пич пеникал, никак нет!
Незамедлительно развернулись прения. Суть полемики — это дошло не сразу — состояла в том, что бывший капитан войск написал письмо в правительство, где доказал с циркулем в руке, что нулевой меридиан надо срочно переносить на Урал, конкретно село сами понимаете какое, поскольку все стратегические концепции и маневры будущего исходят из различий азиатских и европейских цивилизаций, которые обнуляются именно в уральских краях. Таким образом следует строить новейшую обсерваторию, собственно, точное место уже выбрано, ибо Гринвич суть законченное недоразумение.
Был, разумеется, задан вопрос гостям, как они относятся к поставленной ребром тематике, на что Павел пылко сделал заявление:
— А почему нет! Вы напрасно робко относитесь к представителям культуры. Владимир Семенович имеет крупные достижения и даже в КГБ на примете. А насчет обнулить, тут не то что меридианы, но и параллели есть. 
Сильную лепту внес Скипидарыч, процитировав доказательство:
— Слова парят, а чувства книзу гнут. А слов без чувств вверху не признают... Тудэть-сюдэть.
Володя наблюдал происходящее с поднимающимся азартом, надо думать, щипались музы. Собственно, в глотку ушел шмат живого холодца. Собственно, явно содержась мыслительно во власти одной из очередных вдохновительниц, выразил сокровенное: 
— Какого рожна, кем ты рожана — порожней прожито, а рожа-то!.. — Впрочем, тут же вернулся в действительность. — Слушайте сюда, ребята, мы Гамлета соорудим нате вам. И бросьте, бросьте — дело сделано!
Игорь Яковлевич пламенно поддакнул:
— Искусство в массы, черт бы меня забодал!
Володя еще что-то говорил, но поднялся гвалт, народ отнесся к заявлению сильно воодушевленно. Оленька, например, вцепилась в папу председателя, глаза являли нечто мартеновское. Впрочем, Терентий развернул меха и обрушились танцы. Павел, например, вполне лихо отплясывал с Дарьей тогда как капитан в пустоту доказывал истину меридианов. Затем Владимир Семенович сильно пел. Подле него тщательно терлась мама Оленьки, Надежда Артемьевна, да и сама девица. В итоге артиста при доставке домой в достаточно шатком состоянии подпирали с боков — уж сложилось вовсю светло — Павел и Вениамин. Игорь Яковлевич и Мария, как вы понимаете, испарились загодя.
По утру довелось вовсю светло, хоть и несколько пасмурновато за окном. Контуры гостиной долго не могли дойти до сознания Владимира. Наконец пришел в себя, зашевелился. Он сидел на диване, неподалеку на раскладушке из-под одеяла торчала шевелюра Павла. Кто-то нездорово посапывал в углу, Володя залюбопытствовал, туго встал. Здесь на какой-то дерюжке брошенной на пол, лежал Игорь Яковлевич. 
Прочную тишину странно уютно подчеркивал зуд мухи в окно. Владимир напялил штаны, вышел, окунул голову в бочку возле крыльца. Помотал, стряхивая воду и фыркая. Теперь же скрипнула дверь и на крыльце образовался Ванька. 
— Чтой-то мы вчера... внештатно окунули, — несколько виновато пробормотал Володя. — Что родители?
— В поле, — бесстрастно констатировал пацан. — Завтракать — или подождете, когда другие встанут?
— А сколько, вообще говоря, на твоих золотых?
— Начало десятого.
— Пфуф! Я их разбужу, пора и честь знать... Слушай, как добрались мы, припоминаю, а вот Игорь Яковлевич — ты в курсе?
— Под утро. Тяжелый. Вы сами спросите.
Павел уже не спал, лежал на спине и лениво смотрел в потолок, скрестив на груди руки. Хмуро скосился. Володя пригладил шевелюру:
— Встаем, надо мотать удочки. Чересчур интенсивно.
Павел повел голову на нездоровый, прерывистый храп из угла. Грузно сел.
— Пожалуй.
Володя подошел, склонился к Игорю Яковлевичу, потормошил:
— Мужчина. Я пришел к тебе с приветом. Только никому об этом. Спятим вместе да ладом, и уже вдвоем в дурдом.
Коллега прекратил похрапывать, пошевелился, однако натянул накидку на голову шибче. 
— Э, товарищ, вы нам писали, не отпирайтесь! — Володя распрямился, мягко пихнул тело мыском ступни.
Игорь Яковлевич закряхтел, туго зашевелился. Замер. Стащил, наконец, с головы тряпье. Володя радостно засмеялся, на левом глазу шахматиста горел отличный фонарь.
— Кто к нам прише-ел! — запел Владимир Семенович. — На лице налицо!
Игорь Яковлевич зло стащил накидку, тяжело и чертыхаясь поднялся, демонстративно развернулся во весь рост. Павел, настороженно улыбаясь, внимательно глядел. Игорь Яковлевич согнулся, всматривался в пол. Нашел очки, но принципиально сунул их в карман — он спал не раздевшись.
— Ну, поделись, — душевно ерничал Володя, — учини откровения. Снабди историческими фактами... Мужчины, заварушка приобретает пресловутый характер!
Рассекретил происшествие престидижитатор только в конце завтрака пирогами и молоком. Находились втроем, отсюда, надо полагать, не скрытничал. Начал вяло, но постепенно вошел в раж.
— Стало быть, изба. Домой привела, предполагаю. Притом ни зги. Ликую: темнота — друг влюбленных. Всей душой, тем самым — не говоря за тело. Посадила на стул, я сейчас. В окно улыбается месяц, ходики отсчитывают минуты ожидания. Трепет предчувствия... Слышу, зашуршало недалече. Иди сюда, дивный голос из соседней комнаты. Переступаю, полный очарования момента. Да, да, сюда, шепчет прелесть. Очертания ложа. Ах, милый... Самым добросовестным методом скидываю лишние конечно покровы. Пристраиваюсь всем вожделением. Любовь моя!.. Раздается вопль. Скатываюсь. Сию же минуту зажигается свет. Вообразите картину, мужики. Я в непосредственности последней, передо мной в ночной рубашке стоит патлатое, седое существо годов этак пенсионных с глазами полными ужаса. Посягательство! Мадам в порядке самообороны хватает будильник и ахает точнехонько мне в глаз... Ретировался, признаться, очень резво. Как еще одежду подобрал. Какова хохмочка!?
Володя и Павел зашлись. Игорь Яковлевич сокрушался:
— Нет, товарищи, это не сюрреализм, это метасюр. — Закруглил тонально и по-смыслу совершенно уже не рыцарски: — Королева шантеклера, в рот компот!
Павел обрадовался:
— Замечательно, значит, собираем манатки. 
Игорь Яковлевич не возражал, хоть и выразил досаду:
— Черт возьми, как я покажусь в таком виде.
Сделали Ваньке поклоны за гостеприимство, как родители состоялись в отсутствии, тронулись. Если помните, авто было оставлено подле сельсовета, на подходе кажется Володя без нажима заметил относительно зайти попрощаться, например, с Ильинишной, но предусмотрительный Павел воздержал: «Отвлекать людей. Не официоз же, сугубо частное посещение». 
Сели, Игорь Яковлевич угрюмо повернул ключ, агрегат несколько раз недужно фыркнул и обиженно замолк. Водитель смачно сматерился, задумался, вылез, открыл капот, хлопнул себя по ляжкам:
— Вот же я оглоед. Ну конечно!
Выяснилось, вчера днем, когда Павел и Володя отдыхали, Игорь Яковлевич посетил прекрасную Марию и даже покатал ту по окрестностям. Выйдя из машины и будучи воодушевленным изрядно, забыл снять клемму, что нужно непременно делать из-за худой цепи. Аккумулятор за ночь сел.
— С толкача? — ободрил Володя. 
Павел хмуро выразил сомнение. Действительно, сзади и вокруг лежали мясистые рытвины и лужи. Игорь Яковлевич добил окончательно, махнув рукой: «Гиблое дело, у меня генератор подлый, только через акому». Товарищи взглянули с подозрением, и шофер с отчаянием повинился:
— Мужики, ей богу, никаких скрытых намерений! — красноречиво ткнул в фингал. 
После прений решено было обратиться к Ильинишне. Обрадовалась:
— Терентий, за милу душу, он как раз в эмтэсе робит. Чичас я его по телефону добуду. 
Добыли Терентия, конечно, не сейчас, однако и верно прибыл на телеге с неказистой, но резвой лошадкой (МТС как-никак). Между прочим, совершенно тверезый. Погрузили аккумулятор, от неприкаянности уселись все и ходко погремели в мастерские. 
День выдался нынче умеренный, хорошо укутанный облаками, однако грубоватая дорога, обложенная репейником, густой крапивой и прочим плевелом, текущая в объеме могучих панорам, навевала кондовые мотивы, просторную приязнь. Володя погрузился в истому, Павел был непроницаемо отрешен, Игорь Яковлевич, чувствуя себя не в тарелке, егозлив, долго объяснял Терентию особенности своей машины. Механизатор обрадовался:
— Яковлевич, дуру не гони. Аккумулятор пустой, окисленный наглушняк, отвечаю. Пять часов гонять надо, не меньше… В общем так, я тебе танковый в багажник поставлю, за час проводку оформлю без булды. Без бензина сможешь рулить, всю жизнь будешь ездить и помнить Тереху... Вы, мужики, у нас пока чайку погоняете, а мы с Яковлевичем вашу лайбочку от нашего газика прикурим и пригоним.
Безрадостная картина станции — разбросанные небрежно остовы механизмов, мятые бочки, неказистые помещения, необоримые грязь и ржавчина — надо сказать, не поколебала витающего настроения. Терентий с Игорем Яковлевичем скрылись в неком строении, москвичей механизатор снабдил грубо сколоченным столом под открытым небом в сторонке, пообещав чая. Ну что ж, будет исполнено. Подошла неопределенных годов женщина с самоваром, дальше надлежащая посуда, кренделя. Все это в молчании, исполнительно. Женщина вразвалку удалилась. 
Не успели москвичи достаточно насладиться напитком, нарисовались Терентий и Игорь Яковлевич, оба угрюмые. Игорь Яковлевич косясь на спутника не интеллигентно — после ночного приключения лоск с него зримо сошел — изрек:
— Твою же мать. Как на зло на начальника напоролись, с танковым аккумулятором прокол. Орет на Терентия, водишь, мол, тут всяких! Стало быть, кучковаться здесь еще придется. В мой электролит залили, поставили на зарядку.
Володя смотрел на сельчанина:
— А прикурить — ты же грозился!
Тот хмуро пояснил:
— Я тут задвинул пару дней, начальник на меня полкана спустил. Простите мужики, пока никак, ждать придется. Я пошел, а то уволит, он у нас дюжо лютый.
Володя решительно поднялся.
— Ну-ка пойдем. Где этот начальник?
Павел тоже агрессивно встал. Терентий махнул руками, указывая куда идти, сам потрусил в другую сторону. Трое гостей широким шагом двинулись.
Начальник в своем кабинете угрюмо что-то писал. На вошедших голову не поднял, но глазами сверкнул. Володя спокойно подошел, рядом встал Павел, Игорь Яковлевич держался сзади.
— Здравствуйте. Понимаете, у нас аккумулятор сдох, а в район надо край. Машинешку бы какую, прикурить. Мы тут по случаю. Вообще, из Москвы.  
Начальник наконец поднял голову, бесстрастно глядел в Володю. Разомкнул губы, недоверчиво пробурчал:
— Ну-ну... — Мина стала ернической, тон аналогичным. — В поле машины, трудятся — нам подобное не обидно, не в Москве, чай. 
— Мы, уважаемый, тоже при деле. Артисты.
Начальник красноречиво мелькнул взглядом на синяк шахматиста.
— Кто бы сомневался... Нету, граждане, машин, извините, мне работать надо.
Павел молча взял со стола какой-то производственный журнал, послюнявил палец, пошел листать. Начальник встал, обошел стол, немилостиво вынул журнал из рук Павла, положил обратно. 
— До свиданья. Машин нет.
Вступил Игорь Яковлевич:
— Зачем вы напраслину возводите! Я свидетель, в гараже стоит совершенно на ходу газик.
Начальник сузил глаза.
— Вы русский язык понимаете? Нет машин. Тю-тю.
У Володи напряглись крылья носа. 
— Я очень отлично вас понимаю. Собственно, как никто. Я шикарный пониматель, разрешите представиться. Но и вы поймите, я — Высоцкий.
Начальник смотрел в упор.
— Высоцких много, а я один.
Володя огорчился:
— Не так уж и много.
Здесь приблизился Павел, вежливо взял пальчиками лацкан пиджака начальника.
— Бесподобный костюмчик. Где дают?
Начальник отклонил торс, тем самым изъяв из вежливых пальцев принадлежность:
— В Москве, вообще говоря... Последний раз довожу до сведения, нету свободных машин, отсутствуют. Позвольте откланяться.
Володя сделал шаг, коротко и резко треснул кулаком в скулу начальника. Тот повалился. Тут же вскочил, немного подался назад. Набычился, приложив руку к скуле, глядел с ненавистью, сопел. Разогнулся, мгновение стоял, обозревая недругов. Гордо и размашисто пошел к двери, настырно пройдя рядом с Володей. Бросил жутковато:
— Ну что, прекрасно.
Дверь за собой не закрыл, шаги отмерял размерено и красноречиво. Игорь Яковлевич крякнул:
— Е-мое, вот это влипли.
Павел молчал, но в глазах горел воинственный огонек. Однако после раздумий потух, произошли слова:
— Нда, неизвестно, чем это кончится. Пойдемте-ка, мужики.
Бодро выбрались на улицу. Как раз за ворота МТС ходко весь в выхлопе урулил газик. В воротах гаража стоял и озабоченно смотрел вослед ему Терентий. Увидев москвичей подбежал к ним.
— Начальник зол как черт. Упилил куда-то. Ай случилось чего?
Павел согласился:
— Самую малость. В шар получил.
Терентий радостно присел.
— Амба!.. Ну, ребята, наскребли вы приключений. — Здесь состоялась длинная череда определенных слов. Следом было сказано: — У Петровича родня суровая, уголовная, их и председатель помохивает. 
Игорь Яковлевич проникся речью, похоже, наиболее плотно — впрочем, понятно — панически пропищал:
— И что делать?
Ответа не произошло по той причине, что раздалось тарахтенье и на территорию МТС, причем с другой стороны от той куда уехал газик начальника, внедрилась замызганная победа — все дружно и цепко повернули головы. Из-за руля выдрался председатель Аркадий Иванович, улыбаясь, направился к москвичам. Павел хмуро и сжато выдавил:
— Похоже не в курсе. Ни слова, от него и заведемся.
— Мужики, крупная надежда на вас, — начал председатель, еще на подходе протягивая руку. — Понимаете какое дело, тут товарищ один пожаловал, просто судьба.
Москвичи как могли соорудили улыбки. Смысл состоял в том, что с утра в село в кои веки заявился мужчина областного чиновного разряда, здесь жила его матушка. Речь идет о клубе и кое-каком реквизите, усовершенствовать культуру охота, ибо общественность давит, что вроде бы в компетенции прибывшего. Чтоб не получить лишние зигзаги, сразу поясним. Общественность — это главным образом Мария Спиридонова и Оленька (Скипидарыч, оказывается, ее родной дядя по маме и вообще говоря наставник) — москвичи это усвоят позже. Председатель хотел обратиться к областному земляку в силу давления давно, а тут выпал случай — так сказать, на живца. Словом, как было бы распрекрасно, когда б москвичи усилили этого самого живца.
Заканчивал повествование председатель спокойно, даже отчасти весело поглядывая на бланш Игоря Яковлевича. Тот всем видом демонстрировал равнодушие к сельским неурядицам. Остальные тоже по понятным причинам не разгорались, собственно, Павел, соблюдая вежливый тон, обосновал:
— Аркадий Иванович, мы в принципе всей душой. Однако гастроль, билеты. И так все сроки упустили. И вообще у нас до вас крупнющая просьба. Прикурить бы от вашего авто, наша акома не дышит.
Председатель увещевал:
— О чем речь, Терентий тащи провода. Однако насчет моральной, так сказать, поддержки. Мужики, часом раньше, часом позже — в данном случае не огрех. Собственно, народ кланяется. 
Здесь председатель обернулся к победе и сделал жест рукой. Незамедлительно двери автомобиля отворились, из них с разной грацией и темпераментом извлеклись Мария, Оленька и Ильинишна. Заметим, Игорь Яковлевич несколько съежился, но тут же молодецки расправил плечи.
Дамы передвигались стройно. Между прочим, самую воинственную позу соблюдала Оленька, надо думать, вчерашнее нечаянное выступление натурально преобразило дремавший потенциал. Ильинишна была естественна, Мария, напротив, скромна — отчетливо сияющий синяк Игоря Яковлевича не иначе сообщал чувство вины. Да, именно Оленька, приблизившись, агрессивно нахохлилась на Володю:
— Владимир Семенович, вы не смеете отказать! Мы тоже хотим идти к вершине, рваться в бой! Я вам такую Офелию сыграю, ни один Гамлет не обрадуется!
Оленька остановилась, топнула ногой, тут же замерла и в ужасе закрыла глаза. Председатель ошарашенно вперился в дочь, затем испуганно перевел глаза на Володю.  Раскатисто захохотал Павел, Володя тоже немного растерянно, негромко засмеялся. Потрогал кончик носа.
— Милая... — Сейчас же распрямил стан. — Ну, граждане, и вы требуете, чтоб мы остались в стороне?
Сей же час Аркадий Иванович воодушевился. Все сгрудились, обсуждая программу дальнейших действий, за исключением Марии и Игоря Яковлевича, которого она отвела чуть в сторону и что-то виновато излагала. Заметим, по мере, должно быть, пояснения ночного происшествия надутый несколько шахматист пошел спускаться и приобретать маслянистое выражение лица. 
Совещание кончилось достаточно быстро и положительно, воодушевленный коллектив группировался уже вольно. Выяснилось, что у председателя в МТС содержался запасной аккумулятор, пусть и не заряженный, но заправленный, и с широкой души Аркадия Ивановича было решено в качестве подарка поставить на копейку Яковлевича его, чтоб от заведенного мотора приспособление надежно заряжалось. Оленька тем временем, соблюдая миленькие красные пятна на щеках поглядывала на Володю, тот что-то внушал ей отечески.   Ильинишна делала движения, в которых можно было различить приплясывание. Терентий, понятно, уже торопко водружал обещанный аккумулятор и провода для прикуривания на победу. Теперь уже артисты усаживались в председательскую машину и трогались, чтоб в ожидании женщин, что подъедут на повозке, заняться автомобилем, предваряя атакующие на областного представителя действия. 
Через полчаса на двух машинах подъехали к стандартной избенке с кучерявым палисадником, Аркадий Иванович скрылся в ограде, остальные — Терентий отсутствовал, привезя женщин, отчалил обратно — молча выжидали. Однако проискам наших активистов пока не суждено было сбыться. Дело в том, как раз на этот момент супруги Сытенковы, так фигурировала пара — между прочим, Валентина Сытенкова, выясняется, служила артисткой (удача!) в областном театре — отсутствовали, находясь в лесу и собирая дары природы.
Все это скорбно сообщил председатель, вскоре выйдя обратно из подворья в сопровождении мамаши чиновника. Та, подслеповатое, ветхое существо, постоянно кланялась сидящим в машине людям и улыбалась редкими зубами. «Появятся, должно, часа через пол, час. Проходитё, милости просим». 
Решено было, однако, поселиться покамест у Аркадия Ивановича: отобедать времечко. И верно, такие гости и к народному избраннику не завернуть. 
Поехали к председателю, хата его располагалась на верхней улице, с края села. Степенно тронулись в дом — Игорь Яковлевич было пыркнулся остаться, поскольку мотор глушить нельзя, но был увлечен Марией: что машине сделается. Картина до боли знакомая, добротный стол в горнице, скатерть, пироги. Непременно образовался председательский коньячок, который москвичи выпили, пусть и за искусство, чуть пасмурно. Аркадий Иванович плыл, Оленька очутилась рядом с Владимиром и смелела на глазах. Впрочем, тот после рюмочек, пожалуй, трех умиротворенно обмяк, поглядывал на собравшихся с ленцой, а, скажем, на соседку, необычайно постройневшую и светлую, косился с бликом в зрачках. Верно произнести, и Игорь Яковлевич, сидя рядом с Марией и судача с ней интенсивно, получил пряную физиономию. Оставался настороженным Павел, он и запустил о «пора и честь знать», однако получил дружный отпор. Володя и шахматист исполняли внешний нейтралитет с физикой присоединиться к массе.
Именно здесь на улице что-то хлопнуло, следом раздался аналогичный хлопок с добавлением звука чего-то сыплющегося. Все замерли, впрочем, Володя и Павел переглянулись. Игорь Яковлевич озабоченно поднялся и резво подскочил к окну. 
— Твою же в гробину мать тебя идти! — произошел его отклик.
Яковлевич рванул на лицу. Его нервозность была понята в первую очередь москвичами, Павел трусцой направился следом, Володя его обогнал. Далее председатель и остальной коллектив.
На улице очевидцам предстала следующая картина. Игорь Яковлевич стоял подле своей машины, держался за голову, лицо выражало смесь всех отрицательных чувств. В заднем стекле авто, которое по-прежнему исправно урчало, зияла дыра в полстекла. Когда Володя остановился рядом с ним, шахматист опустил руки, поклонился театрально и от всего сердца сообщил:
— Спасибо, уважаемый! Полюбуйтесь на результат ваших инсинуаций!
Председатель, обескураженный и возмущенный предельно, запричитал:
— Товарищи, этого просто... Нет, я не могу поверить. Наши... такое... нет, это что-то невероятное.
Володя первый взял себя в руки, повернулся к Аркадию Ивановичу.
— Понимаете, мы тут... собственно, я... небольшой демарш устроили.
Далее он повествовал приключение в МТС. Председатель сперва обмяк, болея за земляков, однако тут же вновь напрягся. Молвил:
— Хм, Петрович, конечно, тот еще деятель. Однако на такую пакость пойти? Сомневаюсь.
Не успел он закончить мысль, как нечто бабахнуло — практически все распознали выстрел из ружья. Все сжались, повернулись в сторону звука. Каково же довелось, когда увидели метрах в ста юркающую в проулок за забор фигуру с ружьем, рядом с ним подобную операцию совершил еще один член общества. Первым был никто иной как Кокарда, бывший капитан войск. Самое же удивительное, что особенно переменилась в лице Мария. Вместе с тем Ильинишна испуганно в нее уставилась. После небольшого окоченения Маша опрометью бросилась в противоположную от капитана сторону. Москвичи получили окончательное недоумение. Однако поправила Ильинишна, нервно констатировала:
— Герка до срока заявился.
Председатель тотчас принялся вертеться. Пояснила ситуацию Оленька, пискнула:
— Герасим, муж Маши, приехал. Ему, поди, про вас всяку холеру наговорили — ой, война теперь буде-ет!
Игорь Яковлевич вытянулся в струну. С надеждой спросил:
— А как же капитан?
Павел на эти слова громко хлопнул ресницами, а Оленька окончательно обнадежила:
— Он родной брат Герасима, они порой такое вытворяют!
Председатель озабоченно подошел к Володе и протянул руку:
— Ну что, рад бесконечно знакомству. Пожалуй верно, пора вам восвояси, не до живца. Мы уж тут сами...
Павел, пожав руку Аркадию Ивановичу, коротко распорядился:
— Падаем.
Троица гостей — не без показного достоинства — уселась в автомобиль. Ильинишна и Оленька со смесью умиления и настороженности махали ручками. Машина тронулась.
Выехали на главную улицу, пожалуй дома три проехала копейка, когда из поперечной улицы вывернул газик начальника МТС. Автомобиль нагло шел навстречу, жигулям Яковлевича пришлось тормозить. Остановились машины почти впритык, из газика выбрались три мужика, за рулемюлдг оставался Петрович МТС. Игорь Яковлевич огорченно и где-то восхищенно крякнул, уже окончательно зачеркнув интеллигентность:
— Ни шиша себе — бамбулы.
Впрямь, дяди представляли собой кряжистые сооружения во всех отношениях хорошенько выступающие за параметры москвичей, при этом в позах и выражениях лиц решительно не просматривалось тяготение к диспутам теоретического образца. Самый, очевидно, старший подошел к Высоцкому, тот сидел справа от Игоря Яковлевича. Наклонился ехидно:
— Не изволите на пару душевных слов?
Игорь Яковлевич процедил сквозь зубы:
— Не выходи, я дам задний ход.
Володю это, похоже, озлило особенно:
— Задний ход — у дам.
Полез из машины, так же Павел, он встал рядом с певцом — Яковлевич предусмотрительно остался. Теперь же их обступили соратники Старшего. Тот поделился с Володей:
— Ну, друзья хорошие, будем ответ держать, семь х… вам под копыта. На Петровича буровить — не прохонже. 
Шепелявость интонации безоговорочно выдавала посетителя не особенно отдаленных мест. Павел чуть выдвинулся вперед.
— Вы что, нас бить удумали? Это, мужики, не совсем верно. 
Старший сладко пропел:
— Бить-то само собой. Однако прежде ты, пала, извинишься. У нас так, справедливость требует жертв. 
При этом он отступил и обеими руками сделал картинный, направляющий к начальнику жест. Впрочем на спектакль происходящее смахивало не особо: сподвижники стояли, гнусно улыбаясь уголовными рожами, один из них пошлепывал по ладошке разводным ключом. Володя нервически порозовел и процедил:
— Не на тех напали, видели мы... цветы на нейтральной полосе.
Незамедлительно один из поборников справедливости схватил левой рукой у горла куртку певца, правая сжалась в кулак. Был произнесен горячий оборот слов преимущественно нецензурного значения, в котором можно было различить тот смысл, что натуральные цветы оппонент еще не видел, но увидит очень симпатичные и отнюдь не на нейтральной полосе. В руке другого стража справедливости разводной ключ был приведен в воинственное положение. 
Однако сейчас же раздался далекий, но отчаянный крик. Вместе с ним различился звук — так дребезжит телега в упряжке резвого рысака. Все повернули головы. На стремительно мчащейся к месту действия телеге лихо стоял, крутя над головой вожжи, Вениамин. Рядом, уцепившись за него, подогнув колени, тем самым будучи по плечо возничему, колебался Терентий. Володя воспользовался и отодрал претендующую руку, стоял красный, злой.
Вениамин быстро подъехал, осадил лошадь, соскочил, прянул к группе, которая молча ожидала что же любезного сообщит прибывший. Он жарко, но с достоинством обратился к старшему:
— Кузьма, ошибка вышла, в рот те дышло. Я Петровичу отработаю... Мой брат (указал на Павла). А это... вы что, Высоцкий!
Кузьма недоверчиво воззрился:
— Какой еще Высоцкий?
— С глузду съехал? Мурлычешь же все дорогу: и если Нинка не капризная, распоряжусь своею жизнью я.
У Кузьмы вытянулась рожа.
— Не гони.
Тут снова раздалась непечать того, кто хватал Володю за горло. Смысл был следующий: точно, как же сразу не признали — Высоцкий, куш за сто, в кине засветился, впрочем, виноваты, в фильме товарищ был с бородой, а нынче гладок. Мат продолжился, но уже со стороны Кузьмы и третьего. Все сбились в кучу, выражая возникшие внезапно чувства. Один из поборников рысцой потрусил к газику, докладывал в окно ситуацию Петровичу. Тот открыл дверцу, полез. Между прочим, из машины выбрался и Игорь Яковлевич, хлопал испуганно глазами, держась на почтительном расстоянии. Кстати сказать, мотор он выключил. Начальник держал речь, глаза вращались озадаченно:
— Нет, действительно Высоцкий? Не, дуру гоните!
Павел отходчиво доказывал:
— Да вам же сразу говорено было.
— Мало ли кто чего наговорит! Все по ушам пройтись только и норовят. У нас — какие Высоцкие!
Разглядев явно положительный оборот вещей, Володя предпринял извинения в отношении своего чуть агрессивного поведения касательно МТС, Петрович совершенно принял подобные, яростные рукопожатия олицетворяли всю картину. Собственно, все завершалось самым благополучным образом. 
Однако позвольте, мы забыли, что в драме присутствуют остальные участники. Разворот событий не замедлил случиться. Грянул очередной выстрел. Сейчас же лошадь, на которой прибыли Вениамин и Терентий, изрядно заржала, взбрыкнула и пустилась вскачь, грохоча телегой, от мизансцены прочь. Характерно, что Петрович и Терентий отреагировали наиболее резво, присели. При этом начальник МТС вприсядку бросился к газику, юрко нырнул в него. Вскоре выскочил с двустволкой и, не долго думая, ахнул в сторону первого выстрела. А раздался он со стороны кустистого огорода, что расположился за пряслом, тянущимся вдоль улицы до очередных построек. При этом автора заряда не наблюдалось. Все словно по команде присели.
По другую сторону улицы расположился точно такой же огород. Именно оттуда раздался очередной залп. Теперь охотник не скрывался, из густой поросли торчал торс Герасима — с другой стороны, стало, палил капитан. Вообще говоря, если первый заряд был то ли холостым, то ли специально бесцельным, то теперь газик начальника МТС зашипел и стал оседать, заднее колесо его случилось пробито. Петрович злобно выкрикнул нецензуру, развернулся и выпустил в сторону Герасима заряд, далее нырнул в неглубокую рытвину на дороге. Вениамин плюхнулся плашмя и крикнул москвичам: «Ложись, эти черти всех перестреляют к ядреней фене!» Игорь Яковлевич уже лежал, то же самое архаровцы Петровича. 
Павел и Володя неохотно улеглись, Павел всполошенно крякнул:
— Да что происходит?
Вениамин разве не весело пояснил, удобно устроившись на земле:
— Герасим с капитаном. Они на Петровича злые, и на вас до кучи. А с ними шутки плохи... Попали в окружение, в рот компот.
Потом выяснится. Братья Спиридоновы состоят в давней конфронтации с Петровичем и вообще с родом Ильиных, где расположился начальник МТС. Кузьма — родственник начальника, живет в соседней деревне, что расположилась неподалеку, еще двое других работают вместе с ним на подстанции. Между прочим, они не все бывшие уголовники, а вот Герасим полторашку отсидел точно, и как раз не без руки Петровича. Впрочем, там история длинная. Собственно, капитан демобилизован по инвалидности, отсюда периодически, пусть не часто, закладывает и в такую пору военный арсенал обретает превратные формы. Между тем двустволка всегда лежит в газике начальника МТС, как товарищ является завзятым охотником и посему имеет натуру отстреливаться. 
Итак, произошла спекшаяся тишина, впрочем, где-то далеко дежурно проверещал кузнечик, наиболее пристрастным участникам возможно было различить кудахтанье кур. Сие не по душе пришлось начальнику МТС, что в московском костюме устроился в вязкой колее, отсюда случилось громкое пожелание:
— Герасим, не буди лихо, пока тихо! На этот раз добром не кончится, тут люди уважаемые — москвичи! По цугундеру соскучал?
Герасим охотно отозвался:
— А умоются! Мало им разных клюшек-фифочек, подайте натурального? Знаем, осведомлены скрупулезно. Умоются!.. И ты, сволочь, с ними трешься — погреешься!
Петрович повернулся к москвичам, мутно поглядел, впечатленный, видно, новостью относительно фифочек — отвернулся. Сообщил в огород:
— А ху-ху не хо-хо? Я белку, друг мой очевидный, со ста метров только так скидываю!
Павел, осознав, что дело приобретает оборот, сел, громко повествовал в сторону Герасима, которого после отпора Петровича даже и сидячему стало не видно.
— Послушайте, вышла полная ерунда! Никаких посягательств не было, простое общение в рамках гостеприимства и знакомства! Концерт, наконец, это требует согласованных действий!
В прения вступил с другой стороны капитан:
— Оставьте ваши московские штучки! За кретинов нас держите, понаехали тут.
Высоцкий встал в рост.
— Послушайте, это же нелепость...
Сейчас же грянул выстрел, явственно над головой артиста прошелестела дробь. Он присел на корточки, затем неохотно вернулся в сидячее положение. Здесь осведомился Вениамин:
— И чего ты хотишь?
Произошла некоторая пауза, далее Герасим открыл секрет:
— Подавайте мне вашего очкарика, я его зажарю.
Игорь Яковлевич истерически шипя внес ясность:
— Никакой я ему не очкарик. Прекрасно обхожусь в быту без очков. Это, если хотите знать, украшение. — В доказательство шахматист криво содрал очки и моргнул несколько раз глазами.
— Повтори нараспев, что-то твой паскудный голосок плохо доходит!  — рекомендовал из засады Герасим.
— Товарищи, — заныл перепуганный шахматист, — мы что — в Зимбабве? Что за дикость, в конце концов.
Вениамин затеял дипломатию, громко и тактично допытывал:
— Добро, Гера, отдали мы тебе потерпевшего. И что дальше?
— Зажарю, — подчеркнул намерение тот.
— Это понятно, только делать-то что будешь, бить что ли? Ты вспомни, дорогой человек, застукал агронома, будто к Марии похаживает. И чем кончилось? Набузгались как последние цуцики. Так можа с энтого и начнем?
— Ты мне голос не заговаривай — сравнил! Антоныч — библиотечная душа. Не то что некоторые... А к этому деятелю я найду подход, не сомневайся! 
Игорь Яковлевич яростно запричитал:
— Черт возьми, да что происходит в самом деле.
В дискуссию вступил Терентий скрытно для ушей противника:
— Яковлевич, ты не бобай, у меня созрел план. Я у них отпрошусь, они меня поважают. Надо Скипидарыча притащить, он умеет воздействовать.
Павел зашевелился:
— Ну хватит!
Кузьма:
— Мужики, сидите, лучше не рисковать — имело место быть. Тереха верно говорит.
Терентий привстал.
— Гера, отпусти по слабому желудку, вы тут такого шороху навели! Не в штаны же идти!
— Валяй! — было произнесено после некоторого раздумья.
Терентий резво удалился. 
Мыслью разжился Кузьма, негромко предложил:
— Слышь, Высоцкий, а может споешь? Ущипни противника за душу великой силой искусства.
— Идите вы со своим цирком, — отпружинил Володя.
Однако задумался, чему способствовал степенно подошедший, явно бесхозный песик, затеявший обнюхивать артиста. Вероятно, Владимир осмысливал, отчего собачку, например, стрельба не поколебала и наконец отчего животное выбрало именно его. Вместе с тем почесал шею песика. В результате процедуры сделал громкое заявление:
— Послушайте, капитан, вы в каких войсках служили?
Вопрос явно показался с подвохом, отчего ответ донесся не сразу.
— В артиллерии!
— Прекрасно, бог войны! Поговорим тем самым кумулятивно и с отдачей. Вы, скажем, прекрасно разобрались с географией, что следует из ваших достижений насчет меридиана. А как у вас с историей?
— Нормально, в рамках политпросвещения.
— Вот что меня интересует насущно, вы как к Наполеону относитесь? Я к тому что Москву-то сдали! И в прошедшую войну вплотную враг к престольной подошел! Послушайте, не замахнуться ли нам на столицу? — что там Гринвич. Сообразите, Урал — географический центр страны, опорный край державы притом. Свердловск очень даже подходит, недруги отнюдь не перевелись. А?
В противоположном стане явно случилось осмысление заявки. Громоздкая тишина подчеркивала подобное красноречиво.
Владимира явно пошло устраивать положение вещей: устроился удобно, лег боком на траву, опершись на локоть, одну лежачую ногу закинул на другую. Надо признать, диспут увлек всех участников боя, участники уважительно молчали. Между тем Игорь Яковлевич, по понятным соображениям посвященный в приключение наиболее доходчиво, отсюда включивший весь потенциал, воспользовался сложившимся ходом вещей плодотворно — в ходе отвлеченной беседы он решил выйти из сектора обстрела, для чего попросту пополз по-пластунски. Поощрил его Павел, махнув рукой, дескать, давай, дорогой, берем огонь на себя. Надо признать, шахматист управлялся довольно ловко, его зад размашисто удалялся.
Нарушил интервал обратно москвич:
— Капитан, вас как величают?
С заминкой военный ответил:
— Александр Василич.
— А меня можете попросту, Володя. Ну так ваши соображения?
Сдаваться капитан не намеревался:
— Ты мне голову не морочь.
— Нет-нет, совершенно не праздная тематика. Развитый промышленный и научный центр, железнодорожный узел. За сельское хозяйство я просто молчу. Люди! Замечательные люди!.. Вы, Александр Василич, что курите?
— Прибой потягиваю.
— А как вы отнесетесь к Мальборо? Американские сигареты, имею возможность угостить. Уверяю, под Мальборо стратегические задачи щелкаются только так.
 После коварного предложения капитан замешкался, но сдаваться не намеревался отнюдь:
— Джебел пробовал, а эту вашу... Шмальбюро — не доводилось. Да мы люди простые, все эти ваши столичные финтифлюшки — не. Нам и самосад крепачок сгодится.
— Напрасно, чрезвычайный табак, Василич, я отведал, — догадливо внес лепту Вениамин.
Герасим происки шахматиста не углядел, однако шатание общих рядов учуял:
— Вы там прекратите! Нас на вас не возьмешь, видели! Гони чернявого!
Игорь Яковлевич тем временем выполнял задачу столь резво, что оказался вообще вне видимости противника, перекрывали избы. Отсюда приподнялся, оглянулся. Павел махнул, смывайся-де подальше. Шахматист юркнул в переулок, стало быть вообще исчез.
— Вы очень метко вчера подметили, — продолжил Володя, — граница между Европой и Азией, два фундаментальных континента. Столица, организованная на стыке, стала бы символом не только географического, но исторического и что уж там идеологического феномена. Вы не находите?
Осмысление предложения, вот что непременно происходило в молчании со стороны оппонентов. Артиста воодушевило последнее явно, он сел. 
— Александр Василич, вы песню про «капитан, никогда ты не станешь майором» слышали?
Тон капитана случился чуть понижен.
— Ну, слышал, есть у Герки запись.
— Так вот, уважаемый, эта версия к вам ни малейшего отношения не имеет. Я теперь очень понимаю, что вы имеете будущее. Беру на заметку. Ей богу, столь смелые изыскания не могут остаться втуне... — Володя строго посмотрел вокруг. — Товарищи, вы меня поддерживаете или вы поддерживаете не меня?
Вспух Вениамин:
— Да чё тут рассуждать! Идем в сельсовет, составляем резолюцию и прямо в Цека.
Примкнул Павел:
— А я предлагаю выдвинуть Александра Васильевича на патент. Грандиозная мысль! Впрочем, именно в глубинах рождаются великие идеи.
Герасим не сдюжил:
— Вы там комедию из себя не ломайте! Нашли дураков!
Володя возмущенно вскочил, тряс ладонью с вытянутым пальцем в сторону Герасима:
— Никого мы не нашли и не ищем, сами не лыком шиты! Ты, Герасим, видно, не сильно разбираешься в политике!
На эти слова, а скорей на столь смелую позу Высоцкого Герасим в свою очередь выступил из буйного куста плевела, надо притом отметить, ружье хоть лежало в его локтях, но кисло смотрело вниз. Володя воспользовался:
— Герасим, ступай сюда, я тебе всю сложившуюся международную обстановку разложу.
Герасим угрюмо стоял. Однако уже стало понятно, что поза вынуждена продолжиться чем-либо капитальным. Именно борьбу содержаний следующего шага описывало лицо оскорбленного мужа.
По другую сторону между тем выбрался из засады и капитан, впрочем, его ружье было направлено в сторону обидчиков более воинственно, чем у брата. Вся композиция очень устроила Володю, он встал к братьям боком и, подняв руки и кивая кистями, призывал обоих приблизиться.
— Мужчины, давайте прекратим шуточки, выходим на государственное дело. Хватит воздух гонять, пора переходить к решительным действиям.
Все участники события, почуяв потепление отношений, начали подниматься с насиженных мест, имели место реплики. Вениамин:
— Мы под это дело на комбайн новый шланг вышибем. 
Кузьма:
— А я сеть замахлячу, моя, курва, в ремки залатана.
Самым широким проявился Петрович.
— Насос на элеваторе на ладан дышит... — Впрочем и себя не обидел: — Да и жениться давно пора.
Вдруг раздался голос. Поставленный, где-то с металлинкой:
— В года расцвета Рима, в дни побед, пред тем как властный Юлий пал, могилы стояли без жильцов, а мертвецы на улицах невнятицу мололи. В огне комет кровавилась роса, на солнце пятна появлялись; месяц, на чьем влиянье зиждет власть Нептун, был болен тьмой, как в светопреставленье, такую же толпу дурных примет, как бы бегущих впереди событья, подобно наспех высланным гонцам, земля и небо вместе посылают в широты наши нашим землякам.
Состоялось явление Скипидарыча. Он был одет в подобие туники, сооруженной явно из элементарной простыни. Впрочем, она была накинута на давно не стиранную косоворотку, внизу торчали замурзанные штаны и чуни.  В руках содержалась пьяная палка, на голове косо торчал венок. Шел неторопливо, величаво — картина Иванова. За спиной опасливо держался Терентий. У Высоцкого дивертисмент вызвал полный восторг:
— А я что говорил! Гуманный человек, Смоктуновский отдыхает.
Скипидарыч царственно приблизился. Глядя гневно, велеречил:
— Я вас не жалую, безнравственный народ, в тугих отрогах времени и места вы тщету воплощаете свою. Как в песне волка нет покою смысла, так в ваших действиях не будет торжества. Стрелять в мишени всякий не дурак, а ты прицелься в жизнь, возьми ее на мушку и напугай доходчивым зарядом.
Володя теперь сморщил лоб:
— Чтой-то вы, любезный, отсебятину толкаете. Подобного текста в Гамлете не припомню.
Скипидарыч возвысился пуще:
— Когда б Мария изменяла мужу, ей в хоре б места не нашлось ничуть, и премию не дали по итогам страды прошедшей в год пред тем, который шурует нынче вдоль и поперек!
Высоцкий сейчас осознал политику оракула и промолчал. Герасима однако тот не пробрал:
— Скипидарыч, хорош тут спектакль устраивать. Нашелся, бляха, Гамлет из Джульетты.
Праведник взвыл совершенно:
— Не смей, о нечисть, ущерблять хулою благого наставленья суть! Порочишь ты историю Земли, втвердившую работой и терзаньем, что матушка детей навеки есть свята пред мужиком, родней и сельсоветом! Обозревателя то присные слова, что видит ситуацию насквозь.
С этим изложением Скипидарыч вывернул из туники бутылку мутной радости. Володя поспешно хлопнул в ладоши:
— О! Спиридоныч, вы впрямь насквозь обозреватель. Не, мужики, если мы не оботрем момент, нас неправильно поймут.
Капитан и Герасим молча вытаращились на сосуд, затем одновременно воззрились друг в друга. Впрочем кратковременно, первым отвел под ноги явно смущенный взгляд Герасим. Капитан в этом действии что-то разглядел, поскольку обратно вперился в бутылку и нерешительно ступил к сгрудившимся мужчинам. Словом, он перелез через плетень, Герасим — несколько неохотно, заметим — присоединился следом. 
На капоте жигулей уже расположилась бутылочка Скипидарыча, здесь же образовалась еще одна из газика начальника МТС, бесхитростный закусон и, что характерно, нужное количество разномастных емкостей. Скипидарыч торжественно поднял стопку:
— За всемирную сдержанность достойных образцов, тудэть-сюдэть. Следуя, тэсэзэть, параноидально и апоплексически ядреному исключению из правил.
Тост проник, воодушевленно и дружно приняли — опять же лишь Герасим сделал задержку, соблюдая угрюмый вид. Однако после употребления окончательно приобрел согласие с ходом событий. Капитан оказался расторопней брата, вошел в общую тональность сходу:
— Я вот что, мужики, на днях за дамбой карася наробил на морду. В полтора кило бродяга попался, пич пеникал.
— На Песчаном сорошка по ведру в час идет.
— Однако в Гилевой волк ягнят порезал.
— Как же, в сельпо консерьву шпротную завезли, в субботу по списку выдавать будут.
— Нда, Скипидарыч, варишь ты пойло знатно. Знать-то, не на картопле — пашеничка. Колись.
— Ён черемшу добавлят, Струков баял.
— Ну, колись, курилка.
Володя угощал Мальборо. Собственно, и Герасим привел пример:
— Ага, укрыли своего подельника. Должно есть грешок.
Скипидарыч тотчас отрыгнул:
— Греховны плоть и плеть, тудэть ему сюдэть, но время как зерно спокойно и безгрешно!
Терентий несомненно разливал по второй. Вениамин сделал заявление:
— Братцы, ноне на Самойловском клине по двадцати пяти центнеров вынь и положи. Это я вам гадом быть отвечаю. Землица — хоть ешь ее.
Терентий:
— А я говорил, тамока водяной пласт близкай. Ил от Каменки.
Опрокинули. Между тем на Герасима наседал Павел, пенял, что народного любимца чуть не угробил. Уязвленный муж от брательника, конечно, знал относительно присутствия Высоцкого, однако к музыке равнодушен, равно к кинопроизводству — на вахте не до соплей. Отсюда не те ребята, баба к телу ближе, тут тебе натуральное искусство, не всякий там перебор на гитаре... Все три ружья притом стояли рядышком, прислоненные к обиженно покосившемуся на пробитое колесо эмтээсовскому газику.
Предусмотрительный Скипидарыч вывернул вторую полбанки, аналогично Петрович. Натюрморту явно не хватало художника: развернутая на капоте прелесть, ружья, сословное родство — хлеб и зрелища. Впрочем, где-то здесь в пастораль проник тревожный возглас:
— Халкают! А как же!
Увлеченные мужики совершенно не заметили, как к ним воинственно подступили Мария и Оленька. 
Женская метода известна — атака. Мария обликом и остальной конфигурацией являла агрессивный настрой души (спорить нечего, жизненная манера была к лицу). Правду сказать, и Оленька имела смелую походку и непокорный блеск глаз. Окончательно обнаружила Мария настроение, растолкав мужиков — собственно, они сами предусмотрительно раздались — и подойдя к благоверному мастерски закатив пощечину.
— Сволота! Позоришь честную женщину на весь белый свет! Не успел заявиться, устраиваешь тут концерт.
— Ну, ей бог, — держась за щеку и опасливо отодвигаясь, забормотал Герасим, — ково ты... сразу на дыбки... Зарплату привез.
Оленька смотрела на зачинщика гневно и дышала соответственно.
— Тудэть-сюдэть, — вдохновенно сопроводил мизансцену Скипидарыч.
Мария гордо окинула вражеское племя взором, не обнаружила достойного, отсюда резонно осмотрела капот, по-деловому подошла и плеснула из радостной бутыли в пустую стопку, обернулась к Оленьке:
 — Будешь?
Та осторожно пожала плечами. Мария расторопно добавила в еще одну емкость, подала девице. Молча и азартно опрокинула влагу, Оленька, сощурившись, последовала осторожно. Скипидарыч ликующе возвестил:
— И боги всех небес, во мнении сойдясь, воспрянут от тоски и снизойдут на землю!
Мужики чохом улыбнулись и продолжили беседу. Теперь Оленька уже оставила смущение и капитально взялась за Высоцкого. Тот, надо видеть, охотно посвящал прелестницу в тайны актерского бытия. 
Словом, катавасия оборотилась самым подходящим образом. Вот уж Игорь Яковлевич замельтешил вдалеке, Павел решительно махал ему подзывая, что шахматист, надо сказать, сделал достаточно решительно, раздобыв, вероятно, остатки психологии. Произошла мировая с Герасимом.
Мария наседала на Павла и Володю — Оленька, разумеется, присоединилась — в том смысле, что дело с клубом надо решать. Мужчины сперва пожимали плечами, но затем Володя затеял пощипывать мочку уха, тереть подбородок, приобретать прочую задумчивость и, наконец, пробормотал некую фразу.
 
Сытенков Василий Дмитриевич, чиновник областного масштаба, ковырялся тем временем в небольшом огражденном под садовые культуры пространстве на территории родного хозяйства. Уж день уставал, цвели брюшка облаков от склонившегося солнца, отдыхал ветерок, впрочем, без него устроилась достойная прохлада, по стойлам была разобрана скотина, звуки мирной, добротной жизни славно сопровождали поступь времени. 
Василий Дмитриевич ковырялся с яблонькой, которую по методе привезенной из-за границы намеревался превратить в невиданный экспонат — голубая мечта, взращенная не столько рекомендациями партии быть ближе к земле, но как конкурентный эксцесс некоему оголтелому коллеге и сопернику по персональному росту, что вырастил дома дыню. Впрочем, мероприятие скорей отдавало досадой, так как выезжать на малую родину доводилось редко, а мамаша суть пособник, прямо скажем, заскорузлый, трудно въезжающий в инструкции, какими наделил новатор. Дмитриевич, само собой, понимал, что вина здесь не мамина, а природная — ну какие условия на Урале — а сооружать оранжерею под сомнительную затею — тут существует цепкая в отношении семейных доходов супружница. Однако виноватить безропотных мы горазды.
Словом, обрабатывал новацию Василий Дмитриевич отнюдь не с любовью. Этому настроению вполне пришлась некая лишняя занозинка, что устроилась в углу окоема. Рационализатор повел глаз и отлично разоблачил неподалеку человеческую фигуру весьма странных свойств. Оная была облачена в задрипанный, когда-то вероятно белый, балахон, причем крой его отдавал модой, которой испокон веков пользуются, например, бедуины. Тем самым низ лица фигуры был перекрыт материей и только глаза ей-ей вызывающе смотрели. Собственно, все существо являло позу хладнокровную и строгую. Но куда уж дальше, присутствовал голос, и доходчивый. 
— Как в чреве демона, так и в душе темно, когда пещерны чаянья взыскуем и, кропотливым следуя кротам, копаем лаз в обитель наслажденья. А ты отдай, всеполно отрешись от пагубы пронизанной инстинктом. И верой обяжи росток надежд. 
Тождественная речь была сооружена этим самым голосом. Василий Дмитриевич совершенно распрямился, досконально исследовал взглядом существо. Произнес:
— Гражданин, вы как здесь оказались? Что, вообще, за представление?
— Ага, бунтует плотоядная среда?! — последовали пафосные слова витии. — Как червь чревоугодием чреват, так плоть отпору воплотит оплот, чужой души угадывая происк. — Фигурант вонзил указующий перст в чиновника. — Едою вскормленный, едино мыслишь ты, поскольку едоку дух вышний едок… Тудэть-сюдэть.
Надо сказать, Василий Дмитриевич решил поначалу слегка струхнуть, однако высокопарный, не сказать идиотский, язык странного посетителя попридержал испуг. В подтверждение хозяин взял в руки расположенную под рукой лопату и сделал ей пару угрожающих качаний.
— Я пока не понимаю цели вашей клоунады, но смею заметить, что отпор сумею сделать. И поверьте мне, он будет совершенно прозаическим.
Однако решительный настрой сего порядочного гражданина стал тут же сломан. Дело в том, что сзади раздался новый голос. Вот что он сообщал чуть хрипловатым и приятным голосом, причем, обращаясь к бедуину:
 — Не тщись, о призрак, словеса снабдить рассудочным, а так же прочим смыслом, когда ты сам в бесплотность воплощен, но не в поступок, тот что движим кровью. Когда течет по жилам лишь мираж, согреть нельзя плодовые пространства. 
Василий Дмитриевич сердечно обернулся. Сзади находился представитель. Он был среднего роста, ничего себе выглядящий благодаря приличной одежде, если бы не следующая деталь. Его лицо пересекала черная повязка, такие знакомы по обликам одноглазых пиратов. И здесь пускай, пиратский след можно было зачесть, когда б, скажем, овал лица покрывала треуголка. Однако вместо нее голова содержала замызганную, донельзя обкусанную летнюю шляпу. Но этого случилось мало, поверх повязки сидели элегантные черные очки. Все это являло то ли пугало, то ли шарж — словом, нелепость. Во всяком случае организм гражданина Сытенкова выбрал первое и напрягся уже надежно. Впрочем, практический выбор сделан был в сторону молчаливого хлопанья глазами и размышления, как следует поступать в решительно не содержащих инструкций ситуациях. При всем том наш уважаемый развернулся полностью. Пугало продолжил, учтиво позволяя продлиться его размышлениям, теперь уж обращаясь непосредственно к визави:
— О добрый и прекрасный господин, зачем вам диспут с этим привиденьем, когда вы в фазе претворения отнюдь. А впрочем я откроюсь вопреки: сие папаша мой, суть призрак короля, а может и напротив, плоть от плоти.
— Вы!.. 
Должно быть, Дмитриевич хотел сказать что-либо веское, но голос предательски осекся и вышел писк. Это, конечно, сбило с мысли окончательно и похоронило оную. Отсюда очередной звук был таков: 
— Да я!...
Пират вежливо подождал дальнейших слов, но усмотрев, что хозяин надела состоит в поиске чего бы такого изложить насущного, пошел навстречу:
— Не сомневайтесь наперед, мой друг. Я призракам вас не отдам в опут и, безусловно, поперек продлюсь, когда он вас захочет потревожить. Как на раба рассчитывай вовек, и волен рассчитать когда угодно.
Именно это предложение одноглазого товарища послужило принятию решения областным человеком Сытенковым:
— Валентина, сюда!! — крикнул он.
— Вы очень не прочухали момент, — пожалуй, даже с обидой произнес расположенный напротив чиновника мужчина. — На кой сдалась вам оная мадам? Мы в силах полно жить без Валентины и миссию прекрасно совершить.
— Ах, женщины, им имя — вероломство. — Подобную сентенцию выдал призрак короля. — Припомнил случай, четверть я прошел того отрезка, что зовется веком…
Пират неучтиво прервал родственника:
— Папаша, осекитесь на часок, на ваши шашни нынче нет запроса. Приберегите случай на момент, когда чистилище предстанет тут как тут. Ах, вы же побывали там уже, и тенью к нам спустились для беседы. Однако тему попрошу сменить.
Признаться, одноглазый в данном случае поступил предельно умно, ибо на зов супруга в садок внедрилась Валентина: представьте, призрак в ее присутствии повествует всякие нерациональные эпизоды женской жизнедеятельности. Дама грациозно миновала калитку садика, впрочем, с озабоченностью разглядывала пришельцев — а кто бы остался равнодушен?
— Что происходит?
— Вот и я спрашиваю, — осмелел с появлением лучшей, безусловно, половины Дмитриевич. — Заявляются странные проходимцы, несут бог знает что. Явно по твоей части… Представь, миссией какой-то укоряют. Шантаж, никакой миссии я не знаю! 
— В чем дело, товарищи, что за балаган? — гордо откинула голову женщина.
Пират принял почтительную осанку, протянул руку в сторону обладателя балахона, впрочем теперь состоял в прозе.
— Позвольте представить, король датский Гамлет, посредством вливания белены в ухо неким представителем перешедший в сферы отдаленные и, кто знает, возможно, истинно натуральные. Согласитесь, поступок требует досконального расследования. Собственно, товарищ прибыл, дабы заполучить возмездие. — Здесь оратор поклонился. — Его сын, соответственно принц Гамлет, имею честь. Смею заметить, дознание возложено именно на вашего слугу.
Здесь хозяин покрутил носом, затем облегченно обмяк.
— Э-э, да от них разит! Все ясно, прощелыги хотят разжиться на добавку. Не выйдет, здесь по пятницам не подают. — Чиновник как метлой помахал лопатой. — Проходите, товарищи, кто следующий?
Женщина Валентина:
— Ты прав насчет разит. И попахивает дурдомом.
Призрак скорбно поднес руку к глазам, изящно двумя пальцами приложился к бровям:
— Насколько бледный ход, как постулат сей утл. Сколь скудным подозреньем он пропитан. 
Товарищ в шляпе взял оборот на себя, почтительно глядя на мадам:
— Я поясню относительно миссии так в штыки принятой вашим глубоко уважаемым супругом. Ничего, если я пока буду изъясняться прозой в отличие от моего досточтимого папаши? Можно понять, на небесах приучают говорить высокопарно — чем еще заняться? Между нами, там не только пища не требуется — соответственно всякие отправления отсутствуют, представьте повсеместную чистоту — но и работой особенно не обязывают. Впрочем, это если в Эдем угодил, грешники-то пашут. Зафиксируйте в памяти… Так вот, высочайшая канцелярия назначила местом расследования именно ваше село. Почему так, не растолковали. Причем и конкретного адресата не назначили. Ищите, дескать. Ну, мы прикинули кое-что к носу и решили начать расследование с вашего хозяйства, люди, понятно, самые достойные, способные много подсказать. Я доходчиво изъясняюсь?
— Вполне. Документики покажите, из какой лечебницы справочка? — грозно согласилась хозяйка. 
— Я полагаю, справку впору милиции предъявлять. Не сомневайтесь, спросят, — дополнил муж.
Какое воздействие создала угроза так и останется во мраке, ибо ровно здесь события приобрели очередной и довольно смелый поворот. То был спич, происходил он с плоской и чуть покатой крыши небольшой сарайки, что присоединялась к одной из сторон сада. Обладателем явилась женщина одетая в замысловатую хламиду, самым ярким атрибутом облачения, впрочем, служил головной убор: то ли кокошник, то ли корона, в общем, непотребство. Только при самом тщательном разборе можно было различить Марию. Она вытянула руки в сторону пирата (под его маской, уж вы поняли, содержался Владимир):
— О сын мой Гамлет, свет моих очей, покрыто тучами чело, осунулся, не брился. По грешному отцу терзает душу скорбь. Утри слезу, не стоит он рыданий… Тем между можно отыскать предмет, что заместит легко твою кручину. А ну-ка, мальчик, угадай с трех раз, какое имя у того лекарства?   
Здесь же из-за ее плеча вывернула девица вся в белом, причем на шее был повязан пионерский галстук. Оленька, уж вы поняли. Она припрыгивала, приплясывала, была весьма подвижна. К тому же очень веселеньким голоском, сопровождая мотивом словеса, принялась излагать: 
— Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, но верь любви моей. Мы встанем утром сладко, наладим нужный быт, уйдем от недостатков, безделья и обид. Пойдем мы в поле вместе работать вширь и вдоль, нам по уму и чести подобная юдоль. Я курочка рябая, ты белый петушок, судьба наша такая, что жизнь — сплошной стишок.
Впрочем, Мария — простите, королева мать — взялась придерживать разошедшуюся Офелию, поскольку ветхая довольно постройка пошла скрипеть и пошатываться с наклоном рухнуть под не совсем осмотрительными эльсинорками. Словами ее высочество сопроводила свои действия такими, обращенными к принцу:
— Ну, как тебе этюд?
Голос, однако, подал балахон, он же, само собой, Скипидарыч:
— Потянет на все сто, эх лет бы мне скостить так дцать, а то и сумму умножить раза в три. Уж я бы показал зимовку раков всех и прочих оклешненных.
У королевы по сценарию, надо понимать, было не совсем со зрением, ибо только теперь гражданка обнаружила столь красочного призрака. Вот что вызвало это открытие:
— Как? Выпади глаза, отсохни ум. Там твой отец, сей змей явился взору? — Королева вонзила гневный взгляд в привидение. — Где был ты, чудище, все эти тридцать дней, опять мотался к безотказным бабам? Пуст погреб, год не плачено за свет, комбикормам конец, у Зойки вымя пусто. Сарданапал, отродье, охламон. Ко мне, голубчик, я тебя украшу.
Призрак всем телом принял оборонительную позу.
— Синьора, должно здесь поклеп сей отразить. Суть происходит в том, что я есть не совсем, отсюда я не я совсем уже верней, чем то, что я есть суть.
Здесь пора заметить, что вообще появление женского контингента на крыше своего сарая произвело разнородное впечатление на обладателей надела. Валентина нахмурилась пуще. Василий же Дмитриевич отнесся к явлению мягче. Можно понять, появление откуда ни возьмись в принадлежащем ареале двух приятных особей у мужчин всегда воспринимается двояко. Во всяком случае, первое молчание хозяев можно трактовать как любопытство относительно того, что сообщают хорошенького посторонние женщины с крыш. После песни и коварного скрипа сооружения Валентина не выдержала:
— Василий, сделай же что-нибудь!
Сейчас первым поползновением мужчины стало предложить покинуть товарищам Сытенковым место действия, желательно трусцой. Однако погодите, ну, как в отсутствие надзора потопчут грядки, с пришельцев, судя по всему, станется. И потом, с какой стати!
— Вот что, это переходит все границы! Сейчас же убирайтесь вон!
Однако теперь же со стороны улицы, одна из сторон сада ограничивалась решетчатым забором как раз на улицу, грянул баян. За кустами, которые густо занимали эту сторону, раздался голос Терентия: «Получил по голове и рубашка вся в крове». Далее шли истории:
— Кто-то помнится однажды говорил тебе, что жажду. Ты легла, разделася, а мне пить хотелося...
И в том же порядке... Не успели истории совсем отзвучать, как в антрепризе появились через калитку, в которую вошла Валентина, новые действующие лица. Эти были узнаваемые вполне Петрович и капитан войск в известном лихо заломленном картузе с кокардой. Самое прекрасное, что они вошли практически маршем друг за другом и держали на плече приклады ружей, дула которых величественно уходили вверх. Сами понимаете, вся катавасия при таком снаряжении приобретала новый ракурс. Соответственно Дмитриевич автоматически отступил и оказался за плечом супруги. Та хмуро и, стиснув рот, уставилась в военных. Эти остановились метрах в семи от хозяев. Речь взял на себя Капитан:
— Я — смелый Фортинбрас, а это друг Гораздый… 
— Гораций, сколько раз возможно повторять, — тут же подкорректировал призрак.
Капитан досадливо сморщил щеку, немножко матерно выразился и продолжил:
— Мы вовремя пришли, чтоб спор ваш разрешить. В чем прения, друзья, хотим от вас услышать, и мнение свое добавить сей же час…
Он, несомненно, хотел продолжить повествование, но тут из-за плеча супруги выполз чиновник.
— Андрей — ты?
Он со смесью удивления и прочих негативных эмоций уставился в Петровича. Тот самодовольно согласился:
— Здравствуй, здравствуй, Вася, давно не виделись.
Теперь мат раздался уже со стороны хозяина, причем вовсе не в виде междометия, как у капитана. Даже Валентина удивленно посмотрела на супруга и чуть отстранилась. Покончив с первой эмоцией, Василий Дмитриевич разразился:
— Какого хрена, ты что, в клоуны заделался? Я же слышал, ты в эмтээсе на руководящем посту!
Петрович переместил ружье, поставил прикладом на землю и, положив на жерло дула ладонь, отвел предмет чуть в сторону, приняв тем самым горделивую позу.
— Да, до вашего величества не доросли, однако не лаптем щи хлебаем. Вспомни-ка, ситный дружок, ты прочил мне места не столь отдаленные. А? 
— Нашел чем попрекнуть. Мало ли что в детстве городили. Ты тоже — мне есть что предъявить. 
— Во-от как — предъявить… Ну-да, учил за себя стоять. Да ведь заступался же, не я б, неизвестно еще. Вспомни-ка Ганю.
— Ну, знаешь… А с порохом затея? Я из-за тебя зрения чуть не лишился. Между прочим аукнулось мне, постоянно глаза лечу.
— Порвалась дней связующая нить. Как нам обрывки их соединить! — возник комментарий от Скипидарыча-призрака.
Этого совершенно не выдержала Валентина:
— Так это и есть тот Андрей? Ну и ну, теперь я понимаю все твои выходки. Воистину, с кем поведешься, от того и наберешься. Чего стоит этот цирк. — Валентина измерила взглядом весь кагал. — Ага, я начинаю въезжать. Тут все соратники по забавам, так сказать, юности. Ну, товарищи, кто есть кто?
Капитан, видимо, оскорбленный тем, что у него отняли роль, перехватил слово, причем с укором Петровичу:
— Постой-ка за плечом, отважный мой сосед, и под клиентом ты вовсю не суетись. — Он перевел взгляд на Дмитриевича. — Очередной вопрос произойдет таков: с науками в ладах ли будет ваша честь? Географический пока тревожит нас момент…
— Охолони чуть-чуть, не надо про момент, — поняв куда клонит соратник, а, скорей всего, по безосновательному приобщению к «клиентам», при этом невольно соблюдая строй слога, втесался Петрович. Впрочем, тут же перешел на прозу: — В общем, идешь ты пляшешь! — Теперь он сурово перевел взгляд на друга детства. — Короче, Андрюха, слушай сюда. Стул в клуб надо… Да причем здесь стул! У нас в гараже даже инструмента порядочного нет, работаем топором. Ты сельчанин по природе своей или не пришей к ей рукав!
Огорченный капитан был не в силах остаться в стороне, вот как он выразил эту особенность: 
— Похоже, ахалям, а так же, бахалям, фатэншен и мерси, пич пеникал к тому ж.
Здесь нельзя не упомянуть, что Мария и Оленька, оказалось, спустились с крыши и теперь заинтересованно — еще бы — терлись подле. Во время перепалки Оленька, например, обратно ударилась в пляс. Пионерский галстук теперь был развязан, и девица очень к месту елозила им по плечам. Надо думать, опрокинутая стопка — и одна ли? — пошла ей в театральном смысле очень на пользу.
— Я курочка рябая, ты белый петушок, судьба наша такая, что жизнь — сплошной стишок. И-и-йех!
Однако на нее мало обращали внимание, отсюда вернемся к основному действию. Итак, Валентина сделала ернический поклон:
— Наконец-то! Вот откуда ветер, ясен теперь маскарад. Воспользоваться блатом вознамерились… Не выйдет, не на тех напали! Василий Дмитриевич, да будет известно, имеет ответственную репутацию.
Скипидарыч угадал окончательно, что ситуация выходит из преднамеренного русла и попытался изменить кривизну:
— Была иль не была, тудэть ему сюдэть, вот в чем насущный состоит вопрос.
Затея, однако, не удалась, Валентина даже в сторону его не взглянула. Но тут выдвинулась всесторонне заинтересованная Мария. Ее приверженность текущим событиям разоблачилась уже в том, что женщина как подобает подбоченилась. И уж последнее, пошла охобачивать прозой.
— Ах, ответственная репутация? А кто устроил в институт Нинку Решетникову, племяшку? Троишница сплошная… А откуда Ритка Махнева постоянно дефициты разные привозит?
Валентина нахмурилась:
— Стоп! Что за Ритка Махнева? Не первый раз слышу намеки.
Областной товарищ подался ростом, голос стал густ: 
— Купите на базаре петуха, там нынче за бесценок отдают. За пазуху к Христу протекцию составить? Не выйдет ни черта, зарубочку на нос… — Видимо, подозрения антагонистов проделали штуку — слог. Впрочем, приличный человек тут же смутился и выправился: — Не хочу даже обсуждать этот несусветный навет. Я чист как стеклянная посуда из-под сорокоградусной. Не знаю никаких Риток.
— Не надо ля-ля, все уши прожужжала. И такой-то Василий Дмитриевич положительный, и сякой-то, — не отступала Мария-мать.
Высоцкий-принц, мечтая поправить опасно отшатнувшееся от плана положение, рассудил:
— Бесплотность изменяет лик вещей. Молва в угоду чаяньям и вздору — вполне порой опора для чертей. 
Однако натуральные рельсы были освоены прочно. Валентина:
— Нет-нет, давайте-ка по порядку. — Женщина приняла воинственную позу. — Выкладывайте, голубушка. 
Мария поняла, что дала маху, стиснула рот и перепугано хлопала глазами на хозяйку. Ко времени из-за плетня произошла очередная быль Терехи: «Я свою подружку Раю вчера трахнул за сараем. Кулаком да по спине, чтобы не мешала мне».
Но доподлинно выручил Петрович, обращаясь к другу детства:
— Не, ты все-таки пришей рукав или не пришей? Не финти, как на духу отвечай — что с инструментом.
Валентина совсем некультурно выразилась:
— Да идите вы со своим инструментом! Нашелся тут зяблик.
Зачем была приспособлена благородная птица, история умалчивает, однако существует голимый факт, Петровича это задело до глубины души. Во-первых, его основательно шатнуло, дала себя знать доза. Затем эмтээсовец взял наперевес ружье, глаза его приобрели самое недвусмысленное выражение.
Надо думать, Василий Дмитриевич знал это разрез глаз. Во всяком случае, он схватил подругу жизни за руку и всем своим видом продемонстрировал настояние тикать. Валентина его замечательно поняла — собственно, давно уже следовало отмежеваться от непрошенных гостей. Теперь случился замечательный предлог (согласитесь, особенно можно понять Дмитриевича). Отсюда Валентина и сделала рывок. Впрочем, чиновник, согласуясь с должностью, решил не уступать, старт взял хоть и с задержкой, но резвый. 
Компромисс являло направление передвижения. Улепетывать в избу? Это означает поместить себя в окончательную западню. На улицу, там сельчане, есть к кому обратиться.
Случилось совершенно удачно, выбежав за ограду и грамотно рванув в сторону сельсовета, потерпевшие сразу наткнулись на председателя и Ильинишну, что возымели осведомленность в отношении предприятия затеянного импровизационной труппой и, наделенные практикой, стало быть, предвидя очередную перипетию, озабоченно и торопливо шли навстречу. В общем, Аркадий Иванович затормозил разбег областных представителей. Когда те, пыхтя, начали излагать безобразие, председатель в раскаянии приложил руки к груди и вознамерился объяснить все от и до. Этого не понадобилось, следом за хозяевами из двора Сытенковского дома вывалилась вся когорта и, кажется, с осторожностью направилась к ним — должно быть, сейчас все оценили, что затея обернулась не тем эффектом, на который рассчитывали, чем все кончится, было неясно. Впрочем, Володя был бодр, он и подошел первым, с хорошим отрывом от остальных. 
Здесь наш артист поступил просто, содрал очки, повязку, шляпу и предстал во всей красе. Валентина расширила глаза и без глубоких размышлений шмякнулась в обморок. Супруг вытаращился на народного любимца, забыв о речи и долге в отношении жены. Представление, как видно, приобрело апогей. 
Словом, все кончилось весьма благополучным методом, именно попойкой. На другой день москвичи все-таки подверглись отправлению по месту назначения. Проводины были горячие и сердечные. Между прочим, очевидцы на один лад твердят, что Высоцкий перед отъездом во всеуслышание соорудил следующую фразу: «Нет, дорогие мои, Гамлета я, не поймите правильно, доведу до конца. Я не я буду».
Итог. Клуб был оснащен самым современным оборудованием, самодеятельность получила горячее развитие от песенно-танцевальных наклонов до самых что ни на есть театральных. Песенный коллектив под руководством Марии стал участником весьма престижных смотров и фестивалей, собственно, в селе до сих пор производятся регулярные мероприятия широкого охвата. 
По персоналиям. Герасим прекратил вахты и вскоре стал заместителем Петровича. Капитан уселся за составление неких записок, дошел до стихосложения и был даже как-то опубликован в районной многотиражке. Скипидарыч того ядреней, ударился в драматургию… Оленька. Пыталась поступать в Москве на актерские отделения, однако даже при небольшом участии Высоцкого, главным образом рекомендательного толка, не сложилось. Закончила, впрочем, Екатеринбургское училище, но в театрах не прижилась. Из нее вышел все-таки деятель театрального склада — по административной части, теперь это довольно крупный областной представитель. 
Если придет блажь пошукать, где же точно происходили события, даем подсказку, клуб, который и теперь имеет отменную стать, умещает в названии имя Высоцкого.