Младенец русской славы
На поле Куликовом,
За тридевять земель,
На поясе шелковом
Висела колыбель.
Висела золотая,
В колечки завитая,
Меж небом и землёй,
Меж снегом и золой.
В четыре полотенца
Рыдала ночью мать:
– Храните сон младенца!
Трещоток не замать!
– О чём она судачит? –
Задумалась родня...
– Когда мой сын заплачет,
Попомните меня!
Горчат дымы Полтавы,
Берлинский чад горчит,
Младенец русской славы
До времени молчит.
А вьюга всё крепчает,
Плетёт свою кудель.
Господь всю ночь качает
Златую колыбель...
Моя держава
Гудит, стенает, завывает,
Во мгле свирепствует метель,
Перины снежные взбивает
И стелет царскую постель.
И кровью брызжет на подушки,
Срывая ягоды с рябин.
А мне теплым-тепло в избушке,
А мне спокойно – я один.
Уединение – держава
Небесных замыслов в ночи,
Пока перо моё не ржаво,
Пока огонь гудит в печи.
Сиреневый день
Во времени не раннем и не позднем,
Когда звенит апрельский небосвод,
Идёт отец, идет зелёным полднем,
Сиреневые саженцы несёт.
Мы деревца под окнами посадим,
Притопчем землю, бережно польём
И рядом на завалинке присядем,
Задумаемся каждый о своём.
«Что, – прогудит, – славяне,
загрустили? –
В словах привычных плещется задор. –
Там человека в космос запустили!» –
Кричит сосед и лезет на забор.
Его сынишка плачет от обиды:
Ликует вся весенняя земля,
Но даже с крыши не видать орбиты
Гагаринского в небе корабля.
Пусть всё, как было, так и остается:
Кричит сосед, звенит апрельский день,
Мальчишка плачет, мой отец смеётся,
Под солнцем приживается сирень!
Журавли улетели
Пронеслась на заре по грунтовой дороге
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.
И кричал он вослед журавлиному клину,
И с отмашкой слезу утирал рукавом:
— Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
— Чей ты будешь, возница? —
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.
И спросили его:
— Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
— Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!
Точка
Рваный век вместился в годы,
Годы – в несколько минут.
Годы – гунны, годы – готы,
Скифы тоже тут как тут.
Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья – в строфы стройных строк.
«Так диктует вдохновенье», –
Говорит провидец Блок.
В райском поле по листочку,
По цветочку буду рвать;
Буду в точку, в точку, в точку
Мысли точные вбивать.
Как темно и одиноко!
Как ничтожен каждый миг!
И чего мне ждать от Блока,
Если сам уже старик?
То не атомная бочка
За околицей гудит...
Как рванёт однажды точка –
Так вселенную родит!
Заступница
Я бегу. Полки разбиты.
Отступая налегке,
Укрываюсь от обиды
На заветном чердаке.
Здесь ветра свистят, как черти;
Здесь уже который год
После бабушкиной смерти
Богородица живёт.
Мы давно уже знакомы,
И, похожестью маня,
Всё глядит она с иконы,
Словно бабушка моя.
Пусть она меня в обиду,
Словно бабушка, не даст;
Пусть рассердится для виду
И прикрикнет: «Вот я вас!..»
* * *
Ещё дымок над крышей вьётся
И переходит в облака.
А дом отцовский продаётся,
Как говорится, с молотка.
Ещё стоит цветок герани
На подоконнике моём,
Тропинка узкая до бани
Ещё не тронута быльём.
Ещё ночные бродят сказки,
И ветер стонет, как живой,
И без утайки, без опаски
За печкой плачет домовой.
Трещат сосновые поленья,
Горчит смолёвый чад и тлен.
И все четыре поколенья
Глядят потерянно со стен.
И старики глядят, и дети
С поблекших снимков... И меня
Никто на целом белом свете
Не встретит больше у плетня.
Страда
Все мужики – в упругой силе,
И все досужи покосить.
Покрасовались, покосили,
Пора бы и перекусить.
Мы чёрный хлеб вкушаем с луком,
Мы лук обмакиваем в соль,
И в том, что царствуем над лугом,
Не сомневаемся нисколь.
Мы и сказать бы не сказали,
Мы и помыслить далеки:
Какими жуткими глазами
Глядятся в небо васильки.
Они и скошенные дышат
И голубым огнём горят,
Они и видят все, и слышат,
И ничего не говорят...
* * *
Сорвётся стылая звезда,
Сорвётся лист, сорвётся слово, –
Всё будет завтра, как всегда,
И послезавтра будет снова.
Всё повторится в простоте:
В ночи с гнезда сорвётся птица
И растворится в темноте,
Чтоб никогда не повториться.
* * *
Вот они: лес и купава,
Где похоронена мать.
Глянул – и сердце упало!
Некому сердце поднять.
Долго ли будет пылиться?
Долго ли будет пылать?
Долго ли будет томиться:
Где похоронена мать?
Вот они: лес и купава,
Вот и сосновая рать.
Где моё сердце упало –
Там похоронена мать.
* * *
Головы моей спелый кочан –
Спелый-спелый, таинственно-белый
Стал светиться и петь но ночам,
И витийствовать, как очумелый.
Думал: всё! И судьбу загадал.
Думал: перекалится – и крышка!
Лунный заяц кочан обглодал,
Лишь осталась одна кочерыжка.
Думал: хватит стремиться в зенит,
Буду грядки окучивать в прозе.
Но зачем кочерыжка звенит
И поёт соловьем на морозе?
Охотница
Она лукаво улыбнётся,
Вполоборота повернётся,
Сказав «прости», потупит взор,
Начнёт молоть какой-то вздор...
И вдруг! – тираду скажет в гневе.
И вдруг! – подобной станет Еве...
Ещё должна сплясать и спеть,
Охотничью раскинув сеть.
Какие слова говорил
Я женщину боготворил
За то, что меня не любила.
Какие слова говорил! –
Она их под утро забыла.
Я встал и встряхнулся, как пёс:
Да что за беда, в самом деле!
Куда меня ветер занёс?
Куда мои очи глядели?
Спасибо, беду отвело;
Спасибо, что явлено чудо!
А ты забирай помело
И сваливай живо отсюда!
Не любишь? И я не люблю!
Ты ведьма? Я вчетверо злее! –
Я это гнездо подпалю –
Из подпола выползут змеи!
Уже улетаешь? Лети!
Дурак бы тому огорчился.
...А не разобьётся в пути?
Эх, что-то я погорячился...
Банька
Хоть сейчас забор кленовый
И с клетушками сарай,
И под тесом дом крестовый
Вместе с тещей забирай.
Хоть сейчас бери задаром,
Мне расстаться невтерпеж.
Только баньку – с легким паром,
С жарким веником – не трожь!
Пусть стоит на огороде,
Пусть дымит себе в углу…
Я при всем честном народе
Загуляю по селу.
И задиристый, и ладный,
Развесё… весё… весё…
И с гармошкою трехрядной,
И наряженный во всё.
Вспомню вдруг, что за чужого
Вышла старая любовь.
О кулак его тяжелый
Разобьются губы в кровь.
К ночи выбьюсь из силенок
И обратно поверну.
И заплачу, как ребенок,
И в предбаннике усну.
А назавтра дурь из тела
Выбью веником с утра.
Игогоньица поспела,
Ерохвоститься пора!
Выпью квасу три бидона:
Ух, какая благодать!
Выйду, гляну: нету дома,
Тещи тоже не видать.
Под задорный смех соседок
Снова в баньку забегу,
Похлестаюсь напоследок
И такое я смогу!
Я смогу такие вещи!
Ахнешь, глядя на меня, —
Дом срублю еще похлеще
И куплю себе коня.
Буду ездить в степь и в рощу
И дрова возить, и рожь.
Заведу такую тещу!
И в Рязани не найдешь.
Люди скажут: «Ай да Ваня!»
Я скажу: «А я такой!»
Вот что значит наша баня
В огороде над рекой!
Молодому поэту
Пушкина убили на дуэли,
Маяковский застрелился сам,
А Сергей Есенин в «Англетере»
Всенародным висельником стал.
Под расстрел попал Васильев Павел,
Девкою задушен был Рубцов…
Ты ещё желанья не оставил
Знаменитым стать в конце концов?
Вечерняя
Брызнул вслед за сливами
Яблоневый цвет.
Стали мы болтливыми
На закате лет.
Стали мы болтливыми
На закате лет.
Стали мы счастливыми,
Дорогой сосед.
Выкопаем луночки
Саженцам под стать.
И махнём по рюмочке,
Чтобы не устать.
Мало не покажется,
Если задурим.
Мы посадим саженцы
И поговорим.
Не шумят наследники,
Не зудит жена.
Наши собеседники –
Звёзды и луна.
Как мы им признательны!
Как приятно нам!
Звёзды так внимательны
К старым болтунам.
Станете болтливыми
За соседом вслед –
Станете счастливыми
На закате лет.