СЕНО В СТОГУ
В случае, о котором я рассказываю, участвовали люди, которые живы-здоровы и могут подтвердить мои слова. Да и с чего бы мне врать.
В июле, после Крестного хода, я был в Советске, это город в Вятской земле, районный центр, бывшая слобода Кукарка. Можно было бы в демократическом экстазе вернуть имя Кукарки, а жители сказали: нет, Советск - хорошее, русское слово, будем советскими, а Кукаркой назовем ресторан на рынке. Раньше в Советске была шутка - приезжим говорили: «Вы находитесь на дважды советской земле».
Там я остановился у давнего знакомого, врача Леонида Григорьевича. Большое хозяйство, которое он держал, поднимало его с солнышком и укладывало за полночь. Шли дожди. Леонида Григорьевича больше всего тревожило, что на лугах в пойме Вятки лежит скошенное сено, плохо сохнет, может пропасть.
Назавтра, к вечеру, я собирался уезжать. Это, конечно, огорчало Леонида, всё-таки я бы помог. На сенокосе, особенно на гребле, лишней пары рук не бывает. Дети Леонида рвения к метанию стога не проявляли. А мне, сохранившему воспоминания о счастливой поре сенокоса в большой семье, хотелось ощутить в руках и грабли, и вилы. Но что будешь делать - не метать же влажное сено: сгорит, сопреет.
После обеда, накануне, дождь перестал. И хотя солнышко явно загостилось в заоблачном доме ненастья и нас не вспомнило в тот день, потянуло спасительным, проветривающим ветерком. И ночью обошлось без дождя. И утро стояло ясное. Но, по всем приметам, дождь надвигался. Леонид глядел и на север - тучи, и на запад - тучи, вздыхал.
- А на день не можешь еще остаться? - спросил он меня.
- Никак, Леонид, никак. Остаётся жить мне тута один час, одна минута. Но давай съездим, хотя бы пошевелим, перевернём.
- Бесполезно. Смотри. - Он показал на небо. - Может, помолишься?
А до этого, именуя себя материалистом, Леонид часто втягивал меня в разговоры о религии. Тут я не стал ничего говорить, ушёл в дом. В доме у него были иконы, которые остались от матери Лилии Андреевны, жены Леонида. Тёща у него, по его словам, была набожной.
Вздохнувши, я перекрестился и прочёл «Отче наш». Кто я такой, великий грешник, чтобы Господь меня услышал! Но так хотелось помочь хозяевам, особенно Лилии Андреевне, которая по болезни не могла уже быть на гребле, но прямо слезами плакала, что если не будет сена, то придётся телочку Майку пустить под нож. «Не переживу, - говорила она, - не переживу, если будем убивать Майку, такая ласковая, только что не говорит».
Во дворе Леонид возился у своей трижды бывшей и четырежды списанной «скорой помощи».
- А кто ещё поможет метать?
- Брат двоюродный Николай Петрович, жена его Нина, ты, я - четверо на стог. Нормально?
- Нормально. Поехали. Не будет дождя.
Леонид расстегнул куртку, перетянул широкий ремень-бандаж на животе - мучился с грыжей, поглядел на меня, на небо и пошел звать Николая Петровича с женой.
Николай Петрович много не рассуждал. Сел в кабину рядом с Леонидом и скомандовал:
- Заводи... глаза под лоб.
Когда спустились к Вятке, проехали вдоль её прекрасных берегов и достигли огромной поляны, которая была выкошена тракторной косилкой, когда я осознал, что всё это скошенное пространство надо нам сгрести, стаскать, сметать, то подумал, что пришёл последний день моей жизни. Надо запомнить напоследок красоту вятской родины, подумал я.
Молчаливая жена Николая Нина уже тихонько шла впереди, сгребая первую волну влажноватого сена. Но я заметил, что двигалась она хоть и медленно, но непрерывно. Глядишь - она тут, а посмотришь - уже там. Николай, её муж, человек огромного роста, работник был невероятной мощи и производительности. Он орудовал граблями почти в метр шириной и с ручкой метра в три. Моё восхищение его подстёгивало. Обошли поляну раз. Обошли, под запал, и два раза. Солнце наяривало во всю мощь. Но жара была тревожной, душной, земля парила.
- Бесполезно, - в отчаянии говорил Леонид. - И нечего даже мечтать, смотрите, со всех сторон затаскивает.
И точно. Уже и солнце с трудом стало прорываться сквозь рваные темные тучи, уже мелкие капли упали на запрокинутые лица.
- Копнить! - скомандовал Николай и побежал к машине за вилами.
Бегом-бегом скопнили. Надо ли говорить, что я всё это время творил про себя Иисусову молитву попеременно с тропарем святителю Николаю «Правило веры и образ кротости». Дождика не было, но и солнца тоже.
- Поехали, - обречённо сказал Леонид. – Когда дождя потом не будет, копны развалим, просушим…
- Как Бог даст, - впервые подала голос Нина.
- Леонид, - спросил я, - вот мы в эти дни всё вели богословские диспуты. А вот конкретно: если сегодня поставим стог сухого сена, ты поверишь в Бога?
- Да как же ты поставишь? - Леонид прямо вытаращился на меня.
- Не я, а мы все вместе. Так как?
- Смечем - поверю.
Сверкала водяными жемчугами наша поляна, стояли тёмные, тяжёлые копны. Небо вокруг хмурилось. Над нами еле-еле расчистилось светлое высокое пространство. Пришёл ветерок, стало выглядывать и греть солнышко. Для начала мы не стали раскидывать копны, а сгребали остальное сено. Потом развалили, разбросали и копны. Мы с женой Николая черенками грабель шевелили сено, растеребливали его сгустки. Леонид и Николай готовили остожье, ставили стожар.
Пообедали. На небо боялись даже поглядывать. Громыхало на западе и слегка посвечивало отсверками далёких пока молний.
Стали метать, выбирая просохшее сено. Потом неожиданно обнаружили, что оно всё сухое, можно грести подряд. Сено уже не шумело, а шуршало под граблями. Носилками мы стаскали сено с дальних краёв поляны, валили под стожар. Стог настаивал Леонид. Нина подтаскивала сено и подгребала.
Как только у Николая терпели вилы, непонятно. Он пообещал Леониду похоронить его в стогу вместе с сеном, но Леонид, несмотря на грыжу, был так ловок, что распределял наши навильники равномерно по окружности растущего на глазах стога.
Пошли на вторую его половину. Гремело всё сильнее. Забегали бегом. Я всё читал и читал про себя молитву. Кажется, что и Николай, и Леонид тоже, пусть по-своему, молились. Однажды, внезапно оглянувшись на Нину, я увидел, что она торопливо перекрестилась.
Стали очёсывать, равнять бока. Очёсанное кидали Леониду. Стог становился огромен. Чисто выгребенная поляна светилась под лихорадочным, торопливым солнцем, как отражение чего-то небесного.
Дождь, было видно, шёл везде - и у Вятки, и за Вяткой, и на горе, в деревне. Не было дождя только над нами.
Николай подал Леониду вицы - заплетенные петлёй берёзки, которые Леонид надел на стожар и по одной из них спустился. Он даже не смог стоять на ногах, так и сел у стога. Сели и мы.
И только тут пошёл дождь.
- Ну, крестись, - сказал я.
Леонид только судорожно хватал воздух, растирал ладонью заливаемое дождём лицо и всё кивал и кивал. Наконец прорезался и голос.
- Да, - говорил он, - да, да, да!
ДЕВОЧКА И ВАМПИРЫ
Девочке ещё только десять лет, но она всех - и в семье, и в школе изумляет своими победами в электронных играх. Вот сейчас увлечена игрой, которая называется «Битва с вампиром». Игра сложная. Родители разрешают играть, но при условии, что девочка сделает уроки и пообедает. Конечно, желание играть помогает и уроки делать, и суп хлебать. И то и другое она делает быстро, а сама уже вся в игре. Вчера и позавчера у неё не получилось справиться с вампиром, но сегодня она всё продумала, сегодня ему кирдык.
И вот она засела за игру, и её за это не ругали: имела обещанное право. Сидела и играла. Сегодня даже дедушка пришёл и внучку спросил:
- В чём же эта игра?
- Смотри! – она обрадовалась зрителю. – Вот вампир, видишь? У него десять, десять, дедушка, помощников. И их вначале надо всех убить, потом и его. У него и самураи, и маньяки. Но с ними легче: у меня кувалда, вот! – Внучка водит курсором по экрану. – Вот. Бац, бац! Но сейчас у меня уже все жизни израсходованы. Показать не могу.
- Объясни без показа.
- Тут есть блуждающий дух. Он выше всех персонажей, пополняет комплект жизней. Вампира не убить, не утопить. Он возрождается в любом виде. Он же бывает совсем невидим, прозрачный. Стреляешь, повреждений не делаешь. Помощника какого убьёшь, опять оживает. Ещё вампир пускает метеориты.
- То есть вампир непобедим?
- Вот это-то и прикольно. Но я не сдамся. Побольше жизней заработаю и вперёд.
- Как это побольше жизней? У нас же у всех по одной жизни.
- Это у тебя одна. А у меня много.
- Ну, миленькая, как тебя затянуло. Оставь, пойдём чай пить. Я кое-что к чаю принёс.
Внучка со вздохом встаёт из-за стола. Они пьют чай, но видно, что внучке совсем неинтересно то, что говорит дедушка.
- Да ты же меня совсем не слушаешь
- Но вампира-то надо победить, ведь так? Они же кровь пьют. Так ведь? Ты-то не сможешь его победить. Ты же сам говорил, что ничего в компьютере не понимаешь.
Дедушка смиренно соглашается.
- Что ж делать, воюй тогда с вампиром. А пока воюешь, он у тебя всё сожрёт: и время, и ум.
- Ну, дедушка, все же играют, надо же развивать быстроту реакции.
- Ты и так торопыга, куда ещё развивать? Десять жизней? Нет, миленькая, у всех одна. И все умрут. Все.
- И вампиры?
- На вампиров вообще наплевать. Перекрестись, их перекрести, и живи дальше. Вот есть такой рассказ. Умирает один человек. Богатый человек. А жил плохо. Умирает, понимает, что память о себе плохую оставляет.
- Прямо стихи, дедушка «Умирает, понимает, оставляет».
- Так сказалось. Лучше запомнишь. И вот ему надо успеть у тех, кого обидел, попросить прощения. А, главное, у Бога. И он просит ангела смерти, который за ним пришёл, дать ему хотя бы полгода жизни. Отдаёт всё своё богатство. Но нет, даже и трёх месяцев нет, даже недели. Ни дня, ни часа нет! Только минута. И за эту минуту человек успел написать: за всё золото мира время не купить. Вот так. И никакие тут ваши игры с десятью жизнями не помогут, это всё враньё для таких глупеньких, как ты.
- Я глупенькая?
- С любовью к тебе я так сказал. Вон глазки у тебя от этой игры какие усталые. Ты маленькая ещё, а плохие взрослые дяди, которые сочиняют такие игры, они и есть вампиры. Они сегодня из тебя, из твоей жизни три часа выпили, вычли. Три часа! А человек перед смертью минуту просил.
Дедушка берёт листок бумаги:
- Итак, пять минут математики. Пишу: за день на игру ушло три часа.
- Меньше!
- Хорошо, два. А вчера воевала?
- Немного. С мамой туфли покупали.
- Ладно, пишу: час. В среднем полтора. Хорошо, час. В месяце сколько? Тридцать дней, значит… тридцать часов. Сутки ты играла, даже больше, за месяц. А их в году двенадцать, то есть ты играла… считай, считай, Зачем ты айфон взяла? Это в уме легко сосчитать.
- Дедушка, папа сказал, что у тебя в детстве айфона не было.
- То есть я ничему и научить не могу? Да, не было. Пришлось мне, бедненькому, не кнопки пальцем тыкать, а головку напрягать. Сосчитала? Двенадцать на тридцать, а сумму делишь на сколько? В сутках… двадцать… четыре часа. Делим! То есть в году ты непрерывно играешь больше двух недель. Впечатляет? Согласись, что это страшно. Оно, это время, было твоим, а стало? И как ты его вернёшь? За хвост не поймаешь. У кого теперь оно?
- Дедушка, у нас в классе все играют.
- Это не вы, это вами играют. Вы сами убавляете себе свои жизни.
Дедушка надеется, что внучка не будет больше так подолгу сидеть у компьютера. Назавтра он специально приходит, чтобы ещё поговорить с внучкой. Но видит, что битва с вампиром уже окончательно затянула её. Оказывается, блуждающий дух выпустил на поле сражения ещё и вурдалаков. А девочке он подарил две премиальные жизни. Такие дела.
Мама девочки оправдывает увлечение дочки. Ведь дочка уже сделала уроки, и посуду помыла.
- Если не будет помогать, то и игры не получит. Видите, и заставлять не надо. Вы что, думаете, будет лучше, если она пойдёт гулять на улицу? Посмотрите телевизор, видите, сколько сейчас везде опасностей. А дома она под присмотром.
- Да что я, ненормальный - смотреть телевизор! - не выдерживает дедушка. - А вы не думаете, что ей с такими играми дома быть опаснее! Под чьим это она присмотром? Вампира? Вурдалаков? Блуждающих духов? Ну, это, конечно, ещё та защита. Скоро и Змей-Горыныч прилетит. А ведьмы ещё у вас не пляшут?
- Ну, вы в своём репертуаре.
- Дедушка, - зовёт внучка, сидя за своей игрой, - надо же его победить. Иди, я тебе покажу, как с ним воевать. Я тебе три жизни подарю.
- А помнишь, вчера я тебе говорил о том, что у нас одна жизнь?
- Ой, не морочьте вы ей голову, - защищает дочку её мама. - Она воюет с плохими персонажами народных суеверий.
- Какие они народные, это бесовщина.
- Но вы же взрослый человек, надо же отличать игру от жизни. Если ваше детство было лишено таких игр, это не значит, что надо их внукам запрещать.
- Да я-то отличаю, - грустно говорит дедушка.
Девочка продолжает воевать с вампиром, ей некогда вспоминать разговоры о единственной жизни. Ей блуждающий дух в награду за усердие в игре подарит дополнительные жизни.
Ну, держись, вампир! Девочка все равно тебя победит! Есть не будет, спать не будет, победит! Да!
Блуждающий дух к вурдалакам добавит упырей, леших, водяных. У него много всякой бесовщины в запасе. Девочка в этой битве состарится, и всё будет играть.
Впереди ещё схватка с кикиморой. Встретится с нею девочка лицом к лицу, и увидит её. И отшатнётся. Да это же она сама и есть, она же в зеркало смотрит. Жизнь прошла. Единственная.
И услышит старушка-девочка хохот блуждающего духа.
ПАМЯТЬ СМЕРТНАЯ
«Память смертную, слёзы и умиление» просим мы в ежедневной вечерней молитве. «Господи, даждь ми слезы, и память смертную, и умиление». Прошу долгие годы и чувствую, что память смертную и немножко слёз («капли слёз часть некую») я вымолил, а умиление, надеюсь, ещё впереди.
Память смертная во мне постоянна. Всегда прошу у Господа «безболезненную и непостыдную кончину и доброго ответа на Страшном судищи».
Да, пишу сейчас на заграничном ноутбуке и вижу, что он умирать не собирается: не хочет ничего писать о смерти. И слово даждь пишет как дождь. И всё красным подчеркивает, не нравится ему писать о кончине. Интересно, кто кого переживёт?
Хорошо это или плохо - постоянно помнить о своей смерти?
Думаю, что очень хорошо. Именно о своей кончине, а не о глобальной. «Неужели мне одр сей гроб будет (опять ноутбук суётся, подчеркивает «одр сей гроб будет», ничего потерпит) или ещё окаянную мою душу просветиши днем. Се ми гроб предлежит, се, ми смерть предстоит». И крещу постель как будущий гроб, в котором лежу, и себя в нём вижу. Так же все равно будет.
Ещё всегда повторяю, кроме молитвы о добром ответе на Страшном суде, слова из Благодарственной молитвы по Причащении: «… и даруй ми чистою совестию, даже до последнего моего издыхания, достойно причащатися святынь Твоих, во оставление грехов и в жизнь вечную».
И это «до последнего издыхания» помогает бороться со страхом смерти, который, конечно, есть. Есть. Как бы я ни храбрился и не повторял усвоенное от святых отцов поверье: чем человек сильнее верит в Бога, тем скорее он хочет соединиться с Ним. Святой апостол Павел стремился уйти ко Христу, и, верим, мог уйти. Но просили апостола его ученики побыть с ними, и он остался ещё на пятнадцать лет. Апостольского владения сроками своей жизни я не заслужил, но хотя бы не сопротивляюсь приближению кончины и не вижу пользы в её отодвигании.
Вот всё хуже слышу, вот всё хуже вижу. Глохну и слепну. Походка становится старческой, подшаркивающей. Радости в этом никакой, но и особых страданий нет, это же нормально - угасание сил организма. Конечно, можно начать ползать по врачам, а зачем? Все равно же не вылечат. Да и всегда в утешение скажут: «Что ж вы хотите, годы берут своё». Конечно, не своё они берут, а моё. Но врач этой фразой оправдывает своё бессилие перед неизбежным финалом.
Все равно лечат. Но как в эти годы - вылечат одно, заболевает другое. Лекарствами посадят печень, больная печень ослабит кровь, слабая кровь не напитает мозг, мозг одрябнет, будет хуже соображать и далее по тексту. И так уже начинаю всё забывать. Как шутил один знакомый старик: «Где завтракал, помню, а куда на обед идти, забыл». Ослабевание памяти - это возрастное, это, опять же, нормально. И неизбежно. И сопротивляться бесполезно. Да и, в конце концов, надо же от чего-то умирать.
Что я ещё могу увидеть и слышать в этом мире? И навидался, и наслушался. Вот опять назревает недовольство, вот опять разгорается, никогда не утихающая война богатства и бедности. И опять жертвы. Но что в этом нового? Ведь всё такое уже было. И в мировой истории и в Российской. И не раз и не два. Жить, чтобы смотреть на сражение жадности и зависти? Нет-нет, только для родных и живу. Жену жалко. Как она без меня? У Шекспира: «Я умер бы, одна печаль: тебя оставить в этом мире жаль». Куда денешься, мужчины быстрее отбывают свои сроки.
Люди наивны - хотят иметь жизнь полную спокойствия, достатка и наслаждений, и думают, что это возможно. Но так ни у кого не получалось, и у них не получится. Ну, богат ты, и что? И стал жадным и подозрительным. Завёл хоромы, и что? Картины, мебель, барахло, роскошь, обжираловка… это предел мечтаний? Мало? Ну давай, химичь дальше, крутись с ценными бумагами, с процентами. Получай и награду: одиночество, страх, бессонницу, дорогих врачей, которые тебе не дадут умереть, пока у тебя есть деньги. Закончились? До свидания, до будущих встреч.
А есть исключения? Да, и много тех, которые вкладывают накопленное в добрые дела. Тут уж не спрашиваешь, «откуда дровишки», может и наворованные, пусть так, но всё-таки успел вложить капитал в спасение души.
Да, но я отвлёкся. Что каждому до всех, если любой умирает в одиночку и в одиночку предстаёт пред Всевышним на проверку. Вот и прошу, читая по Молитвослову: «Господи Иисусе Христе, напиши мя, раба Твоего, в книзе животней, и даруй ми конец благий». Это моё главное прошение - попасть в Книгу жизни и благополучно уйти с земли. Да ещё - очень важное - упокоиться на родине.
Разве важно, от чего человек умер, чем болел, если он уже все равно умер, важно, как умер. То есть причастился ли, а перед этим исповедовался ли. Отношение к смерти показывает сущность всего человека. У Лермонтова рыцарь (написано от первого лица) гениально ставит Смерть в свои соратницы. Рыцарь скачет: »Конь мой бежит и никто им не правит. (Как же конём не править? Но дальше понятно, что это за конь): Быстрое время - мой конь неизменный… Смерть, как приеду, подержит мне стремя, слезу и сдёрну с лица я забрало». То есть вызов принят. И рыцарь знает, кто победит.
К случаю вспомнились стихи из 19-го века: «Всем «вечну память» пропоют, но многих ли потом вспомянут?» И тут же народное о «вечном покое»: Будет вечный покой, когда «Со святыми упокой». То есть после отпевания. Там же ни зимы, ни лета, не холодно и не жарко. Прохлада, как на берегу реки, когда тихо, когда течение влечёт вместе с собою отраженные в воде облака.
Такие дела.
И скажем вслед за святителем Филаретом, что «не напрасно, не случайно» нам жизнь дана, её время дано на труды, благодарящие Бога за неё. Труды эти Господь оплачивает и эта плата помогает купить жизнь вечную.
А посему краткий вывод из рассуждений: чем чаще думаешь о смерти, тем дольше живёшь. Более того, мысли о конечности земной жизни очищают её от грехов. А безгрешному чего не жить. С нами Заступнице усердная рода христианского, Невеста Неневестная, Благая Вратарнице, двери райские верным отверзающая.