* * *
В грубых и тонких пластах бытия
С томиком Пушкина странствовал я.
Веяло терпким шалфеем, сосной –
Бабьего лета вдыхал я настой.
Шёл, наслаждаясь последним теплом,
С думой о юном, далёком, былом.
Будто Улисс, возвратившийся в дом,
Узнанный только дряхлеющим псом,
Стал я в молчаньи у ветхих дверей
Дома, что полон был сирых теней.
Дома, что полон был некогда грёз…
Вечности ветер близких унёс.
***
Покрыт пылинками и снами,
Стоял в ущелье старый дом,
И помню, как приник я к раме
В грузинском детстве дорогом.
Спешил почтовый в беспредельность,
В непостижимый мир иной…
От скуки в печке выл бездельник –
Под вечной «мухой» домовой.
А взор мой устремлён был к Веге,
И блеск звезды несла река.
Дремали книги: от Казбеги*
До книг Гюго и Бальзака.
Клинок на стенке в ветхих ножнах,
Пластинка – Баховский клавир…
На диво сдуманный и сложный
Под сенью звёзд спал Божий мир.
______________________________________________
*Александр Казбеги, грузинский писатель – романтик XIX века.
* * *
Сок струился по коре,
Были яблони нагие,
А в грузинском букваре
Пела строчка: «Аи иа»*.
В букваре цвела весна.
Я любил два этих слова,
В этих буквах новизна –
Море зелени у крова.
Там фиалки наяву
Прорастали в вешнем свете,
Небо плеск и синеву
Набирали в горсти дети.
И кудрявилась лоза
На другой уже странице…
Почему же ты, слеза,
Застреваешь на реснице?
В мой восьмой десяток лет
Всё сильнее ностальгия.
Сердце, знаешь ли ответ?
Помнишь строчку «Аи иа»?
________________________________
*Аи иа – вот фиалка (груз.). С этих слов начинается Грузинский букварь.
* * *
Рождался мир… и змеи магмы
Хребтами стали наших гор.
«Меня убили за Арагвой…»
Шептал листвы прибрежный хор.
В мой ум вонзились эти строки
И помню, где их услыхал:
День ясный был, голубоокий,
Поток стремительный сверкал.
Грузины эти строки пели.
Роз осыпались лепестки.
А я, потомок Руставели,
Играл с друзьями у реки.
На берегу грузины пели…
По-детски я не мог понять:
Чей стон упал в сыром ущелье,
Чья в исступленьи билась мать?
Шли годы, стал я мудрым как бы,
И эта строчка вновь всплыла:
«Меня убили за Арагвой», —
Гремели гор колокола.
Кто автор строк таких печальных?
Наполнив коньяком стакан,
Я помянул… узнав недавно —
Поэт Табидзе Тициан.
Чекист уверенно и нагло
Поднял безжалостный наган…
Поэт не сгинул за Арагвой,
Ведь местом казни был подвал.
Ещё хоть раз побыть в горах бы,
Увидеть Картли при луне,
«Меня убили за Арагвой»
Услышать эту песню мне.
1920 ГОД
Шум дождя – по ставням льются струи.
Не горят на улице огни.
В доме двое тонут в поцелуе,
Будто на земле они одни.
И не будет для неё дороже
Этой ночи памятной навек.
Вот шинель висит его в прихожей,
И шеврон цветной на рукаве.
Он запомнит трепетные губы
И её молящие глаза…
Где-то там стреляют – пушек гулы.
Под лампадкой плачут образа.
И тревога разлита в юдоли.
Под подушкой начеку наган.
Она шепчет: «Обними до боли,
Мой седой отважный капитан».
Где-то там бушует распри пламя,
Голосит истошно паровоз…
На рассвете он уйдёт дворами
С ожерельем из девичьих слёз.
* * *
На трамвае, по Тбилиси
Еду в модном пиджаке,
И стихи мои, и мысли –
Всё на русском языке.
Дидубэ и Орточалы,
Сололаки и Ваке*…
Три душистых розы, алых,
Чуть дрожат в моей руке.
Мне порою это снится
И учитель мой, старик –
Дворянин Лордкипанидзе
Всё твердит: «Учи язык!»
Помню сдвинутые брови
И апостола лицо…
«Неужели голос крови
Не звучит в тебе, кацо**!
И родной язык не учишь,
С дураками заодно,
Зеркальцем пускаешь лучик
Даме ветреной в окно.
Вот послушай прелесть гимна…»
Песню предков он запел.
От вина и звуков дивных
Я, беспечный, захмелел…
Время, ты неумолимо!
Сносит всё твоей рекой.
Где старик тот одержимый
Руставели языком?!
Где та женщина из рая,
Из далёких юных грёз?..
На столе, благоухая
Та же троица из роз.
Нет отроческого пыла,
В парке летнем, в холодке,
Вспоминаю всё, что было
На грузинском языке.
И когда сам Пётр-ключник
Меня встретит у ворот,
Пусть же ангел, мой попутчик,
На грузинском мне споёт.
______________
*Районы Тбилиси.
**Кацо – мужчина.
* * *
Я ночью молодым себе приснился,
Всё ждал тебя, придёшь издалека
И в номере гостиничном томился,
Томился неудачей рыбака,
Который поднимал пустые сети…
Вдруг ты пришла в цветные ночи эти
И принесла медовую весну,
И свежесть моря и стихотворенья –
Прекрасные, как миг самозабвенья,
Ночную растревожив тишину.
Мы юные с тобой встречали зори
В песчаных дюнах возле Джеметэ,
Диск алый солнца нежился в воде,
В глаза врывалась бирюзою море.
И длился сон, где влагою сметало
В песке запечатленные следы.
Нас нагота нисколько не смущала,
Как обнажённость неба и воды.
И скрипки чаек нам играли фугу,
И волны нас лелеяли тогда,
И тени наши слились навсегда,
И были мы крылами друг для друга.
* * *
Гудела чугунная печка,
В проулке позёмка мела.
И смыслом далёким и вечным
Там притча о детстве жила.
Надежд в ней наивных нелепость,
Родного тепло очага,
На взгорье старинная крепость,
Всё ждущая с юга врага.
Казалось, в родимой сторонке
Повсюду царило добро…
И дрозд в этой притче был звонкий,
И рыбы текло серебро,
И чудо весны – по оврагам
Шиповник расцвёл в декабре!..
Душа мироточила влагой
О той незабвенной поре.
* * *
Камни подводные время ласкает,
Что-то колеблется, что-то мерцает.
Дно будоражит ленивой волною,
Свет фосфорический здесь надо мною.
Будто просыпались в воду монеты –
Стайка рыбёшек мелькнула кометой.
Где-то у отмели старая баржа,
Сгинула в море когда-то отважно.
Ходят над баржею сизые волны –
Баржа потоплена «Юнкерсом» чёрным.
Там с любопытством всплывает угрюмо
Бурый бычок, пучеглазый, из трюма.
В этом безмолвии, в ржавом забвенье
Спят моряков полосатые тени…
Но бытия проступает размерность,
Тени тревожить не стоит наверно.
МАМЛЮК*
Я в битве пал у Пирамид.
Картечь убийственная франков,
Она порой в раю свистит,
Мамлюков будит спозаранку.
Лобзают гурии в саду,
Внимая самому Аллаху,
В земном бывавшею аду,
Мою кровавую рубаху.
Мы ждали молча... Грифов рой
Кружился, ожидая бури.
Под барабанный рокот в бой
Рядами шли на нас гяуры...
Сверкнул на солнце ятаган,
Покинув ножны – пламень гнутый.
И гренадёр, как истукан,
Без головы бежал с минуту.
И кирасир, что всех храбрей,
Рванулся на коне могучем,
Но сталь моя была быстрей,
А иноходец был мой круче!
Паша-короткий не дремал,
Взмахнул рукою Бонапартэ –
И пушек залп нас разметал...
Ребёнком был крещён я в Картли**.
___________________________
*«...Мамлюки рождаются христианами, покупаются в возрасте 7-8 лет в Грузии,
в Мингрелии, на Кавказе, доставляются константинопольскими торговцами в Каир...»
Наполеон Бонапарт «Египетский поход»
**Картли – Грузия.
ВЕГА
Чудовищны дали пространства,
Сознанья теряется нить –
Ни пьяным, ни в зареве транса
Бескрайность в уме не вместить.
Да, жить бы и жить, и не ведать,
Что Дух вдохновенный создал...
Горит величавая Вега,
Любимая мною звезда.
Пожарище звёзд изумрудных,
Предела им нет и конца…
Как жить мне под сенью их трудно,
Не зная задумки Творца.
Ничтожно земное и бренно
Когда-то у моря, у скал –
«О, ужас безмолвной Вселенной!», –
Воскликнул в смятеньи Паскаль.
С душевным здоровьем невежды
Познать этот ужас едва…
Горит величавая Вега,
Шепчу я Паскаля слова.
1998, Дагомыс
* * *
Сырые меркнущие дали.
Былое время любо нам,
Как ныне юные печали,
Что счастьем мнятся старикам.
Вот дом под снос. В старинных окнах
Ещё светильники горят.
Стоит октябрь. Город мокнет,
Как много лет тому назад.
В два этажа дом сокровенный,
Могучий дуб в его дворе...
О, сколько тайн сокрыто в стенах,
Сооружённых при царе.
«Подумаешь, важна утрата», –
Промолвит жлоб с кривым умом.
Входил сам Лермонтов когда-то,
Судьбой гонимый, в этот дом.
Вхожу и я… Теплеет камень,
Ракушечник иль известняк,
И отстучавшими часами
В грудь бьётся сердце – тик и так.
И осторожными шагами
Наполнен длинный коридор –
Стук каблучков… О странной даме
Соседей склочный разговор.
Но в это самое мгновенье
Из мрака позабытых лет,
В той темноте, как озаренье,
Твой проступает силуэт.
И кажется, душистый локон
Всё также прячет томный взгляд…
Стоит октябрь. Город мокнет,
Как много лет тому назад.
1986
* * *
Клавикорды городского шума.
В редкий час с собой наедине,
Я иду по улочке Батума,
Где жила когда-то Шаганэ.
Здесь мой дед последний раз окинул
Сирым взглядом родины огни
С парохода… И навеки сгинул
В серые расхристанные дни.
Ночь была спасеньем пароходу.
Скрыл туман изгнанников от бед,
С берега, где предали свободу,
Выстрелы гремели ему вслед.
Он забрал с собой земли щепотку,
Отчий дом оставив навсегда…
В порт иду дорогою короткой,
А Мтирала* плачет, как тогда.
_____________________
*Мтирала – плачущая (груз.). Гора в окрестностях Батуми.
ЧИЧИКО
Мой родственник, лётчик, Герой Советского Союза
Чичико Бенделиани погиб в воздушном бою над Волынью.
«…С неба звёздочка упала навсегда –
Чичико Бенделиани та звезда…».
Грузинская народная песня
I
Зацепившись за бугор,
Туча клок свой потеряла,
И казалась змейкой малой
Речка детства среди гор.
Панорама, сколько раз,
Этих гор пред ним вставала,
И заря короной алой
По утрам короновала
Его родину – Кавказ.
И в литавры в честь зари
Бил петух – осколок солнца,
Мессер-шмель влетал в оконце,
Над столом его парил.
Но однажды скорбный глас
Бросил огненное слово,
И в рядах парней суровых
Он ушёл, внимая зову,
Дом оставив и Кавказ.
II
В небе летнем круговерть,
Прикрывая сверху Илы,
В бой вступил он с грозной силой…
Сколько «мессеров» могилы
Там нашли… Святая месть
В сердце пламенном царила,
Но тугая выси твердь
Не спасла… В чертоге горнем
Злобный демон преисподней –
«Фокке-Вульф» с душою чёрной
Ниспослал герою смерть.
В май цветущий, в хмель весны,
В синь законченной войны
Он взлетел… И шлейфом дымным
Стал строкой и вещим гимном
Для родимой стороны.
* * *
Знакомая мне с детства сторона.
Полынное, полночное дыханье.
Казалась мне безжизненной она
В изношенном своём очарованьи.
Прижавшись лбом
к прохладному стволу –
Органом прорастали в небо буки –
Я прошептал Всевышнему хвалу.
В ответ услышал неземные звуки:
То чудился мне баховский клавир,
То будто бы часы с тревожным боем.
Луна белела, как овечий сыр,
Шептались с мятой стебли зверобоя.
В журчаньи родника, в мерцаньи струй
Я говор услыхал тысячелетий,
И мамы невесомый поцелуй
Принёс с собою сумеречный ветер.
1992