***
Не кручинься и не плачь,
Что под небом зябко мглистым,
Оренбургский карагач,
Ты глядишься неказистым.
Не печалься, не грусти,
Что не уродился кедром,
Ибо кедру не снести
Приступов степного ветра.
Непокой да неуют.
Да ещё (их нрав неистов!)
Вновь и вновь стеной идут
Степняки-ветра на приступ.
И чинуш спесивых рать -
Ты им тоже не по нраву.
Ой горазды вырубать
И налево, и направо!
Размахнутся топором –
Только мы тебя видали!
Что им, дурням, что знаком
Ты был с Пушкиным и Далем?
Пригодятся на гробы
И на плашки для паркета.
Кабинетные дубы,
Незнакомые с поэтом.
Что им гордый русский стих,
Устремлённым на Канары?..
Ты – бревно в глазу у них,
Знойным пальмам ты не пара!
Топором взмахнёт палач…
В дни печали и раздора,
Оренбургский карагач,
Малой родины опора!
***
Никого-то я не порицаю.
Никого-то не хочу свергать,
Будь то депутаты, полицаи
Али олигархов сдобных рать.
Под портретом ветерана-деда
С десятиэтажной высоты
Я смотрю, как топчут Флаг Победы,
Разгоняя митинги, менты.
Не сдаётся мой народ отважный:
Этот гнев так долго зрел в душе!
Мат отборный десятиэтажный
Слышен на десятом этаже.
Для врагов он был недобрым знаком –
Русский мат, что древностью рождён…
С ним вставал в последнюю атаку
Дедовский десантный батальон!
Русским людям он от веку нужен -
Русский мат, поскольку без проблем
Он, за неимением оружья,
Заменяет даже АКМ!
ИСТИНА ШУКШИНА
Мы все – немного чудики.
А ты у нас – один!
Нам истину на блюдечке,
Преподнеси, Шукшин!
Она, по-русски ёмкая,
Необходима нам.
И с голубой каёмкою,
Конечно, по краям.
Её ты в муках выстрадал,
Когда ночей не спал.
Но неподкупной истины
Язвителен оскал.
В порыве откровения
Ты нам её изрек
В угрюмом окаймлении
Сибирских вольных рек.
…Пока молчим растерянно,
Над ней глумится враг…
Подарена… Потеряна!..
А без неё – никак!
***
Сверкая волосами цвета меди,
Вся из себя красотка от кутюр,
Ты выйдешь из метро и смачный пендель
Тебе всердцах отвесит пендельтюр.
Ты изучила разные науки:
Огонь гасила мёртвою водой
И медных труб язвительные звуки
Давно уже не властны над тобой.
К беде равно спокойна и к победе.
Израненное сердце не болит.
Так почему волшебный этот пендель
Таинственно тебе принадлежит?
Звени серьгами, каблучками цокай
И позволяй себе влюбляться вновь,
Хотя вчера дружок-пердимонокль
Сказал: «Лямур пердю!..» («Прощай, любовь!»)
Не матерись, шокируя прохожих.
Пусть люди слышат твой счастливый смех…
И пусть волшебный пендель подытожит
Всё то, что называется успех.
***
В изысканном корейском ресторане
На закусь закажу себе селёдки...
О родине, потерянной в изгнанье,
Мы говорим за стопкой русской водки.
Забыть про неприкаянность надеясь,
Мы вопреки политкорректной скуке
Тоскуем о прабабушке Корее,
Которая сама с собой в разлуке.
Всё это сколь почётно, столь печально.
Чем дальше, тем страшней, как в старой сказке -
Держать удар меж русской наковальней
И молотом надменным самурайским.
Как вольный ветер, по миру скитаться,
Но всё ж заветы прадедов лелеять.
В горниле роковых репатриаций
Надеяться, любить, бороться, верить...
Ты, мой народ, цены себе не знаешь!..
Упрятанный в напевы Арирана,
Великодушьем русским укрощаешь
Змеиный холодок меча-катана.
Хотя и нет тебя исповедальней,
Но разгадать тебя поди попробуй -
Сроднившийся с российской наковальней
Народ корейской - самой прочной! - пробы.
***
Здравствуй, здравствуй, город Муром,
Карачарово-село!
Днём погожим, а не хмурым
Встрелись, всем врагам назло.
Вороны стозевно грают.
Встрепенулся супостат.
Шлях-дороженька кривая
Утекает на закат.
Чую, аспид кривоногий
Соловей-разбойник тут,
Коль берёзы вдоль дороги
Сплошь покляпые растут.
Обниму берёзу нежно…
Гой ты, родина еси!
Разреши собрать валежник,
Слишком строго не спроси.
В поле ласковое выйду.
Ворон грает на меже:
«Соловьи вы только с виду,
Сплошь разбойники в душе!
Глядь, валежник собирали,
Соблюдя царёв указ,
А уже и нефть отжали,
Положили глаз на газ.
Позабудь про незалежность,
Прочий суверенитет!
Собирай, браток, валежник
По стране, которой нет…».
Ворон грает. Ветер носит.
Десять бед – один ответ.
Шлях-дороженька не спросит –
Развернётся на рассвет!
***
Смирению у Пушкина учусь,
Хотя от дури никуда не деться.
Но русская эпическая грусть
Всё побеждает в нашем русском сердце.
В родной Берде, мятежной слободе,
Что гениальным Пушкиным воспета,
В шальной Берде, быть может, как нигде
Себя невольно чувствуешь поэтом.
Здесь вольный дух казачий не угас…
Вдали от политического вздора
Казачки вяжут шали на заказ,
Вывязывая вьюжные узоры.
Завет Берды, мятежной слободы.
Назло всем новомодным экспертизам
От звонких звёзд до пыльной лебеды
Высокою поэзией пронизан.
Дух бердяшей, яицких казаков,
Здесь умывался кровушкой бунтарской.
Здесь Емельян Иваныч Пугачёв
Озоровал воистину по-царски.
Рубил сплеча он, а любил дотла…
Императрица умная недаром
Яик-реку строжайше нарекла,
Чтоб с глаз долой, из сердца вон, Уралом.
«Какое ж тут смиренье?» - спросишь ты,
Мой умный уважительный читатель,
Спугнув тысячелетние мечты
О русском счастье, что всегда некстати.
***
Вдоль по камушкам Кама бежала –
Своенравная песня-река.
В Волгу вовсе впадать не желала –
Мол, я ей не простушка Ока.
Я раздольнее, шире, древнее…
Кто первее – открытый вопрос.
Кто во мне усомниться посмеет?
Кто в меня не поверит всерьёз?
Говорила Оке, говорила –
Не роднилась бы с Волгой-рекой.
И объятья её отклонила,
Впредь оставшись свободной Окой.
Что бы проще? Сбежав от истока,
Суверенный блюсти интерес.
И небес лучезарное око
Отразив, разливаться окрест.
Но сестрица не вняла совету,
Восприяла совет за навет…
Эй, откликнись, Ока моя, где ты?
Песня, волжская песня в ответ!
Что тут думать и сетовать долго,
Волгу лютой захватчицей клясть?
Проложу-ка я русло под Волгой,
Чтоб в объятья её не попасть!
Чёрный ворон поможет мне в этом.
Каркни, милый, как выйти на свет!
Коли ты не родился поэтом,
То греха в злобном карканье нет.
Раздвигая волною каменья,
Кама глубже под землю пошла…
Но в заветное это мгновенье
Каркнул ворон, увидев орла.
Каркнул ворон от страха и злобы
Перепутав, кто грязь, а кто князь.
Из земной потаённой утробы
Вышла Кама и – с Волгой слилась.
Это ж надо такому случиться!
Голубая печаль глубока.
Обнимается с Камой сестрица –
Вдохновенная Волга-река!
***
До часу рожденья тихи,
О славе мечтая едва ли,
В душе вызревают стихи –
Беспечные дети печали.
Они появляются в срок,
Что Господом Богом назначен.
И между лирических строк
Ликуют вселенные, плача.
И смотрит на строчки поэт,
Как смотрит Творец на творенье:
«Откуда взялось ты на свет?» -
Не в силах унять изумленья.
***
Ей не впервой по осеням невеститься,
Ведь за погляды денег не берут,
Не призывая на себе повеситься
По автострадам мчащихся иуд.
Ты можешь кипятиться, спорить, ссориться,
Но разве не иуды ты и я,
Сбежавшие когда-то в мегаполисы
От сельского наивного житья?
Полным полно таких по мегаполисам
Серебренникам скорбный счёт ведут…
За нас она и кается, и молится,
За нас, за неприкаянных иуд.
Она дрожит, не злясь на нас нисколечко.
Невинная – исполнена вины!
И добавляет терпкой зябкой горечи
В осенние пророческие сны.
И жарко закипают богоданные
Предательские слёзы на щеке,
Когда осина, солнцем осиянная,
Сгорает на осеннем сквозняке.
***
На распахнутом настежь просторе
Город мой, белокаменный князь,
Азиатским ветрам непокорен,
Что приходят, до неба клубясь.
Он расскажет немало историй,
Обойдётся при этом без слов…
Орен, Орен, ветрам непокорен,
Ибо сам – повелитель ветров!
Созерцаем высокие звёзды,
Небосвод зажигаем с утра.
На станицы, погосты, форпосты
Насылаем шальные ветра.
Но всегда вопрошаю при встрече:
«Город детства, да кто ты таков?
Как ты смеешь мне вечно перечить,
Мне, законной царице ветров?..»
Но и он себе ведает цену:
Хоть не будет трезвонить о ней.
Горделивый, строптивый, надменный
Повелитель ветров и степей.
Я б, наверно, не стала поэтом,
Пересмешница и егоза,
Если б мы не схлестнулись на этом
Много-много столетий назад.