Все началось с выступления на писательском собрании прозаика Колчанова, недавно отметившего шестидесятилетие. Обычно он садился на задние ряды и читал газету, словно происходящее его не касалось. Но оказалось – касалось. Высокий, жилистый, с бритой головой и двухнедельной щетиной на щеках, он подошел к микрофону, держа свернутую трубочкой газету на плече:
- Послушал я, о чем только не говорили. И никто не сказал ни слова, почему так плохо расходятся наши книги. Да потому, что нас никто не знает, и выход один – идти в народ. Создать писательскую бригаду и вперед по городам и весям. Но не галопом по европам, как было раньше, а пожить в деревне основательно, дня три-четыре, поговорить с людьми не с трибуны, а с глазу на глаз, послушать, как они живут, рассказать о себе.
- А на чем ехать? – крикнули из зала. – На палочке верхом?
- Об этом пусть правление думает.
- У нас нет ни средств, ни возможностей, - быстро отреагировал заместитель председателя правления Потрясов.
- Я могу прогулочный катер предоставить, поднял руку Глухов, генеральный директор одного из областных ОАО. Писатель он был никакой, и все знали, что произведения Глухова выходили в свет после их доработки Потрясовым.
Прогулочный катер энтузиазма не вызвал:
- Зачем он, навигация закончилась.
- Я говорю про следующее лето, к весне сделаю ремонт, чтоб было уютнее в пути.
- А что, хорошая мысль, - оживился Потрясов, - Семен Семенович, как всегда, выручает нас. К весне обговорим путь следования, решим, кого включить в бригаду. Дело это ответственное, мы должны нести в массы…
Пока заседали, пошел первый осенний снег, и было приятно подставлять лицо и руки под прохладные снежинки.
- Почему не покупают книги? – невысокий, полный Ступин поймал ртом снежинку. – Да потому, что на одного нормального писателя десять бездарей, которым тоже надо издаваться. И читатель, нарвавшись - раз, два на их писанину, поворачивается задом ко всем местным писателям. Ты вдумайся, продукты и лекарства у нас левые, спиртное – тоже поддельное, певцы – фанерщики, писатели фальшивые, как наш Глухов. Я вот думаю, а президент и премьер – они настоящие? Потому как, разве можно петь перед президентом, если он присутствует на концерте, под фанеру?
- Вон ты куда загнул, - удивился Колчанов. – А ведь верно – это неуважение и настоящий президент такого бы не стерпел. Черт, в какой стране мы живем!
- А насчет хождения в народ – идея хорошая, но ничего не получится. Помнишь, приезжали до перестройки, всегда полный зал. И не просто так приходили, всем было интересно нас послушать. Теперь людям надо другое - деньги. Раньше о них вообще разговоров не было.
- Одно слово – капитализм. Причем дикий. А читателей нам надо вернуть. Съездим, поговорим, послушаем.
- Не знаю, не знаю, не до книг сейчас людям.
- Посмотрим. Знаешь, о чем я мечтаю – бросить работу в газете и спокойно закончить роман.
- Неосуществимая мечта писателя провинциала. С нашими-то гонорарами. Скажи спасибо, что нас из газеты не гонят. Но тебе легче, проза всегда востребована, а к стихам интерес у людей пропал. Вот выпало нам времечко.
- Ладно, подождем весну.
- До нее дожить надо.
- Постараемся. Хотя эти зимние туманы меня убивают.
- Синоптики обещают теплую зиму.
Зима 1990 года и в самом деле выдалась теплой «не больше сорока» и снежной, и река во время ледохода разлилась как никогда, затопило многие деревни, погиб скот, люди спасались на крышах. Досталось и городу, особенно пострадали пригород и дачные участки. Затопление дач было основной темой разговоров работников пера, хуже всех обстояло дело у Ступина, дача у него была в низине, и вода доходила до окон, то же самое было и у Потрясова. И когда позвонил Глухов и сказал – катер готов – Потрясов не сразу понял, о чем речь.
Желающих двинуть в народ оказалось не так уж и много, вместе с Потрясовым – семь, все же не вольные птицы, все где-то работали. Так Колчанова главный редактор отпустил с условием, что тот сделает очерк на несколько номеров:
- Как живет деревня после наводнения? Помогает ли власть, и кто виноват, что не были готовы к разгулу стихии? Привезешь материал, оформлю как командировку.
Ступину было дано задание, сделать к очерку Колчанова убойные фотографии.
Кроме них и Потрясова, смогли поехать: прозаик Желтковский – в молодости он напечатал в Москве роман, были хорошие отзывы, Уханев – у него тоже выходил в столице сборник стихов, но это было давно. Вошли в бригаду и молодые, тридцатилетние Егоров и Макушкин.
За день до отъезда Потрясов пригласил всю бригаду в правление. Егоров, подсчитав собравшихся, удивился:
- Надо же, великолепная семерка.
- Или семь самураев, - продолжил Макушкин. – Кем мы будем?
- Это выяснится после поездки, как бы не пришлось себе харакири делать, - Ступин провел ребром ладони по животу.
- А чтоб этого не случилось, надо отнестись к поездке со всей ответственностью, понять с какой важной миссией мы туда отправляемся, хорошенько подумать, кто, что будет говорить, какое свое произведение читать. В последние годы люди озлобились, но это не значит, что они не способны к восприятию художественного слова.
- Людям сейчас не до литературы, в деревне живут хуже некуда, им бы детей досыта накормить.
- А во времена Чехова люди лучше жили? Однако верили, что красота спасет мир. И наша миссия писательским словом, хоть на время оторвать людей от постылой обыденности, - Потрясов говорил долго и вдохновенно, а закончил прозаически. – Не забудьте взять с собой еду. На первое время, а там посмотрим. И, конечно, прихватите свои книги, чтобы читатели знали, с кем имеют дело. Сбор в девять утра на пристани. Катер называется «Быстрый».
- Может взять с собой артистов, чтоб народ клюнул, - предложил Егоров.
- Тогда уж клоуна. Мы не развлекать едем, а просвещать. Разницу улавливаете?
- Это было в прошлом, когда писатели что-то значили, - уточнил Ступин.
Потрясов промолчал.
К девяти все были на пристани, последним подъехал Уханев, привез две увесистые вязанки книг. Ступин шепнул Колчанову:
- Решил спихнуть свою макулатуру крестьянам.
Молоденький капитан сразу определил в Потрясове главного:
- Придется немного подождать. В Сосновке нет света, столбы льдом снесло, а резервный двигатель завести не могут. Вот должен подойти механик.
- Подождем, - согласился Потрясов. – Как вас звать, величать?
- Николай, а моториста, - показал капитан на парнишку лет шестнадцати, Витя.
- А меня, Георгий Алексеевич. Если что, обращайся, Коля, ко мне.
- Может, спуститесь в кубрик? – предложил капитан. – Что на палубе стоять. Июнь нынче холодный. Вот сюда, вниз.
В кубрике расселись на диваны, что стояли вдоль переборок.
- Смотрите, - указал на столик Егоров, - полный культур-мультур. Домино, шахматы, шашки. Может, сразимся в домино?
- Сережа, надерем молодежь, - уселся напротив Колчанова Ступин.
- Ну, это надо еще посмотреть, - снял куртку Макушкин.
- Постеснялись бы команды. Писатели, - укорил Потрясов. – Не солидно. Сыграйте в шахматы.
- Мы не должны отрываться от народа, - отпарировал Ступин.
- Вот потому писателей и перестали уважать, что они ничем не отличаются от остального народа, поддержал Потрясова Уханев. – Раньше шел по улице Чехов, и все знали – это идет Чехов.
- А теперь идет Уханев, и все думают, что это за хрен, - Ступин с размаху стукнул костяшкой домино по столику.
- Не паясничай, Ступин. Хотели клоуна брать. Зачем? У нас свой есть.
- Согласен. А ты будешь у меня вместо обезьянки.
- Да хватит вам! Взрослые люди, а ведете себя. В кои-то веки собрались вместе, неужели поговорить не о чем?
- Только не о литературе, - замахал рукой Ступин. – Что ты, Георгий Алексеевич, думаешь делать с дачей? Надо с кем-то договариваться насчет насоса…
Поговорили о дачах, о ценах на бензин, а механик не появлялся. Потрясов поднялся в рубку и тоном приказа сказал:
- Все, Коля, больше ждать не можем. Отчаливай.
Капитан растерянно похлопал белесыми ресницами:
- Не могу. Приказ Глухова – ждать механика.
- Ладно, - Потрясов набрал номер Глухова, - Семен Семенович, целый час не можем отойти. Ждем какого-то механика. Ну, сколько можно?
- Георгий Алексеевич, это не моя блажь. Указание премьера доставить механика в Сосновку и Южное. Да он вот-вот должен подойти.
Потрясов спустился в кубрик, пожал плечами:
- Дурдом. Семь известных писателей ждут какого-то механика. Вот оно нынешнее отношение к литературе и к творческим работникам…
- Идет! – приоткрыв дверь в кубрик, радостно крикнул капитан. Ему, видно, было неудобно перед писателями.
Вскоре заработал двигатель, а в кубрик по трапу спустился мужчина в кроссовках, потертых джинсах, такой же куртке, из-под которой виднелась черная футболка, давно не бритый, с синяком под глазом, с копной темных непричесанных волос и с веселыми глазами:
- Здорово, мужики!
Кубрик наполнился водочным перегаром.
- Здравствуйте! – вразнобой ответили рыцари пера.
Мужчина сел в угол и закрыл глаза. Было ему лет сорок, лицо обыкновенное, выделялись толстоватые губы.
- Что же вы заставляете себя ждать? – не вытерпел Потрясов. – Мы писатели, нас люди ждут. А вы задерживаете.
- Так это, - открыл глаза мужчина, - вчерась свадьба была, племяш женился. Ну и отмечали это дело до утра.
- А синяк – свадебный подарок? – поинтересовался Егоров.
- Да невестина родня залупаться начала, так мы их быстро на место поставили. Куда им, мелкота, - мужчина снова закрыл глаза и улыбнулся, видимо, вспомнил, как ставили на место невестину родню. Скоро послышалось легкое всхрапывание.
- Меня от его перегара тошнит, - поднялся Желтковский, - пойду в рубке постою.
- Действительно, чего сидим, пора и на реку глянуть, - поддержал его Макушкин.
За ними потянулись и остальные.
Когда, продрогнув, вернулись в кубрик, механик спал, растянувшись на диване.
- Ни хрена себе, возмутился Егоров. – Эй, дядя!
- Не тронь, пусть спит, места хватит, - остановил его Колчанов. – Ему сегодня еще работать.
- Да что он такой может сделать? – брезгливо скривился Желтковский.
- Между прочим, все в стране такими и делается, - чувствуя неприязнь к Желтковскому, сказал Колчанов.
- Вот почему наша страна и сравнялась с банановыми республиками.
- В этом виноваты не они, а власть имущие, их бездарность. Да и условия, зарплата несоизмеримо мала по сравнению с директорской и иже с ним. Профсоюза, чтоб защитить рабочих, по сути, нет. И, главное, неизвестно ради чего работать, кроме своего живота. Нет никакой общероссийской национальной идеи. А работать, чтоб олигархи наедали рожи, никому неохота. Потому, кстати, в наше время и не появляются такие книги, чтоб о них заговорила вся страна. Писатели, как и рабочие, ничего не видят впереди. Куда идем, зачем? Куда летит Русь? В пропасть? Писатели уподобились газетчикам, книги их стали одноразовыми, прочитали ‒ и в урну.
- По-твоему, мы вообще не нужны?
- Да.
- Зачем же пишешь?
- Привычка. Я, как наркоман, не могу без этого.
- Сергей Иванович шутит. Мы, та сила, которая цементирует народ на тех ценностях, идеях, что мы пропагандируем. Вольно или невольно читатели пытаются подражать героям книг. Мы не даем исчезнуть в людях человеческому началу, не даем превратиться им в быдло. Конечно, его работа, - показал Потрясов на спящего механика, - и других тоже важна, но не может равняться с нашей.
- Блажен, кто верует, - не стал спорить Колчанов.
В Сосновку прибыли в три часа пополудни, и все это время механик спал, хотели разбудить его, когда пили чай да закусывали тем, что прихватили из дому, но Колчанов отговорил:
- Пусть отсыпается.
Село находилось на другом берегу реки и, чтоб добраться до него, «Быстрый», свернув с основного русла, долго шел по узкой протоке.
- А летом вообще не подойдешь, - объяснил капитан Потрясову. – «Заря» пристает вон за тем островом и приходится такую даль топать пешком. А раньше судовой ход был возле села. Песок. Вот река и меняет русло.
Стояла Сосновка на высоком берегу и даже не верилось, что село могло затопить, но, как доказательство, на косогоре лежали нерастаявшие льдины.
Их встречали: миловидная, черноволосая женщина в джинсах и светлой ветровке и коренастый мужчина в резиновых сапогах и безрукавке защитного цвета надетой поверх рабочей куртки. Катер еще не ткнулся в берег, как мужчина прокричал:
- Механика привезли?
- Здесь, - кивнул капитан, высовываясь из рубки.
Мужчина снял кепку, облегченно вздохнул и вытер платком лысину.
Моторист пристроил узенький трап, и писатели неуклюже, задом, держась руками за трап, начали спускаться.
- Сережа, начни очерк так. Писатели дружно, раком пятились к поджидавшей их прекрасной даме.
- Ступин! Можно потише? – прошипел Потрясов.
Когда все приняли вертикальное положение, подошел мужчина представился главой здешней администрации, Мамруковым Никитой Акимовичем, быстро пожал всем руки:
- С прибытием. Вверяю вас директору Дома культуры Марии Васильевне. А у меня, извините, дела.
Мамруков отошел и поручковался с зевающим, почесывающим грудь механиком. После чего они сели в заляпанный грязью газик и укатили.
Марья Васильевна, стеснительно улыбаясь, спросила:
- Вы, наверное, кушать хотите?
- Не мешало бы, - похлопал по животу Егоров.
- Тогда сначала в столовую. Она закрыта, но Никита Акимович распорядился, нас впустят. А потом я отведу вас в школу, она на бугре, место сухое, там и поселитесь. У сторожихи, Софьи Павловны можно будет взять кипяток. Женщина она хорошая…
Только поднявшись наверх, поняли, что сотворила река с деревней: поломанные заборы, скособоченные избы, раздавленные сараи и туалеты, на огородах льдины.
- Не вовремя мы, - шепнул Ступин, доставая фотоаппарат.
- Ехали на свадьбу, а попали на похороны, - также шепотом отозвался Колчанов.
Пока шли, встретили несколько подвыпивших, а то и крепко пьяных мужчин, протаращила на них глаза и пьяная в хлам женщина в легком белом платье и в больших, не по ноге, резиновых сапогах.
- Что празднуете? – спросил Потрясов.
- Вы про пьяных? Так у них каждый день праздник. В домах двери не закрываются, полы перекосило, крыша протекает, да сами видели, какая разруха, а этим лишь бы выпить.
Столовая напоминала барак, дверь открыла дородная широколицая женщина, приветливо улыбнулась:
- Ждем вас, ждем. Проходите.
Обедающий механик помахал, словно старым знакомым, напротив него сидел Мамруков и что-то говорил, делая рукой жест, словно закручивал вентиль. Он даже не оглянулся на вошедших. И Колчанов подумал, какой черт привез их сюда, кому нужны их книги, да и они сами.
Школа находилась недалеко от столовой, но чтоб добраться до нее, пришлось поколесить по деревне, выбирая сухие места – приехали в кроссовках и туфлях. Сторожиха Софья Павловна, сухонькая старушонка, привела писателей в просторный класс, где стояли застеленные кровати:
- Вот здесь и располагайтесь, умывальник покажу, а туалет у нас недалеко, - показала она в окошко. – Чайку желаете? Он у меня с травкой заварен.
- Спасибо! Мы только что из столовой.
- Да и, пожалуй, пора идти, - Марья Васильевна глянула на часы. – Встречу назначили на шесть.
- Возьмите с собой книги, - распорядился Потрясов.
Шли под любопытными взглядами сельчан, и Колчанов подумал. Что они о нас говорят, кто мы для них? Но только не властители дум. Это время кануло и не вернется.
В Доме культуры пахло сыростью.
- Вот до сих пор была вода. В библиотеке на нижних стеллажах затопило книги. Вон, сушим, - показала Мария Васильевна на сцену, где убитыми птицами лежали, белея страницами, книги.
Колчанов прошел вдоль сцены, пробегая взглядом страницы – Чехов, Толстой, Шолохов… А кто они по сравнению с ними? Что нового могут сказать людям?
Чем меньше времени оставалось до шести, тем меньше уверенности было, что люди придут. Народ стал подтягиваться, когда Мария Васильевна уже боялась встречаться взглядами с писателями. Женщины сразу усаживались в передние ряды, мужчины переговаривались на крыльце, курили. Как понял, вышедший покурить, Колчанов, разговор был об одном – заведет механик двигатель или нет.
Наконец, Мария Васильевна попросила всех пройти в зал, писатели поднялись на сцену, расселись на стульях. Началось, как обычно, Мария Васильевна представила каждого по отдельности, не скупясь на эпитеты – замечательный, широко известный, талантливый…А потом все пошло не так.
- У меня вопрос, - высокий мужчина с обветренным, изборожденным глубокими морщинами лицом, оглядел собравшихся, словно искал поддержки или подсказки. – Ледоход прошел у нас 26 мая. Так?
- Двадцать пятого, - поправили из зала.
- А сегодня десятое июня. То есть, пятнадцать дней, как у нас нет света. Во дворах вода, в домах вода, в подполье вода. А чем качать? Насосы есть, да нужно питание. Просили в районе машину для откачки – не дали. Так в сырости и живем. И вот, наконец, прислали одного механика и семь писателей…
- Один с сошкой и семеро с ложкой, - крикнул лысоватый мужчина в женской розовой кофте.
И Колчанов сразу проникся к нему неприязнью.
- А надо бы, - продолжил мужчина, - наоборот. Механику одному-то, чай, трудно двигатель исправить. А вопрос такой. Почему у нас всегда такой бардак?
- Товарищи, - попыталась Мария Васильевна повернуть разговор в нужное русло, - мы собрались поговорить о литературе.
- А я о чем? – изумился мужчина или сделал вид, что изумился. – Тут такая у нас литература. Целая трагедия. Так это, я жду ответа.
- Как соловей лета, - крикнула розовая кофта.
- Вы спрашиваете, почему у нас всегда так, то есть, единичный случай вашей деревни обобщаете на всю страну, - Потрясов, бывший инструктор обкома, умел говорить складно и долго, завораживая слушателей. – А, надо сказать, принята целая программа по подъему сельского хозяйства, выделены огромные средства. Но на местах не все осознали это, страна большая, и президент не может тыкать каждого носом. Вот почему у вас нет света? А потому, что те, кто за это отвечает, уже отрапортовали – электричество везде восстановлено, помощь выделена. И все успокоились, и проверяющие, и исполнители.
- Складно чешет, собака, - не вытерпела кофта.
- Писатель.
Казалось, речь Потрясова успокоила сельчан, и можно было переходить к литературе, ан, нет:
- Почему выделены такие малые средства? – спросила розовая кофта. – У меня водой смыло все, хожу в бабьей кофте…
- Смыло у него. Водкой. Пить меньше надо было. Скоро голову пропьешь. А все же, почему такие мизерные компенсации?
- Этот вопрос не к нам.
- Механика хорошего привезли?
- Этого сказать не можем.
- Как же так, вместе приехали и не знаете?
- А у меня льдина на огороде огромадная лежит. И чего мне делать, если в доме я с внучкой? Кто мне льдину уберет? Картошку давно пора сажать, да и остальное. Чего я зимой есть буду, и внучка? – пожилая женщина с болезненным лицом поправила седые волосы, пряча их под платок, и вопросительно уставилась на Потрясова.
- Попросите трактор.
- Земля не просохла, какой трактор, он мне весь огород ухайдакает. Чего после вырастет? Да и грядки тама у меня.
- А ты их попроси, писателей, - предложила кофта, - мужики вон какие справные.
- Точно, попроси Авдотья.
- Так и попросить? – оглянулась Авдотья.
- Конечно.
- Платить нечем.
- У них и так куры денег не клюют. Проси.
- Так это, - просительно сказала Авдотья, поочередно оглядывая писателей, - может и в самом деле вспомогнете?
- Да мы это…конечно, - пробормотал Потрясов, - хотя…
- Спасибо, милые, гора с плеч. Спасибо! – начала кланяться Авдотья. – Спасибо1
Над головами вспыхнула лампочка, погасла, снова вспыхнула, опять погасла и загорелась вновь. Все подождали, затаив дыхание, и дружно сыпанули из зала.
- Мать честная, завел!
- Вот это писатель, мать его!
- Воду побежали откачивать, - объяснила Мария Васильевна. – Вы уж не обижайтесь, заждались люди. Надоело в сырости жить.
- Мы понимаем.
Писатели даже были рады, что так закончилось. Но ушли не все, остались – Авдотья и розовая кофта.
- Так это, мне когда вас ждать, сегодня вечером или завтра с утра?
- С утра, - буркнул Потрясов.
- Тогда я побежала.
- Что, обидно? – подошла поближе кофта. – Не хотят люди с вами говорить. Оторвались вы от народа, жиреете у себя в городе.
- Послушайте, Кислицин, - встала между ним и писателями Мария Васильевна, - может, хватит вашей демагогии? Оставьте людей в покое!
- Не нравится правда-матка, не нравится, - повторил, уходя, Кислицин.
- Вы уж извините, что так получилось, - Мария Васильевна сложила ладони, ребром прижала к груди. – В такое время приехали. Завтра, я думаю. Народ обязательно соберется. А книги здесь оставьте, все будет в сохранности.
- Такое время, - зло заговорил Желтковский, когда двинулись к школе. Мы что, с бухты-барахты приехали? Все было обговорено заранее. Могли бы, ради приличия, полчаса посидеть. Деревня!
- Лучше не надо, - протянул Ступин, - хорошо, что ушли. Да и потом, они не просто ушли, а по делам. Вон, уже качать начали. Кому охота в сырости жить?
- А мне кажется, они просто не поняли, кто приехал, - предположил Уханев. – Такие вопросы задавали.
- Да поняли они, все поняли, что мы из города, где власть, а мы вроде как заодно с этой властью и тоже виноваты, что у них нет света, не дают для откачки машины, помощь оказана так себе и никому до них нет дела. Им нужны не мы, а такие люди, как механик – умеющие делать, а не говорить.
- Ты не прав, Сергей Иванович, слово всегда будет востребовано.
- Может быть, лет через сто. Хожу я в библиотеку, вижу, что читают и кто читает.
- Ты, Колчанов, пессимист, и проза твоя – тоже.
- Я реалист и вижу жизнь не через розовые очки. Не мы нужны читателям, а они нам. Такое уж сейчас время.
- Это точно, ох, как нужны, - вздохнул Ступин.
Софью Павловну увидели издалека, сидела на крыльце, читала.
- Ну, что я говорил, - победно глянул Потрясов на Колчанова.- Без книги человек не человек.
А читала Софья Павловна «Роман - газету»:
- До перестройки много лет выписывала, вот перечитываю. Книги покупать – больно дорого. Чайку не желаете?
- Желаем.
Травяной чай, действительно, оказался вкусным. Достали остатки того, что взяли в дорогу. Колчанов предложил:
- Отдадим конфеты сторожихе.
- Надо отблагодарить женщину. – согласился Потрясов. – Женя, не посчитай за труд, отнеси.
- Есть, по-военному ответил Макушкин, сгребая конфеты в пакет. – Будет сделано.
Вернувшись, Макушкин доложил:
- Софья Павловна считает, мы делаем доброе дело, согласившись помочь Авдотье.
- Они что, всерьез решили, что мы будем убирать с ее огорода льдину? Надо, Георгий Алексеевич, как-то объяснить им. Не могли сразу сказать, что это не наше дело? – укорил Желтковский Потрясова.
- А вы бы сказали, будь на моем месте? Сколько народа на нас смотрело. Я думал, поймут люди, что это так – разговоры.
- Людям разговоры надоели, им дела нужны, - Колчанов пил чай, держа кружку обеими руками.
- Завтра они забудут об этом, все же понимают, как это мы, писатели, гости, будем возиться с льдиной. Вот увидите, никто и не вспомнит, - заверил Уханев.
- Да Кислицин первый разнесет по деревне, что мы не помогаем одинокой старушке. Вот уж где фамилия совпала с характером человека. От этой фамилии и от хозяина аж во рту кислит, - сморщился Желтковский.
- И что делать? Отказаться? И как это будет выглядеть? Извините, мы не хотим помогать Авдотье, - изменил голос Уханев.
- Получится, что мы, приехавшие сеять доброе, разумное, пробуждать в людях хорошее, отказываемся помочь старушке. Кто мы тогда?
- Нет, об этом даже разговора не может быть, у меня больное сердце, - замахал Желтковский, словно отгонял комаров.
- Правильно, мы приехали сеять, а не копать, - вроде бы поддержал его Ступин.
Но Желтковский все понял правильно:
- Хотите – помогайте, а меня увольте.
- А как мы завтра будем людям в глаза смотреть?
- Зачем смотреть? Приехали мы не вовремя, сюда надо бригаду спасателей. А нам пора возвращаться и немедленно.
- Может льдина одно название, - предположил Макушкин, - а мы тут переживаем. Надо сходить, посмотреть. Где эта Авдотья живет?
- Что, так все и пойдем? Скажут, ага, посмотрели и испугались.
- Я схожу, - вызвался Колчанов.
- Я тоже пойду, - поднялся Желтковский. – Знаю Колчанова, скажет работы на час, мы и подпишемся.
Льдина занимала весь огород!
Это известие повергло всех в уныние. Первым высказался Ступин:
- Не можем мы только для проформы день провести возле льдины и уехать, лучше вообще не начинать. Скажут потом – были тут недоделкины. Ты как думаешь, Сергей?
- Ситуация не совсем хорошая, я думал, поработаем день, уберем лед, какой-то контакт с людьми наладится. А тут. И уезжать непорядочно, да и стыдно.
- Ничего стыдного нет, - отрезал Желтковский. – Вернемся, Георгий Алексеевич доложит обстановку областному начальству о положение в Сосновке. Ведь смотреть страшно, что река натворила. Пусть пошлют МЧС, помогут и Авдотье, и другим.
- Все! – решил Потрясов. – Уезжаем. Не вовремя мы, в других селах нас ожидает тоже самое. Но тронемся позднее, чтоб без лишних разговоров. Надо предупредить капитана, чтоб был на месте.
- А книги? Не надо было их оставлять в Доме культуры, – сморщился Желтковский.
- Почему? – удивился Ступин. – Мы же им привезли.
- Да потому, что они запомнят, кто к ним приезжал. И если прочитают наши фамилии в газетах, журналах, увидят наши лица на экранах телевизоров, то будут говорить – а, это те, которые убежали. И еще, у деревенских есть родня в городе, расскажут им.
- Так, давайте, останемся.
- Да я о другом говорю. Лучше бы они наши фамилии не знали. Уехали, а кто такие – неизвестно. А тут книги, фамилии, фотографии.
- Это не проблема. Возьмем ключ у Марии Васильевны.
- Поинтересуется – зачем. Нет, пусть все идет своим ходом.
- Видимо, все же делаем подлость, раз хотим улизнуть незаметно. А ведь ехали за тем, чтоб нас наконец-то узнали, заметили, стали покупать наши книги, - Колчанов прошел к доске, нашел мел и написал: «Тема сочинения – писатели и льдина».
- Ну, началось, - протянул Желтковский. – Метание интеллигента. Решили уехать, все! Нечего драматизировать. Давайте, эту тему больше не задевать.
Вечер тянулся, как никогда, долго.
- Не люблю белые ночи, - буркнул Уханев.
- Гадости всегда лучше делать в темноте, - тут же откликнулся Колчанов.
- Да перестань, Колчанов. Один ты хороший, а мы все плохие. Я тоже переживаю, что так получилось, но неделю возиться с льдиной. Увольте.
- Пора, - поднялся Потрясов, - первый час, надеюсь, никого не встретим.
- Вышли, не потревожив сторожиху, и до реки добрались незаметно.
- Повезло, - облегченно вздохнул Ступин, – так и ждал, что кто-то крикнет: «Уходят!». Прегадкое положение.
Быстро поднялись по трапу. Все, кроме Колчанова:
- Я остаюсь. Если уеду, это, как заноза, до конца жизни будет в сердце торчать. Пишем одно – делаем другое.
- Не дури, Сергей Иванович. Не останется Авдотья без помощи, доложим начальству, пришлют людей. Поднимайся, - торопил Потрясов.
- Никто, никого не пришлет. Плевать всем на деревню и на Авдотью. Да, собственно, дело и не в ней.
- Этих Авдотий по стране тысячи. Что теперь ко всем писателей поставить? – зло сказал Желтковский. – Оставаясь, ты бросаешь тень на всех нас. Ступин, ты куда?
Ступин ответил, когда сошел на берег:
- Я с Колчановым. А ты, Женя?
- Я как все.
- Хорошая позиция.
- Все, отчаливаем! Поднимай, капитан, трап! – крикнул Уханев.
- Нет, не все, - остановил капитана Потрясов. – Они не просто остаются, это подкоп под меня как главного редактора. Накарябают от имени деревенских статейку в газету, и будем мы плохие, они – белые и пушистые. Остаемся все.
- Я уезжаю, - заявил Желтковский.
- А я, пожалуй, останусь, - потеребил бородку Уханев, - рано или поздно об этом узнают в городе. Не хочу, чтоб трепали мое имя.
- … твою мать! – выругался Желтковский. – Черт бы побрал эту деревню! Чтоб я еще раз, куда-то.
Возвращались в школу молча.
Уже в школе молчание нарушил Желтковский:
- Предположим, мы сюда вообще не приезжали. Кто-нибудь помог бы Авдотьи, или она так бы и ждала, когда льдина растает?
- Помогли бы, деревня всегда общиной жила, - подал голос, молчавший весь вечер, Егоров.
- Общину еще Столыпин разрушил, а добили Никита с Борькой. Трактор бы послали, - уверенно сказал Ступин.
- Не знаю, не знаю, - втянулся в разговор Потрясов, - деревня – это, как космос. Познать невозможно.
- Точно, - вошел в класс механик. – Говорю ему, прежде чем двигатель заводить, прокачай масло. А он, чего, мол, его качать и без этого заведется, всегда так делали. Всегда он так делал и все, слушать ничего не хочет, - механик уселся на кровать, широко зевнул, и крепким перегаром заполонило класс.
- У них что, своих механиков нет?
- Уехали в город за хорошей жизнью. Обслуживают те, кто к двигателю подойти боится, следят за маслом, водой, соляркой. И все. Вы какие книжки пишите? О чем?
- О жизни.
- Это правильно. А то читал тут одного, фамилию не помню, плетет словами, плетет, словно сеть вяжет, красиво так, а зачем, сам не знает. Ни грузила, ни поплавки не привязал. Мертвая книга. А я люблю, чтоб жизнь кипела. Как у Шолохова, - механик вытянулся на кровати и тут же захрапел.
- Не даст спать своим храпом. Критик.
- А я и так не усну, - сказал Желтковский, - знать бы точно, помогли бы они Авдотье или нет?
Все промолчали.
Утром, по дороге в столовую, Уханев с тоской сказал:
- Зря вчера не уехали. Зря. Был бы город на этой стороне, пешком бы ушел.
- Может, хватит ныть, - попросил Желтковский, - без этого тошно.
- Это моя первая встреча с читателями, - зачем-то сказал Макушкин.
- Вот и напиши стихи о льдине, - посоветовал Ступин. – Начало подскажу. Я помню, в огороде льдина, прекрасная Авдотья рядом с ней…
- Хватит! Хватит! – оборвал его Желтковский. – Что за люди.
- Писатели.
После завтрака, неохотно двинулись к дому Авдотьи. Хозяйка была во дворе, Ступин крикнул:
- Доброе утро! Принимайте работников.
- Здравствуйте! – растерянно проговорила Авдотья. – Только это, я пошла к бригадиру за носилками, а он сказал, не придете, мол, пошутили. Писатели, как начальство, а начальство когда работало.
- Верно сказано, но мы не начальники.
- Так мне опять к бригадиру бежать? – вопросительно глянула Авдотья на писателей.
Те, в свою очередь, на Потрясова.
- В принципе, бригадир был прав, но и мы, - начал мямлить Потрясов.
Но Авдотья перебила его:
- Вон, кажись, Мамруков едет, - и засеменила к дороге.
Вернулась с Мамруковым:
- Здравствуйте, здравствуйте! – поручковался он с каждым. – Найдем мы людей, поможем Авдотье льдину с огорода убрать. Зачем вам это? Не солидно. Ваше дело нас просвещать, так сказать, действовать словом. Сейчас я заскочу на ферму и сразу к вам. Покажу наше хозяйство, а вечером поговорите с читателями.
Глядя вслед газику, Желтковский сказал:
- Понять деревню. Да мы сами себя понять не можем. Собрались вчера уезжать. Вот дураки.
- И ведь чуть не уехали. Как вообще такое могло прийти в голову, что мы должны помочь Авдотье? Ну, теперь все стало на свои места. Богу – богово, кесарю – кесарево.
- А Авдотье ‒ трактор, пусть ухайдакает ей огород, - продолжил Колчанов.
Но его не слушали. Все говорили наперебой, от плохого настроения не осталось и следа. А Колчанов клял себя, что не уехал вчера вечером в город.