***
Все, что было, отныне – сухая листва,
Хоть цвело-зеленело в свой срок.
Все, что было, то давней поэмы строфа,
Словно важный, но старый урок.
И зачем вспоминать, что так мало ценил
И, что было в руках, не берег?
То по всем тупикам меня Бог проводил
И привел к основной из дорог.
***
Серые тени и серые будни,
Серый наш завтрашний день.
Однообразные серые блудни,
Вечная серая лень.
Бедная Родина, стала ты серой,
Как придорожная пыль.
И не измерить и точною мерой
Всех, превратившихся в быль.
Это судьба ли, иль просто ненастье —
Не было б только грозы!
Серое, может случиться несчастье —
Вспыхнет, как связка лозы.
Армагедон пусть останется Небу,
Нас пусть минёт стороной.
В каждой записке на нужную требу —
«Боже, пошли нам покой!»
***
Время ненастное, небо туманное,
Дождь моросит без конца.
Где же ты, солнце, и лето, желанное —
Осень уже у крыльца.
Поле, бесхлебное, поле, заросшее
До горизонта травой,
Поле в ознобе стоит всё, промокшее,
Тешит лишь цвет луговой.
И ветерка даже нет дуновения,
Клонит природу ко сну.
В зыбкое утро, в его откровения
Душу свою распахну.
Что же готовит нам время осеннее,
Что же готовит земле?
Только надежда — грядёт воскресение
Наших полей по весне…
***
Он помнит вечер, керосинка,
Круг света только в двух шагах…
У мамы на плечах косынка
И книжка старая в руках.
Про Изумрудный город, Элли,
Страшилу, Дровосека, Льва,
Простудой свален с ног, в постели,
Он ловит мамины слова.
Про мудрость та ему читала,
Сердечность, смелость и обман
И поправляла одеяло,
Чтоб не унес его буран.
«Лечись, сынок, расти здоровый,
Бастинд не бойся и Гингем,
Добром и мужеством ведомый
Не будешь побежден никем!
От зла спасешь ты край чудесный,
Поможешь жителям его,
И воцарится мир небесный
По воле Бога самого!»
Мороз крепчал, окно в узоре.
Читала мать сыночку сказ.
А среди книг в немом дозоре
Уж Урфин Джюс свой щурил глаз…
Прошли года, есть дети, внуки.
В борьбе седым он стал давно,
Но, маленьких беря на руки,
Тот сказ читает все равно…
***
На деревьях листья пожелтели…
И весна, и лето уж прошли.
Хоть и осень, но на самом деле
Для меня теперь расцвет земли.
Был бы я печальный, одинокий,
Был бы я отшельником седым,
Если бы не муза в час высокий
Грусть мою рассеяла, как дым.
Муза, муза, милая подруга,
Хоть желтеют листья на ветвях,
Не сойти мне с творческого круга,
Когда муза при моих дверях!
***
Порву стихи, писать не буду.
Чтоб взял в кольцо меня покой,
Волнений снижу амплитуду
И на тусовки – ни ногой.
Но почему в душе так пусто,
Ведь так спокойно мне теперь? —
Наверно, в жизни нет искусства
Приобретенья без потерь.
***
На выдохе долгом все серые тени
Уйдут из тебя в бесконечный поток,
И серые будни без злобы и лени
Сплетут твоей жизни неброский венок.
О, сколько оттенков увидишь ты в сером,
Когда с ожиданьем глядишь на восток,
Где вскоре заря повенчается с небом,
И в алом родившийся солнца росток
На серой земле нарисует лучами,
И серые скалы оденет в пурпур,
И серых сомнений осклизлые камни
Заставит сиять, как наряд от кутюр.
А серые тучи сентябрьской кручины,
И серых берез потускневшая стать,
Как фон для волшебной осенней картины,
Где злато церквей не устанет блистать.
И, если устанешь на поприще будней,
От всех напряжений, амбиций уйдешь,
И весь обернешься той серостью скудной,
На серой земле свой покой обретешь.
Научишься сам многоцветие в сером
Искать, находить и нести в будний день,
Чтоб белое в черном и черное в белом
Не вылилось в плоскую длинную тень,
И мудрым ночами ты явишься в жизни,
И сталкером серым пройдешь, как по льду,
Пусть серым плащом твоя серость повиснет,
Чтоб смог отвести в наших снах ты беду.
А утром, смешавшись с толпой сероликой,
Ты звезды ночные в душе понесешь,
И тайно, скрывая их дивные блики,
В сердца подготовленных их окунешь.
***
Когда рассвет березы красит
Холодным заревом зимы,
Когда он в небе звезды гасит,
Покровы разгоняя тьмы,
Душа поет и к жизни тянет:
Творить, любить, спасать, беречь,
Чтоб только этим день был занят,
Наполнен чередою встреч.
Березы, чувствуя, приветом
Меня встречают на кругу.
Надежды светло-синим светом
Рисует небо на снегу.
* * *
Вечер не помнит грозы бушеванье:
Молний блистанье и грома раскаты,
Страстное ливня с землею свиданье,
Но он забыл и о чуде заката.
Тихо. Застыли березы и ивы —
Даже не слышно ветвей шепоточка,—
Только ручьи всё бегут торопливы,
Только лишь капля сорвется с листочка.
Роща свежа, молода и умыта,
Тянет к себе, как в иное рожденье,
Тянет от прошлых обид и от быта,
Манит, как новое нам откровенье.
***
Две воронки в земле иль траншеи,
Позаросшие между берез,
Что свои тянут белые шеи,
Словно к небу имеют вопрос.
Небо пишет ответ облаками,
И кудрявы его письмена.
В роще лавочки со стариками:
В дальней памяти смутно — война.
А когда молодыми сажали
Рощу в памятный тот юбилей,
Им тихонечко травы шептали
О минувшем огне батарей.
Землю всю в те года покрывали
Тут воронки, траншеи окрест.
В ту войну наши бой здесь держали,
Вынося на себе русский крест...
Шевелит под березами ветер
Травы, волосы на головах.
Как «в войну» разыгрались тут дети! —
Развевается по ветру стяг.
И глядят старики на их игры,
И застывшие думы в глазах:
«Не дай Бог, появились чтоб «тигры»
В наших мирных родимых местах!»
Что там «тигры»? Уж скоро от этих,
От воронок не будет следа.
Невдомек старикам, что на свете
Многоликая нынче беда...
* * *
Сероглазая, русая женщина.
Вся в заботах, семейных делах.
Кто-то скажет: «Гляди, деревенщина!» —
Позабывший о добрых словах.
А она все приемлет, покорная,
Только губы сожмутся в тоске,
И забьется в молчанье, упорная,
Только жилка одна на виске.
Но, когда отступать больше некуда
И когда под угрозой сыны,
На врага может ринуться беркутом,
Даже силы когда неравны.
Сероглазая женщина, русая,
А душа, словно Волга-река.
И пока есть такая вот, русская,
Быть России собой на века!