Она коллекционировала деревья. Не в том смысле, что у нее был сад, где она их выращивала, а в совершенно другом, особом смысле. Она твердо знала, вернее, не знала, а чувствовала: есть такие деревья, которые о чем-то говорят ее душе, только ее душе. Чувствуется это смутно, звучит тихо-тихо. Так тихо, как падает снег, как растут цветы, но, если ты привык прислушиваться к душе, то услышишь. Тем, кто делал это с самого детства, иногда может даже показаться, что звук очень громкий, что деревья кричат, что они говорят прямо в лицо. Она была именно из этих людей. Она так много слушала! И однажды перестала понимать, что душа не фильтр, не сито, что ей не должно быть больно от каждой мелочи.
Много деревьев она слушала. Обо всех, наверное, не расскажешь. Воспоминания о них даже трудно выстроить в каком-то хронологическом порядке. Лучше рассказывать, как Бог на душу положит.
Вот дерево за окном ее нынешнего кабинета. Почему-то особенно красноречиво оно зимой и поздней осенью, с голыми тонкими-тонкими ветвями на фоне акварельного неба, обрамленное бытовыми постройками во дворе. Однажды она увидела это дерево, освещенное единственным лучом, пробившемся сквозь черную тучу. Заключенное в стеклянные доспехи льда, оно сверкало на солнце. Это было чудо!
Прекрасные небо и дерево, убогий двор – контраст, действующий на нее по-разному, в зависимости от настроения. Что же говорит это дерево – высокое, но как-то по-особенному хрупкое, тонкое, но мощное, живучее. Оно говорит неумолимо всеми своими птицами, всеми своими узорами, какой-то родственностью ее душе на контрасте с чужеродностью всего остального: надежда есть! О чем бы она ни думала.
На горизонте белеет от снега ее дерево – значит, надежда есть. Его укрывает снег, оно растворяется. Будто видео, на котором проявляют фото, перематывают от конца к началу. Она за своим рабочим столом в любой момент может посмотреть на дерево, значит, надежа есть.
Дерево, которое она видела лет 12 назад…
У подруги, как обычно, пахло орехами и кофе, и музыка накипала на сердце особенной, счастливой грустью. И на скатерти уже блестели бокалы и тарелки. Она вышла на балкон. Там в гудках машин, звоне трамвая, вечернем свете на куполе церкви растворялось это дерево. Далекое-далекое…Темно-зеленое, яркое, но из-за расстояния маленькое-маленькое. Дерево говорило уверенно, спокойно и властно, что сбудется ее мечта и она станет писателем. Эти слова ложились на сердце. Как вечерний свет на ее волосы, как серебряный браслет на руку сегодня утром, когда она собиралась в гости. Дерево выражало ту уверенность, что всегда жила внутри нее.
Рябина у ее учебного корпуса в университете. Если честно, увлеченная собой – своими амбициями и надеждами, она на нее едва взглядывала. Да и больше ее видели те, кто толпились на крыльце с сигаретами в зубах. Она не курила. Бесконца читала и готовилась к семинарам. И безнадега университетских влюбленностей обошла ее стороной, и горечь пересдач и невыученных билетов. А рябина горела ягодами, что смеялись, словно те, другие с петриковских тарелок. Она знала, что мастерицы иногда наносят краску пальцами и недоумевала – как? Рябина, словно улыбалась гроздьями. Кто сказал, что рябина – это грустно? Казалось, каждая ягодка – румяная, краснощекая мордашка. На ветках качались воробьи. У них тоже не было поводов грустить – они нашли себе пропитание.
Рябина говорила: «Хорошо, что тебе нравится запах аудиторий и учебников, но, знаешь, это только начало пути. Верно понимаешь: deja-vu, возвращающее тебя в детство, к огонькам телебашни, большому шкафу с книгами и Преображенскому собору, говорит тебе, что ты на правильном пути. В самом его начале. Все впереди. Пусть же чудеса детства не ошибутся в тебе».
Так много деревьев, о которых она могла бы рассказать, но почему-то память выбрала эти три и разместила их в таком порядке. Может, потому что иногда очень нужно себе сказать: пусть чудеса (и не только детства) не ошибутся в тебе.