***
В нашем клубе аншлаг не всегда,
но бывает – особенно, аще
хор поёт – ветеранов труда –
из старушек одних состоящий.
Всякий здесь им сочувственно рад,
от попсовых устав «погремушек».
Приезжал тут один бюрократ –
прослезился, услышав старушек,
что недугам своим вопреки,
вечность, кажется, преодолели…
Местным помнится – и старики
в этом хоре заслуженно пели.
Добрым словом помянем родных
песнопевцев и души согреем! –
Вот уж год, как последний из их
поселковым отпет иереем…
Хор поёт: «Нам года – не беда…»
…И подходит, как сдобное тесто,
с Божьей помощью время, когда
в этом хоре найдётся мне место.
***
Ничего от сердца не отрину,
никого уже не разлюблю…
Догола, до ягоды – рябину
птицы доклевали к февралю.
Погрущу тихонько под гармошку…
Ночь темна, как будто собрала
звёзды Матерь Божия в ладошку,
точно крошки хлеба со стола…
***
Провыл барбос, не зная толком
о чём, и снова – тишина…
Взошла над Солнечным посёлком
на свет не жадная луна.
От городской бузы – далече
живём, но в городе, но тут,
где местным стать намного легче,
поскольку всякого – поймут;
где ни в уме, ни на бумаге
не подбивают барыши,
где сострадание к бродяге
равно бессмертию души.
ЗЕМНАЯ ОСЬ
Светит миру луна вполнакала,
бдит на кухне – бесшумно всегда –
бывший мастер из Водоканала,
очень бывший ударник труда.
Денег нет, но уже не от свиста,
а на прошлое память – жива:
как любила его, коммуниста,
беспартийная сроду жена!
Тишина…
Ни тебе сволочей, ни
экстремистов каких, например…
Он теперь не партийный – ничейный
мастер Сидоров – пенсионер.
А в квартире такой же,
но выше
(два пролёта и вся недолга) –
эти строки – сочувственно – пишет
ваш, читатель, покорный слуга.
Пишет, чувствуя душу родную:
вместе вкапывать нам довелось
«гриб» в песочнице – нашу земную,
здешних жителей, стало быть, ось.
***
Ну, что, живём – от кваса до перловки,
чужих собак не гоним со двора…
Зовут и нас на выборы листовки,
но не идёт народ на выборá.
Здесь варят щи, как водится, на роту,
ну, на неделю, если без гостей.
Ну и куда идти ему, народу,
когда и так хватает новостей?
И, как сказала Клавдия Петровна
(да вот она – глядит с утра в окно):
«В душе всё есть. Душа, что надо, ровно
с тем, что желала, выбрала давно».
***
Разгулялся мороз поутру…
Вижу я мужика,
а на дяде –
шапки нет: он стоит на ветру
с философской грустинкой во взгляде.
Нет у нас «понаехавших», но
этот будет, наверное, первым…
…Точно так же в посёлке темно,
как на бывшем заводе консервном.
Закуржавела рощица, где
неприкаянно ухает леший…
…Кто такой он – мужик в бороде,
со светящейся гладью проплешин?
Вроде, я ни при чём, но потом
в каждом доме
молва побывала,
дескать, нынче признали в одном
гражданине – апостола Павла,
мол, смешался он вскоре с людьми –
в жилконторе, в автобусе или…
Как не верить, когда о любви
даже в местной пивной говорили…
***
Омск – гадкий городишко…
Ф.М. Достоевский
Понять соседа – пьяницу, задиру –
как в алкоголе истину постичь…
Но он – родня по городу и миру,
хотя и не с рождения омич…
Отягощённый тремором, одышкой,
он произносит буднично, хотя
не без ехидства: «Гадкий городишко!» –
на белый свет – за водкой – выходя:
как ни крути, мол, повод выпить – веский
(он и другие держит про запас)…
Вот кабы знал, что Фёдор Достоевский
Христа узнал не где-нибудь – у нас…
САМОГОНЩИК
Душа бурлит, как бражка в чане.
Петров не спит… Какой тут сон,
когда он вынужден – ночами –
гнать на продажу самогон…
Мечты буржуйской масти – биты,
в тузы торговли – не пролез:
маклачил, оптом брал кредиты,
чтоб жить с деньгами, вышло – без.
Считал их, вроде бы, от кассы
не отходя… Чужую шерсть
не мнил своей… В посёлке асы –
по части зелья – лучше есть.
Нам всем встречаются ухабы:
сегодня – день, а завтра – ночь.
Мы все к Петрову ходим, дабы
ему хоть чем-нибудь помочь.
***
Про то, что нет пути другого,
наш долгожитель – дед Матвей –
поёт настойчиво и строго,
сверкает взгляд из-под бровей!
Играет с чувством он (сноровка
осталась), радуя народ.
В том, что в коммуне остановка,
что паровоз летит вперёд,
нам, поселковым, нет изъяна,
хотя и дóжил слух доднесь,
что, кроме старого баяна,
у старика винтовка есть.
УЧАСТКОВЫЙ
Так ничего и не случилось нового
из пьянок и бессовестных затей,
а дома тихо ждали участкового
жена Айгуль и четверо детей.
Без подоплёки, солнце наше к западу
склонилось рано – осень, как-никак…
И, судя по устойчивому запаху,
жена Айгуль сварила бешбармак.
Усталый муж домой вернётся к полночи,
посмотрит с лёгкой грустью на часы
жена Айгуль…
В посёлке нашем Солнечном
всё хорошо. Всё, стало быть, «жаксы»[1].
***
Жена по улице идёт, как
сама весна (глаза – цветы!),
как не какая-нибудь тётка,
а королева красоты!
…Ну, что случиться может с нами? –
Живём – не важно, сколько лет! –
мы по соседству с небесами
здесь, на окраине…
Сосед
завёл под окнами – в охотку,
но самовольно – огород.
…а в центре каменную глотку
проспект о суетном дерёт.
***
Частный сектор чахнет год за годом,
обмелел базарчик на юру…
«Надо съездить в город» – мимоходом
говорим друг другу…
Поутру
во дворе – бельишко реет гордо,
ветер – высветляет синеву
небосвода…
Вот и съездил в город –
в тот же, где с рождения живу;
поглазел, прикинул, чем там дышат,
из чего здесь жизненный уклад,
и желаний будничное дышло
повернул – уверенно – назад.
Видимо, в поездке чуть с тоски не
помер,
шумом сердце веселя…
Мы, конечно, люди городские,
но за нами – небо и земля.
СТАКАН
В нашей роще мне пó сердцу каждая ветка,
свет по-свойски легко между ними сквозит,
на одной из осиновых (с прошлого века,
вероятно) стакан пожелтелый висит –
каждой гранью знаком… И за что я, как брату,
рад ему – долговечному, с мухой на дне? –
Из него мужики обмывали зарплату
под балтийскую кильку, почти в тишине.
Одинокий, почти неприметный – за годы
пустоты постепенно прижился в семье
престарелых деревьев – как символ заботы
бескорыстных людей о подобных себе.
***
Мы живём, конечно, по законам
(иногда лишь – думаем не вслух),
но живём и тем, что далеко нам,
местным, до столичных заманух.
Солнце греет – сердцу именины
(нынче дней погожих – недород).
…Прилетят и в наши палестины
мухи (то есть, белые) вот-вот.
Вот и ладно, вот и лепо, то есть,
в том и суть
земных
обычных нас,
что живём, к чему-нибудь готовясь,
каждый день…
А именно сейчас
что ли зря латает
теплотрассу
дружный азиатский коллектив?
что ли зря (а зря у нас – ни разу)
у предзимья солнечный налив?
***
Мечтать не вредно о покое,
когда вопросов больше нет…
Есть в нашем городе такое,
на что пролить мне стоит свет?
Вот так идёшь в холодный вечер
там, где пустынно и темно,
уже ни с кем не чаешь встречи,
а за углом – стоит ОНО.
И не понять ни вмиг, ни вскоре,
ни вообще (хоть как свети):
к кому тут счастье или… горе
всё не решается зайти…
ДОРОЖНАЯ ИСТОРИЯ
Время шло – страница за страницей,
экономно тлел ночами свет…
Прочитал, доехав до столицы,
«Бесов» Достоевского сосед
по купе. «На то они и черти…», –
заглянул в нетленный вещмешок,
первача – навскидку если – четверть
фляги проглотил на посошок.
На Казанский прибыл поезд скорый:
путь в Москву – не долог, но не мал…
Мой попутчик – там, где выход в город, –
долго и растерянно стоял…
***
К своим делам теряя интерес,
и налегке (не жди, жена, к обеду),
чтоб ощутить дыхание небес
среди людей, –
в деревню к другу еду:
он там – родной словесности оплот,
а впереди не дата ждёт, а веха! –
Литературу друг преподаёт
в деревне той почти что четверть века.
Ну, здравствуй, друг!.. Конечно, друг, хотя
за встречу пьём, уже не балагуря
и по чуть-чуть…
И плачет, как дитя,
всю ночь в деревне пушкинская буря…
Ну, здравствуй, друг!.. Не виделись давно,
а вот молчим – серьёзных лет папаши –
как будто ждём, что кто-нибудь в окно
к нам постучит – из молодости нашей.
Не постучит… Но в сердце ни одной
печали нет – ни суетной, ни хваткой,
благодаря словесности родной,
хранимой другом Колей под Саргаткой.
[1]Жаксы (казах.) – хорошо.