Мне очень нравятся трясогузки – спокойные дружелюбные птички, деловито бегающие по грядкам и между кустами, собирая невидимых садоводу вредителей. Умная птичка, очень хорошо приспособилась жить рядом с людьми, понимает, что человек её не тронет, что в саду всегда есть вода, а для птиц это очень важно. Трясогузок бывает довольно много видов, ближе всех к нам - белая трясогузка. Особенно хорош её весенний наряд. Бархатисто-чёрные шапочка и большая, по горлу и груди, манишка ярко контрастируют с иссиня-белыми щеками и лбом. Всё это элегантно сочетается с серым, даже голубоватым при ярком солнце, покрове спины. Одно нехорошо: певцы неважнецкие, так, щебечут невнятно, торопятся рассказать что-то важное, но получается не очень интересно.
Много лет они жили в моём саду, бегали по крышам моей веранды, соседской сараюшки. Где прятали гнездо, я не знал. Но однажды трясогузки буквально стали моими домашними птицами. Вот как это случилось. В том году весна была мокрая, с частыми надоедливыми дождями, много навалилось посторонних делишек, так что в саду я бывал редко. Во время не частых наездов стал замечать, что на веранду залетали трясогузки. Удивился, я-то думал, что они, как и в прошлом году, загнездились в старой газовой плите, забытой в зарослях дёрена, потому что подсмотрел их весеннюю суету вокруг плиты, когда кустарник ещё не нарядился в свою пылающую жёлтой каймой листву. Но, видимо, что-то не сложилось, и птахи задумали снять у меня угол фактически в жилом помещении. Неслыханная дерзость.
Некоторое время спустя, когда я, сидя на веранде и обедая, смотрел в окна на садовые растительные пригожести, снова обратил внимание на трясогузок: они бегали по крыше веранды и, останавливаясь у кромки кровельного листа, заглядывали вниз, в окна. Клюв у птичек был забит наловленными насекомыми. Увидев меня, отскакивали, потом снова заглядывали, как бы спрашивая: «Когда же ты покончишь с этими ненавистными бутербродами и уйдёшь поливать увядающие на жаре хосты?»
До меня дошло: птахи устроили-таки на веранде гнездо и птенцы уже вполне в наличии. Дело, надо сказать, очень возможное: я как-то разошёлся не на шутку и подшил карниз с лицевой стороны веранды. На боковые стороны энтузиазма не хватило, там так и остались щели. Чтобы не мучили угрызения совести, я для себя постановил, что дырки и должны существовать для проветривания помещения, как прогрессивная потолочная вентиляция. Через отверстия на веранду обычно залетали воробьи, но трясогузки – никогда. Кроме того, прошедшей весной в подшивке отвалилась одна нижняя дощечка, несомненно улучшив вентиляцию веранды. Изнутри помещения карниз не зашивался и получившаяся там глубокая и невысокая ниша вполне могла оказаться по сердцу бело-чёрной пернатой парочке.
Чтобы разобраться со своими неожиданными сожителями, я отошёл в угол веранды, поднялся на ступеньки стоявшей там стремянки и замер. Первая же трясогузка, обнаружившая, что хозяин исполнил её просьбу и убрался, залетела в проём, образованный утраченной доской и побежала к кучке веток, беспорядочно сложенных как раз посередине карниза. Покормила птенцов и улетела. А я решил, не откладывая дело в долгий ящик, провести орнитологические исследования. Пододвинул стремянку к гнезду, но в тёмном пространстве карниза без фонаря разглядеть что-либо было невозможно. Лампочка фотоаппарата на мгновение выдёргивала из мглы треугольные язычки пламени над кучкой хвороста, именуемой гнездом трясогузок. Птенцы спутали меня с мамочкой и раскрыли клювики. Кое-как я исхитрился всё же такие заманчивые красные «огненные» треугольнички сфотографировать.
С того дня перепуганные родители встречали моё явление в саду тревожным писком, а я каждый раз их убеждал, что никому, ни единой душе не раскрою их трясогузкину тайну. Никакая кошка ни в жизнь про гнездо ничего не узнает, и, вообще, пристанище внутри карниза – самая лучшая птичья придумка, которую я в своей жизни видел.
Второй раз птенцы были сфотографированы в нише рядом с гнездом. Случилось это через три дня после знакомства. Почти слётки, да только не совсем, не доросли. Из гнезда вылезли, легли у стенки птичьей антресоли в цепочку, ждут от родителей козявок. Глаза грустные, отрешённые. Боятся, не привыкли фотографироваться. Вспомнил себя в послевоенной очереди за хлебом. Нет, не в очереди, в давке. Ещё дошкольником, вскоре после войны. В ходу было весёленькое словечко «душиться». Душились в очередях не только за хлебом, но и за постным маслом, сахаром, ситчиком, за многим другим жизненно необходимым. Так и говорили: «Пошли душиться за сахаром». И похохатывали. Ближе всего к прямому значению «оптимистичного» слова было то, что происходило в очереди за хлебом. В условиях тотального дефицита недорогой сытный хлеб решал многие проблемы. Наверное, для кого-то это было ещё и единственное решение, и поэтому относительный порядок в очередях довольно долго никто не мог установить. Я был слишком мал, чтобы оценить чёрный юмор взрослых, да и сдавливали в толпе не на шутку, поэтому мне было не до смеха. Ходить в магазин нужно было потому, что «давали по одной буханке в руки». Строго по одной. Никто не говорил «продавали», видимо, сказывалась привычка к карточкам военного времени. Взрослые были на работе, и мои руки оказались тогда востребованы как, может быть, никогда впоследствии.
В магазин я ходил с тётей. Иногда хлеб не привозили, тогда на следующий день случалось чуть ли не побоище. Иногда хлеб привозили поздно, и тогда идущие со смены молодые ребята с дружным гоготом втискивались в толпу, сдавливая и оттесняя законных очередников. Когда случался такой форс-мажор, или привозили не ржаные, а белые буханки, хлеб, опасаясь за целость витрин, давали не в помещении магазина, а с улицы, через окно, служившее для приёма привезенного хлеба. У окна было невысокое, ступеньки в две-три крыльцо. Для меня, с моим тогдашним ростом, взбираться на него в сутолоке было задачей не из лёгких. Повыше крыльца на стене был устроен узкий цоколь, на который тётя меня ставила, когда я одолевал ступеньки, и с цоколя уже можно было заглянуть в окошко и получить положенную буханку.
Прижав хлеб к груди, я изо всех сил упирался ногой в стену магазина и отталкивался от неё. Надо сказать, народ довольно милосердно относился к таким пацанам, и несколько метров перекатываясь по чьим-то спинам, плечам, грудным клеткам, я достигал области пониженного давления и, плавно сползая вниз, становился на ноги. Пробравшись между взрослых конечностей на волю, я ощущал себя героем труда.
Хлеб был тёплым, душистым до головокружения, и моя добрая тётя разрешала пару раз откусить прямо от хрустящей румяной корочки. Подозреваю, что у меня в той давней очереди были такие же насторожённые, недоверчивые глаза, как у этих затаившихся птенчиков.
Финал птичьей истории случился семнадцатого июня. Приехал я в сад. За калиткой на проводе меня встретили три постоянных жильца: самцы варакушки и коноплянки и серая трясогузка, вернее всего тоже самец. Самчик варакушки предавался безделью: крутился на кабеле, как олимпийская чемпионка на гимнастическом бревне, поглядывал на меня заразительно: «А не спеть ли нам хором? Состав представительный». Судя по всему, этот симпатяга уже забыл о своих семейных хлопотах. Обязательно споём, но позже.
Самец коноплянки постанывал: в его гнезде, спрятанном в большой шаровидной туе, лежали ещё неоперённые птенчики второго выводка, и ему не хотелось, чтобы я сегодня их фотографировал. Хорошо, не буду.
Трясогузка равнодушно молчала. Что ж, если птичка не беспокоится, значит, её птенцы уже вышли из гнезда, стало быть, и мне можно на весь свет растрезвонить про неё всё, даже самое сокровенное.
На веранде оставались только два птенчика. Один сразу же упорхнул на волю, второй замешкался, но ненадолго. Молодцы! Настоящие слётки - почуяли опасность и слетели с гнезда, может быть, и навсегда уже.
И всё же, родное гнездо – самый лучший магнит для молодых птах. Вскоре я услышал над головой царапание лапок. По крыше бегал один из вчерашних обитателей верандного приюта. Я вышел из домика с фотоаппаратом. Малыш не обращал на меня внимания. Он был голоден и во все глаза искал в небе родителей. Вертел головой, иногда жалобно плакал.
Я увлёкся фотографированием и не сразу заметил на садовом проводе мамочку малыша с замечательной большущей мухой в клюве. Птичка не решалась перелететь над моей головой на крышу. В конце концов, птенец принял единственно верное решение: сам слетел в кусты дёрена, за ним немедленно последовала взрослая птица.
Трясогузок в саду этим летом я больше не видел. По-видимому, работа птичьей фотомоделью оказалась настолько нервной, выматывающей, что семейство покинуло мою садовую территорию. Ну да ничего: до весны всё позабудется, снова прилетят, найдут какую-нибудь застрёху, загнездятся, и заживём мы старой неунывающей компанией с коноплянками и варакушками. Ну и с воробьями, конечно. Как же без них, вездесущих.