***
Этот домик на тихой воде.
Мы к нему глубиною причалим.
Весь в зелёные ветви одет,
так радушен – до слёз, до печали.
Постоим у вечерней воды…
Это – август! Созрели плоды…
Как угодно сей миг назови –
мы полжизни его дожидались.
Постоим, помолчим о любви,
о которой и в снах не сознались.
НАДЕЖДА
Среди неведомых забот
и безнадежности случайной
во мне безмолвие поёт
смятенно, призрачно, печально…
Его немыслимая суть –
пока ещё неизречéнна –
в тебе вспорхнёт когда-нибудь
и растворится во Вселенной.
***
Первые приметы увяданья,
только небо – чистое как лён…
Облако закрыло мирозданье,
и прошёл по свету долгий стон.
В этом мире всё уже звучало…
Тополь серебристый у окна
был любви таинственным началом,
а теперь и суть её видна.
В этом невзыскующем пространстве
тихо и светло наверняка.
В нашем занебесном постоянстве
солнце, дождь и смертная тоска.
***
Уже нетрудно думать о поре,
зовущей нас к Божественному Свету, –
взойти к Нему на утренней заре
иль на вечерней… в полудрёме ветра.
Легко быть добрым. Белый свет жалеть…
Идти к Голгофе тысячу ступеней…
И до заката, может быть, успеть
услышать о причастности к Успенью…
Как тихо на кордоне у реки!
Но птиц многоголосое звучанье –
как жест всё той таинственной руки,
махнувшей нам отсюда на прощанье.
***
Как будто весна, а не лето,
как будто синички поют…
Весь мир для меня и поэта –
земной и небесный уют.
Мы с ним столько лет пролистали
и ясных и пасмурных дней…
И только теперь мы устали…
И эта усталость видней
среди океана ромашек
и гула шмелей на лугу…
Теперь их покинуть не страшно
весной, на лету, на бегу…
***
А ветры осенние снова устали,
открыли небесные нежные хляби…
А воды зеркальные с лёгкою рябью
глядят, как сбиваются вороны в стаи.
Река обращает нас к теме участья
великого Неба и малой Земли.
Она понимает безмерное счастье,
которое мы сохранить не смогли.
Там будут сиять купола не над нами
и клёкот, и щебет себя воплотит
в незнание наше, начавшись с печали,
о том, что планета летит и летит…
***
С.П.
…Даже невесомые снежинки
притяженья требуют Земли,
находя возможность этой жизни,
не имея нежности вдали,
радостью сверх меры нас не муча…
Полагая, что душа иной
нам вернет почти священный случай…
Нам казалось, был он не со мной…
И не потому, что жить хотела
некая душа… Но, Боже мой!..
Бабочка на свет не полетела!..
………………………………….
Ты её снежинками умой…
Вразуми! Наставь! Уговори!
Чтоб светилась, пела и творила…
И не смела гаснуть изнутри!
***
Когда-нибудь в тебе воскреснет лето,
как свет всеослепляющий во мгле,
и женщина, воспетая поэтом,
пройдет по засыпающей Земле.
Но и тогда уже, за гранью света,
как струны, память тихо теребя,
та женщина, любимая поэтом,
однажды станет вечной для тебя.
***
Утомлённое памятью фото,
где счастливая вместе семья…
Но ребёнок надеется, кроток,
но ещё и не мыслилась я.
Через многие залы вокзалов
я к тебе, невозвратная, шла…
И луна мне отважно сияла,
отражаясь в твоих зеркалах.
Завершённая праздничность взгляда,
и на люстре следы конфетти…
Ничего кроме света не надо,
кроме света, не надо пути.
***
Наверное, весна, коль вишня зацвела,
наверное, судьба, коль по ночам не спится…
А в ранние часы звонят колокола,
наверное, пора нам о душе молиться.
Мне снился дикий сад. Там тихо. Даже птицы
давно уж не поют, почувствовав разлад:
не надо повторять, что можно притвориться
и даже защититься, пусть без щита и лат.
Тебе сходить с ума, а мне заметно вянуть
среди людей чужих, среди холодных стен.
Шагнуть, чтоб не упасть. Мучительную память
вдвоём стереть с листа. И ничего – взамен.
***
В Кольцовском сквере в Воронеже фанаты соловьиного пения собираются слушать в ночное время соловья, которого они назвали Алёшей.
Даже здесь – соловьи, среди пыли и чада,
мне являют себя в мираже, во плоти,
познавая меня, не общению рады,
а желанию первую ноту вести.
В этом первенстве их – невозбранность решенья:
услаждать-утверждать несомненную связь
между образом вышним и долгим хожденьем
к высоте наугад, отвергающей власть
городских площадей, перегруженных улиц…
Средь потока машин и усталости лиц
эту дивную чудь соловьи нам вернули…
Наши светлые души лелея, велит,
не вникая, вникать в эти чистые трели
в неуёмном «всегда», в невозвратном «могли»
соловей, возносящий мелодию Леля,
со звездой, восходящей над краем Земли.
***
Корабельные сосны увидеть,
по осеннему лесу идти.
Никого из людей не обидеть,
никого из зверья – на пути.
Где-то там, на восьмом километре,
белый ангел средь белого дня,
размышляя о солнце и ветре,
бережёт и жалеет меня.
Огорчит меня это участье, –
я коснусь его ангельских рук:
пусть узнают со мною о счастье
муж любимый и маленький внук.
***
Любовь, как полусон, оборвалась…
Её, как свет, я удержать пыталась,
но, с темнотой налаживая связь,
она за полумрак ещё цеплялась.
Узнала я тогда лишь об одном:
она уйдет, и я – навеки – с нею…
Как медленно темнеет за окном!..
А может быть теперь уже светлеет?..
………………………………………..
…Наверное, прошло немало лет:
я по тебе по-прежнему скучаю…
Всё так же мил мне тот и этот свет…
– Какой милей?
– Я их не различаю.
***
Мои несотворённые стихи,
мои неутолённые печали:
зарубки, метки, атомы, штрихи
пока ещё неточны и случайны.
Как будто неродившийся птенец –
уже в полёте птицы самой выше…
Но песня зазвучала наконец,
и всё ж её мотив пока неслышим.
В мысль переходит, чувству вопреки,
не смевшая вложиться в строки, фраза…
И нет на свете гибельней тоски –
безмолвной, не означенной ни разу.