Поэма
Перевёл с алтайского Николай ПЕРЕЯСЛОВ.
ПРОЛОГ
Мёшту-Айры – долина, где мой дом.
О ней я в жизни плохо не скажу.
А если где-то встречусь с земляком –
То без привета я не прохожу.
Зимою долгой, посреди ночей,
Сложил поэму я под свисты вьюг.
Но в ней не стал я жечь позор ничей,
Хоть знаю, сколько злых людей вокруг!
Напрасно кто-то сплетни обо мне
По закоулкам собирал тайком,
Чтоб моё имя очернить вдвойне,
В него со злостью бросив грязи ком.
Я не сложу ни строчки чепухи,
Чтоб не обидеть завтрашнего дня.
Вчера я маме прочитал стихи,
Ну, а она – за них журит меня:
«К любому делу подходи с добром, –
Она учила, как мне надо жить. –
Ну, а бумагу пачкая пером,
На жизнь сумеешь денег ли добыть?
Коль ты не можешь подковать блохи,
То будешь жить ты – хуже бедняка...»
…Увы, родная! За свои стихи –
Я и рубля не получил пока.
Но что мне делать? Я всегда такой!
Иду по свету, вызвав только смех.
К чему вокруг ни прикоснусь рукой,
Всё тут же рухнет – мой почёт, успех.
Всю ночь могу читать друзьям стихи,
Страницы книг им до зари листать.
Но если кто-то вдруг зевнёт с тоски –
Я не заплачу. Мне другим – не стать.
Ну что ещё? Всё это – лишь «Пролог».
Я приглашаю за собою вас
Шагнуть скорей в поэму за порог.
Мы – начинаем. Нас зовёт рассказ…
* * *
…Я думал, станет красочней земля,
Когда её однажды я оставлю.
Но для неё – хулю я или славлю,
Итог един – те ж избы и поля.
Всё та же всюду синева вершин
Над облаками дышит светом древним.
Нет ни асфальта, ни лихих машин –
Медвежий угол! Тут – моя деревня.
Не приезжай сюда вовеки, друг.
Тут за три дня в тоске ты онемеешь.
Кроме тайги нахмуренной вокруг,
Ну что ещё ты здесь найти сумеешь?
Ни моря нет с высокою волной,
Ни городов, где смотрят в небо шпили.
Чем край пленил людей тут? Тишиной?
Иль горы с лесом их заворожили?
Лишь старикам тут у ворот седым
Сидеть на брёвнах, грея поясницы.
А чем себя занять тут – молодым?
Не убежать ли в сторону столицы?
Вот так и я – туда же, в институт,
Решил умчаться, чтобы там учиться.
Там всё найдёшь! Но вот такой, как тут –
Не встретишь взгляд, что добротой лучится.
Учись всю жизнь хоть до последних дней,
Так и пребудешь лохом поселковым.
Прочесть сто книг – не значит, стать умней,
А лишь Москву увидишь – станешь новым…
…И вот три года я прожил в Москве.
Нет сил дышать. Нет силы улыбнуться.
Народу – тьма! Гудит всё в голове.
Мне тут не выжить! Я хочу вернуться.
Не гул молвы, а шорохи листвы
Ночами снятся, словно запах дыма.
Мёшту-Айры – ты мне милей Москвы.
О, хоть одну бы провести тут зиму!
Домой, домой! Там все – моя родня.
В ней нет лентяев, нет в ней скупердяев.
Ну, кто тут косо глянет на меня?
В моей родне – не встретить негодяев!
Нежна душою тётка Айылдаш,
Всех рассмешит, кто забежит к ней в гости.
Словно она – программу «Ералаш»
В своём дому ведёт, как на помосте.
А дядя мой любимейший – Кюзен –
Он наделён умом необычайным –
Таким, что ловит лучше всех антенн
Любую мысль, мелькнувшую случайно.
Любой из вас к нему приди во двор –
И он экзамен вам устроит тут же,
Проверит вас, как сущий прокурор,
А кто запнётся – от стыда затужит.
Пускай к нему хоть Цезарь сам придёт –
Не одолеет! (Это знают гости.)
Жаль, что Кюзен слабеет каждый год.
«Скрипеть, – вздыхает, – стали мои кости».
Не всем дано понять наверняка,
Из-за чего другой всю жизнь страдает.
Как заглянуть в утробу старика?
А там давно его болезнь съедает.
Моя сноха – её звать Иженчи –
Своих коров с утра и к ночи доит.
Всегда молчит. Не плачет, не ворчит.
(Не ездит в город – где сидят врачи.)
А тронь её, и кажется – завоет.
Знать, и душа, и тело уж болит.
Кто знает – сколько ей пожить осталось?
Ни Бог, ни гений жизни не продлит,
Когда в судьбу к тебе приходит старость.
Муж старшей тётки – дядя Бачиим –
В себе историй носит чемоданы,
А если сядет с ним и Анчадана –
То до утра рассказов хватит им.
Ещё одна есть тётка – Карате,
Она готова всех сменить во власти.
Живёт в труде, а сердцем – в правоте,
Но будет надо – власть порвёт на части!
Хоть бригадир, хоть председатель сам –
Он и мизинца тётушки не стоит.
Нам надо вместе крикнуть небесам:
«Ей дайте власть – она страну построит!»
Ну, а зайдёшь ты к тёте Казанчи –
Тебя за стол она усадит тут же.
Как говорится – всё на стол мечи! –
Не увильнёшь от полных блюд и кружек.
Неловко даже заходить к ней в дом.
А не зайдёшь – обидится до смерти.
Мол, мы тебя тут дни и ночи ждём,
А ты твердишь всё – я приду, вы верьте.
Ну, а придёшь к ней – и считай, пропал,
Ввинтившись тут же в долгую беседу.
Вмиг проходило время до обеда,
А там и вечер следом наступал.
Тут есть ещё один родной старик
(Других таких мне не найти на свете!),
Ругал меня он часто за язык –
Мол, в голове моей гуляет ветер.
Но как посмею я о нём забыть?
Зайду же завтра, чтобы повстречаться.
Прижмём друг друга. Разве радость скрыть?
И он простит мне все грехи от счастья…
* * *
…Шагну во двор – и тут же задохнусь
От чистоты и хрусткого мороза.
«Тут всюду Русь!» – воздохну. И улыбнусь,
Смахнув с ресниц непрошенные слёзы.
От звёзд искрится неба синева,
Поют деревья, словно ангелочки.
В душе роятся нежные слова,
Но только – как мне уложить их в строчки?
Хлев покосился, постарел сарай,
О чём стихи тут сочинять поэтам?..
Но мир вокруг – сияет весь, как рай,
Залитый лунным драгоценным светом.
Гляжу на дали – и душа поёт.
(Даже взбрыкнуть охота, как телёнку.)
Как хорошо! Как ясен небосвод!
На память снять бы, как на киноплёнку.
Вся молоком наполнена луна.
Такая ночь – не описать словами!
Сверкает снег. Уснула тишина.
И только свет струится меж стволами...
* * *
…Зашёл я к брату старшему. Он зол,
Сидит угрюм, и видно, что не в духе.
Его характер, знаю я – тяжёл,
Он не выносит всяческие слухи.
Ещё чуть-чуть – и в шею бы прогнал,
Но хорошо – жена остановила.
Зато чуть выпьет – тут же генерал! –
И всё отходит, что его томило.
Он веселеет, в дом зовёт народ,
Вещает всем, как будто он – оракул.
А за стеной – корова, как завод,
Приносит вместо молока – араку.
Народ смеётся. Люди говорят:
«Как хорошо, что здесь собрались гости».
А брат доволен. Он веселью рад.
Нет ни следа его недавней злости.
Таких хозяев трудно отыскать,
Чтоб целый день всех угощали щедро.
Сильнее ветра льётся выше кедра
Над домом песня… На два километра
Плывут слова, весь мир стремясь ласкать.
Сноха, прикрыв слегка свои глаза,
Плетёт рассказ, затейливей узоров.
А над столом порхают голоса,
В себе сплетая нити разговоров.
Сноха хлебнула сладкого вина.
То встанет с места, то присядет снова.
А песня вновь над крышею слышна,
Хотя нельзя в ней разобрать ни слова.
«Жизнь хороша!» – сказал в стихах поэт,
Чтоб это понял каждый первоклассник.
«Жить хорошо!» – откликнулся весь свет,
Встречая жизнь, как ежедневный праздник.
Жаль только, зятя я не вижу здесь.
(Он любит труд, не увлечён сивухой.)
А вот сестре – той нравится присесть,
Попить-поесть, и быть слегка «под мухой».
Всех угостит, кто будет под рукой!
Мол, чем богата – всё вам дать и рада.
А муж её – тот позабыл покой,
Ему всё время что-то делать надо.
А вот родной мой дядя Санабай.
Лишь заношу я над порогом ногу –
Уж сыплет шутки… (Ох и краснобай!
Сколько живёт – он шутит всю дорогу.)
«Тут слух прошёл, что ты вернулся в дом,
Мол, заскучал без дорогого места.
А я всё помнил о тебе – худом,
Каким тебя я видел до отъезда.
Но ты, я вижу, толстый стал такой,
Знать, хорошо тебя Москва кормила…» –
И вмиг он шею мне пригнул рукой,
Так что видна мне стала его сила.
Ну как поверить в то, что он – старик?
Хоть голова его вся поседела,
Он на себе способен грузовик,
Тащить, коль это будет надо сделать.
Ну, а жена спешит нести к столу
То чайник полный, то кувшин с аракой.
Пылает печь горящая в углу,
За дверью с чем-то возится собака.
Я посмотреть на стол уже боюсь,
Где места нет от чаш и разносолья.
«Я так сопьюсь», – пред дядей я смеюсь.
Но разве мной придумано застолье?..
* * *
Так, проходив неделю по гостям,
Я навестил своих родных и близких.
Воздали речь властям и новостям,
Перед собой меняя чашки, миски.
С утра струится снег сияньем с крыш.
Зима стоит над белою страною.
Мать упрекает: «Дома не сидишь!
Хотя б часок поговорил со мною».
А снег летит, как бабочки с высот,
То у окна закружится, то схлынет…
Мать кормит скот. Ну а в груди сосёт
Тоска мне душу, что от снега стынет.
Может, араки я здесь перепил,
Которой все меня тут угощают?
Обычай этот всем с рожденья мил.
Не станешь пить – такого не прощают.
Мне одиноко. Оттого – тоска!
И от неё пить станешь против воли.
Лишь горы тут, тайга и облака
Тебя сжимают, как тиски до боли.
Болтать, смеяться не с кем стало здесь.
Нет ни парней, ни молодых девчонок.
В Мёшту-Айры – лишь снег вокруг да лес.
Хоть напролёт всё время куролесь
Или араки выпей тут бочонок –
Все разбежались. Не найти принцесс.
Нет холостых в окрестности бабёнок.
Когда же лето в этот край придёт –
Здесь так легко и весело наступит!
Я бы взлетел от счастья в небосвод.
Мне мир и гор, и леса стал доступен.
Я так люблю косить траву в лугах!
Рука косой, не уставая, машет.
А у девчонки рядом – на губах
Горит улыбка и игриво пляшет.
Ну, а в конце прокоса, у берёз,
Глотнёшь араки крепких два глоточка –
И под порханье радостных стрекоз
Сам на руках с восторгом бы унёс
От всех девчонку с простеньким платочком.
Или гурьбой с ребятами в рядок
Пойти траву выкашивать в ложбине,
А после сесть на травку в холодок,
Спиной прижавшись к тоненькой рябине.
Тут ни косу тупой не назовёшь,
Ни молодёжь в лентяи не запишешь…
Кипит работа. Бьётся в жилах дрожь.
Пока ты косишь – ты живёшь и дышишь.
Взмахнёшь косою – и лежит копна.
Плодятся копны, точно в небе звёзды.
Жизнь хороша! И нам она дана
Как лёгким – воздух и как птицам – гнёзда,
И как вино – к произнесенью тоста.
…В Мёшту-Айры в прошедшие года
Так много было летом молодёжи.
Никто из них не рвался в Крым тогда –
Домой спешили, в сердце радость множа…
* * *
И вот я дома со своей семьёй,
Тут – Кожончи (сестра моя) и мама.
Пьём чай солёный, льющийся струёй,
Вкуснее и целебнее бальзама.
Сынок сестры, что на её руках,
Не говорит со мной, а только к маме
Плывёт, как светлый ангел в облаках,
И всё усердно тянется руками.
А мать с сестрой ведут свой разговор
О лошадях, коровах, сенокосе,
О том, как лучше вышить им узор,
Что надо дать младенцу при поносе.
А я подумал: если бы в аил[1]
Ко мне под вечер странник вдруг явился –
О чём бы я тогда с ним говорил?..
Да и откуда б тут он появился?..
Однажды к нам сноха Куучинчы
Пришла, и мать с собою поманила.
А я остался дома, и в ночи –
Вдруг распахнулась память, как могила.
Я знал подругу, что к моей снохе
Издалека сейчас явилась в гости.
Когда-то я писал о ней в стихе
И её имя резал на берёсте.
За то, что мы гуляли допоздна,
Ругали нас родители обоих.
И оставалась взаперти она,
Чтоб не навлечь отцовские побои.
Но шёл я снова к девушке Кымыс,
Хотя меня и гнали от порога.
Нет, я не скис, и как в курятник лис,
Меня вела к двору её дорога.
Ну, а когда уехал я в Москву,
Её семья жить стала в Онгудае.
Увы! Туда – не взмыть по волшебству
И не домчать со звоном на трамвае.
Я слышал – замуж вышла там Кымыс,
И стала дамой выглядеть солидной.
И вдруг её я встретил – вот сюрприз! –
Она такою стала миловидной.
Кымыс смеялась раньше каждый час,
Ну, а сейчас – предстала мне серьёзной…
«Ты всё такой же… строен и вихраст…
Жаль, наша встреча состоялась поздно».
И мы пошли по нашей с ней тропе –
Той, где вдвоём гуляли мы когда-то.
«Давай зайдём, погреемся, к тебе.
Жить одному, наверно, скучновато?..»
«Нет, – я сказал, – мне некогда скучать,
Над чашкой чаю я тут не скучаю.
Всё, что вокруг, мне надо примечать –
Ведь я себе поэму сочиняю.
Жаль, что моя поэма не полна.
Без чувств моя история в ней – тает.
«История?» – воскликнула она.
«Ну, да… Любовь… Её мне не хватает».
Мне так хотелось, чтоб она в ответ
Глазами вдруг отчаянно сверкнула…
Но зря я это выдумал, поэт!
И мне Кымыс мою мечту вернула:
«Женись, поэт. Ведь стыдно на виду
У всех людей жить без семьи на свете.
Давай невесту я тебе найду?
Быть одному печально на планете».
«Ну что ж, найди, – сказал я, теребя,
В своих руках пустые рукавицы. –
Только найди для этого – себя.
Ведь на другой я не хочу жениться…»
Вот так промчалась вереница дней,
И тут Кымыс домой засобиралась.
Мне бы вдогонку броситься за ней,
Да только в сердце – силы не осталось.
Когда б я знал, что птицей вдалеке
Ты улетишь – то лучше бы вовеки
Не приезжал сюда я, и в тоске
Не изнывал, как подо льдами реки!
Душа, как сцена. Толстый холст кулис –
Её скрывает, чтобы не обидеть.
Когда сюда приехала Кымыс,
Её мне лучше было бы – не видеть.
Вы полагали, ей там тяжело?
Ей без меня там весело живётся!
Вот и меня, как искрою, прожгло,
И отошло, и сердце вновь смеётся!
Так кто ж решил, что на родной земле
Я замолчу, как всхрипнув, радиола?
Лишь покажись молодка на селе –
И я схвачусь за край её подола!
…Но вновь: «Кымыс, Кымыс, одна Кымыс», –
Кричит душа, как в плаче об Отчизне.
Словно штормами выстуженный мыс,
Стою один я в океане жизни.
А что же скажут люди обо мне?
Как будто нет другого разговора.
Я день и ночь сгораю, как в огне,
То ль от укора, то ли от позора.
Всё о Кымыс, о ней одной пишу.
Пером терзаю толстые тетради.
Над каждой строчкой трепетно дышу,
Её дыханье слышу, вижу пряди.
От этих строк ничуть не легче мне.
Душа покой безудержно теряет…
Пишу – и рву. И всё горит в огне.
А предо мной – моя Кымыс сияет.
Её улыбку вижу, губы, бровь.
Готов с досады, как дитя, заплакать.
Такая вот пришла ко мне любовь!
Неужто, правда – разводить мне слякоть?
Вот куры зёрна весело клюют –
Его мы их тут угощали вместе.
Из труб летели искры, как салют,
А мы болтали о моей невесте.
Ах, мне б уехать! Или – улететь
Куда-то в горы, чтоб как можно выше.
Чтоб сбросить сеть тоски и захмелеть,
Любуясь снегом, что укутал крыши.
В хлеву корова бьёт копытом в пол,
По небу катит звёздная телега.
Вокруг луны сияет ореол,
Ну, а земля вновь ожидает снега.
Когда бы в доме не имелось книг
Поэтов Пушкина, Есенина, Рубцова,
То я давно бы от унынья сник,
Как из гнезда свалился вдруг птенцова.
Мне не хватает песенных слогов,
Но не найти таких до самой смерти.
Без их щемящих, ветреных стихов –
Я тут бы умер в снежной круговерти!
Им было тоже очень нелегко.
Вплоть до сегодня эта память жжётся.
До звёзд и неба всем – так далеко…
Но мы живём, пока нам здесь живётся.
* * *
Мне в полусне пришёл раз Эркемей –
Весёлый дед, улыбчивый и хитрый.
И я подумал – он меня умней,
Пойду к нему, я с ним все боли вытру.
Он будет мягко говорить полдня,
Внушая мне, что я большой писатель.
«Но так ли всё? – он спросит вдруг меня. –
Но вправду так ли всё кругом, приятель?..»
Я помню, как-то он с моим отцом
Сцепился вдруг, насколько хватит мочи.
И кто из них сильней владел словцом –
Так и не смог я оценить до ночи.
То о деревне спорят, то зверей
Перечисляют живших по долинам.
Иль вспомнят древних вдруг богатырей,
О ком слагались некогда былины.
То слёзы пустят, помянув их смерть,
То запоют над их былой победой.
Ну как же им из памяти стереть
Рассказ о битве, песнями воспетой?
«Богатыри – не могут умирать! –
Начнут они доказывать мне оба. –
Чтобы врагов однажды покарать,
Они вернутся к нам, восстав из гроба!»
Отец поднимет голову ко мне:
«Где наша книга о делах былинных?
Найди её. И завтра в тишине
Прочтёшь мне сказ о битвах исполинных».
Я вспомнил детство давнее своё,
Рассказы старших, льющиеся сказки.
Отец и мать, да тёплое жильё.
А в праздник – песни, пиршество и пляски.
Отцовы руки – камня тяжелей.
Пожмёт ладонь – аж затрещат суставы!
Но для меня их не было милей,
И я в них чуял силы дух и славы.
А брат мой средний – на кого похож?
Он мускулист. И бородат к тому же.
Его и в шутку вдруг не потревожь,
Не то узнаешь, что такое – дюжий!
А младший брат – он молчалив и тих,
Всё время дома, и гулять не ходит.
Привык к коровам, и весь день средь них.
Ну, а с весны – всё больше на природе.
«Коль хочешь знаний – то езжай в Москву, –
Сказал он мне. (А сам – не улыбнётся.) –
А мы тут косим для коров траву.
Знай – человек лишь в деле познаётся!»
Понять непросто брату, для чего
Я рвусь всё время из земли родимой.
Марать бумагу – дело не его,
Ему б работой жить неутомимой!
«Парней немало едет в институт,
Чтобы потом с дипломом возвратиться.
И что с того? Опять ишачат тут.
Не всем дано учёным становиться».
Что возразить на этот разговор?
Сидеть, краснеть, иль становиться в позу?..
Уж лучше вилы взять или топор,
Да что-то сделать – труд всегда на пользу…
…Вчера под вечер, сидя у огня,
Я размышлял, тихонько усмехаясь,
И тут быстрей горячего коня
Вбежал Кюзен, мой дядя, задыхаясь.
«В окрестный лес вошли вчера козлы.
Ты будешь гнать, а я в засаде стану.
Лишь чащи утром станут чуть светлы –
Бей по деревьям, как по барабану.
Кричи, ори, чтоб ни один козёл
Не увернулся от моей засады…»
Не знаю, как уж всех он обошёл –
Но мы пошли с утра. И были рады.
Кто отпуск взял, чтоб навестить родных,
А кто домой приехал в дни каникул –
Всех дядя рад был видеть молодых,
Кого вчера он на охоту кликнул.
«Горланьте громче, – всем он наказал, –
Чтобы вспугнуть животных вашим басом.
Уж хоть козёл там будет иль коза –
Я не промажу. Все мы будем с мясом!»
И сел он ждать с ружьишком возле пня,
А мы пошли, чтоб гнать козлов из чащи…
О, как орали мы в лесу полдня,
Бродя в снегах, под соснами кричаще!
Всё прочесали… Нет там никого!
Но дядя верит. «Вы, мол, только ждите.
Залезьте выше. А потом их с гор –
Своим горланьем на меня гоните».
Полезли в гору. Скользко по камням
Вверх подниматься… Но бреду упрямо.
Иду вперёд, не замечая ям.
Скорей бы эта завершилась драма!
А дальше – вниз! По склону! Эге-гей!
Со свистом, с криком мчусь сквозь чащу быстро.
Горланю, будто в клубе диск-жокей.
И, наконец-то – раздаётся выстрел!
«Знать, будет мясо!» – восхищаюсь я.
Но вслед за этим слышу с косогора,
Как дядя мой в засаде у ручья
Всю молодёжь ругает без разбора.
Он снова учит, как нам надо гнать
Козлов, которых мы не увидали.
Он говорит, куда кому бежать
И чтобы леса мы не покидали.
«Ум в голове имеешь или нет?»
«А что такое?» – я не прячу взгляда.
«А что, а что!» – он дразнится в ответ.
«Да то, что ты кричал не то, что надо!»
Затем он снова гонит в горы нас
Искать козлов – что и в помине нету.
Ну что нам делать? И за часом час
На весь Алтай горланим мы куплеты.
Как гончих псов до ночи по горам
Гонял нас дядя, как штрафную роту.
Кто синяки набил, а кто-то шрам
Себе об острый камень заработал.
Нет, на охоту хуже гончих псов
Бродить в лесу не буду больше диком.
Зачем тревожить жителей лесов
Своим дурацким и ненужным криком?
А если дядя вновь заговорит
О предстоящей в будущем охоте,
То я скажу в ответ, что гайморит
Мне не даёт участвовать в походе…
Так я и жил в деревне той зимой,
Где мимо окон будни проходили.
Родные люди рядышком со мной
Даря тепло, со мной всё время были.
Будь ты хоть всеми признанный поэт,
Хоть на весь мир прославленный профессор,
Или певец, объехавший весь свет,
Но ты – к земле привязан, как подлесок.
На этом я и кончу свой рассказ
О близких людях и деревне милой.
Я, как сумел, тут изложил для вас
Всё, что со мною той зимою было.
Об остальных же людях и годах,
Скрипучих вьюгах и раскисших вёснах
Я расскажу вам в будущих стихах,
Что надо мной витали в высях звёздных.
Мне ни к чему за словом лезть в карман.
Я жил меж вами. Вы же – не скучайте.
Вот перед вами первый мой роман.
Точней – поэма. В ней душа… Читайте…
[1] – У киргизов и алтайцев в прошлом посёлок кочевого или полукочевого типа, обычно состоявший из родственников различных степеней. У алтайцев аилом называлось и отдельное жилище (юрта или шалаш) с усадьбой. – (Н.П.)