МИМОЗНОЕ
Мартовский полдень сдвигает застывшие стрелки
На циферблате серебряных божьих часов –
Время сугробам не в прятки играть, а в горелки,
Время раскладывать соло на хор голосов.
Скоро ручьи молодые не сдержат эмоций,
Город заменит прыжками размеренный шаг.
Воздух насыщен мимозой, не дышится – пьётся!
Всюду мимозы, и солнце – мимозовый шар!
Ветер всё дразнит торговок, а им не до жалоб:
Сыплют рубли за бубенчики звонких мимоз...
Чудилось: счастье моё меж рядов пробежало,
Или же мимо меня его кто-то пронёс.
ГАЛКА
Здесь, за метровой кирпичной стеною
Бывшего дома дворян,
Многое кресло хранит раскидное,
Сетуя снятым дверям.
Шкаф неприкаянный обликом странен,
Стулья иссохли (по ком?).
Кто из них временем более ранен,
Спорят полы с потолком.
Милое – близко, отрадно – простое:
Здесь – средоточье тебя.
Силы хватило сорваться с гнездовья,
Ждать бы хватило чутья.
С башенки каменной на нелегалку
Искоса смотрит аллах:
Что тебе нужно, залётная галка,
Чудо на птичьих правах?
* * *
Плывёт Земля, вращается,
Головушку склонив,
И к небу обращается:
Спаси и сохрани!
А мне б молитву новую
Явить смурному дню:
Головушку бедовую
Спасу и сохраню!
Печаль твою осеннюю
По улочкам дробя,
Найду своё спасение
В спасении тебя.
***
Мой поводырь, мой страж вечерний,
На всё про всё благослови!
Ты подавал мне, виночерпий,
Равно безумства и любви.
Но кто, уступка за уступкой,
Ведёт, беспечен и нелеп,
От опрокинутого кубка
До опрокинутых судеб?
Бегут, смеются, умирают,
Чертимы стрелками, круги.
Кто в круге новом отмеряет
Мои шаги, твои шаги?
Кто наблюдает шаг за шагом
Колёс вращательный рефлекс
И то, как зверь походкой шаткой,
Кровавя след, уходит в лес?
Над Камой белые туманы,
Печаль вмерзает в берега.
И лёгкой поступью меж нами
Идут снега, идут снега...
* * *
По кленово-огненному следу
Путь в невозвратимое готов.
Вылилось фонтановое лето
В бронзовые чашечки цветов.
Туфли отошли, не в моде платья...
Задрожат напрасные уста –
Ровно разжимаются объятья,
Будто отпускает высота.
И не пошатнётся мирозданье,
И ничто свой не нарушит ход.
Башенку над пасмурной Казанью
Покидает птица-вертолёт.
И ТЕБЯ НЕ УСЛЫШИТ БЕТХОВЕН
Завещаю тебе череду прибывающих дней
На пороге апреля – ты только не сбейся со счёта.
Заверни, дорогой, мне в салфетку небес повлажней
Эту жёлтую розу, парящую так бледнощёко.
Непомерное утро, сводящее горло, свежо,
А оброненный след – моего одиночества слепок.
Отвернётся окно, заприметив, как талый снежок
На груди у земли сиротливо замрёт напоследок.
Опрокинута чаша, и с неба отчаянно льёт,
Обездолен лимон, а оставленный обезлюбовен.
Что же делать, когда пустота постучит и прильнёт,
И заплачет она, и тебя не услышит Бетховен?
ВИНОГРАДНАЯ ЛОЗА
Какой ты правды хочешь, глупая –
Которой он тебя берёг?
Не той ли, что косою грубою
Срезает хрупкий стебелёк?
Не цветниковою отрадою,
Но – предначертано извне –
Лозою виться виноградною
По зарешёченной стене.
И тенью быть, и песней ласковой,
И брать любую из преград.
И ничего, что плачет пасокой –
Но жив корнями – виноград.
ИМЯ РОЗЫ
О сердце, ты так беззащитно
пред кровною памятью зла...
Но с детской душою мужчину
однажды своим назвала.
В устах распускается слово –
дар божий, весенний, живой,
так ждущий ответного зова
от музыки – музы его.
И так неизбывна угроза
остаться без песни вдвоём,
покуда лиловая роза
цветёт на предплечье моём.
* * *
Читаю капли на стекле,
Дышу на светлые дорожки.
Автобус едет в декабре –
И тот пустой, и тот порожний.
Светает нехотя: невмочь
От сна оправиться природе.
И дольше века длится ночь,
Но всё же новый век приходит.
Из голубого забытья
Сочится в окна он и двери,
И оборачиваюсь я
На мрамор и венки империй.
А путь до горизонта бел –
Так пусто будет в мире целом,
Когда останусь не у дел
Я чёрной веточкой на белом.
А тот, кому она цвела,
Осиротевший и бездомный,
Сотрёт с холодного стекла
Письмо озябнувшей ладонью.
***
О, одиночество привата,
Луновеликая жена,
Я чем-то очень виновата
И вряд ли буду прощена.
Солнцеподобные рычали,
Луновеликие несли,
За бесприютными плечами
С щеки взлетали журавли...
Но я была другому рада:
Дрожанью шины под ногой,
Цветным огням Димитровграда,
Строке, гудящей и тугой,
И в раме лужи привокзальной
Автопортрету фонаря,
И сбившемуся под Казанью
Сердцебиенью октября.
Дойдя до точки невозврата,
Пространство разрешилось мной,
Той, что прекрасно виновата
Своей немыслимой виной.
ДЕСЯТОЕ ЛЕТО
Казалось, в жизни не предашь
привычку, умницу, натуру,
однако я свой карандаш
сменила на клавиатуру.
Я поменяла города,
работу, имя и пространство,
в котором красная звезда
была как символ постоянства.
Когда же – «трижды жди меня» –
обещанное рассмеялось,
я не убавила ни дня:
подумаешь, какая малость
меж вечным именем жены
и безымянностью на пальце, –
когда ромашки так юны,
а я древней неандертальца;
когда ржаные корабли
плывут в полях моей эклоги,
и я – дитя сырой земли,
она мои целует ноги.
О этот дождь, о этот гром,
и золотая круглость сена,
и перекат весёлой пены
у теплохода за бортом;
Луны смешная воркотня,
четвёртый спас, таённость пенья,
и жизнь простая, как репейник, –
всё это я.
Люби меня.