Этот очерк написан давно – к 50-летию Валерия Шелегова. Однако же многое остаётся и злободневным, и добродневным и в нынешний год его 70-летия.
1
Телега жизни, о которой писал Пушкин, сегодня стала «реактивною» телегой. Жизнь так летит по кочкам и ухабинам, что и оглянуться не успел, а вот уже и вечер, и ты уже с ярмарки едешь, «товары» свои с грустью рассматриваешь, с улыбкой вспоминаешь, какие красны девки встретились тебе на той прекрасной и шумной ярмарке, какие добры молодцы…
И тут никак нельзя не вспомнить сегодняшнего юбиляра – писателя Валерия Шелегова, крепко сбитого и статно сложенного сибиряка. Очень уж оригинальный, самобытный человек Валера Шелегов – мимо не пройдешь, зацепишь глазом в любой разношерстной толпе.
Знакомство наше состоялось – бог знает, сколько лет назад в Москве, в общежитии Литературного института, где я учился на ВЛК. Валера жил тогда на Индигирке, был заочником Литинститута и имел возможность «редко, но метко» вырываться из тундры и потрясать Москву веселыми гастролями человека при деньгах, при широком русском кураже. Шелегова там и сегодня еще поминают тихим лирическим словом, а кое-кто даже вздрагивает и на дверь косится, услышав имя этого бесстрашного драчуна, неукротимого кулачного бойца.
Неординарный человек в повседневной жизни зачастую неудобен. И Валера Шелегов никогда почти не вписывался и не втискивался в привычные житейские рамки, – трещит золоченый багет и ломается, лишая окружающих покоя.
По тундровому широкий, всегда открытый людям и ветрам, Шелегов разбудил меня в общежитии Литинститута часа в два или в три ночи, увидел неприветливую мятую физиономию и по-детски наивно воскликнул:
‒ Я думал, поэты вообще не спят!
‒ А как же Тютчев? - спросил я, зевая: ‒ «Не рассуждай, не хлопочи, безумство ищет, глупость судит, дневные раны сном лечи, а завтра быть чему, то будет!»
‒ А как же Лермонтов? – парировал «шибко грамотный» заочник литературного института. – Говорят, он ночами не спал, и по свету в его окне корабли ориентировались, как по маяку.
Я спросонья возьми да брякни:
‒ Значит, во мне Тютчева больше, чем Лермонтова.
Шелегов расхохотался:
‒ Один погиб как дипломат, другой от пули. А ты помрешь от скромности.
«Разбудил и хамит. Во, мужик!»
С первых минут знакомства в глаза бросалась редкая черта его характера – бухнуть прямо в лоб, что думает. Иногда такая прямота раздражала, но чаще вызывала уважение.
Однажды приспичило ему пораньше оставить занятия в Литинституте. Любой другой на месте Шелегова включил бы свою писательскую фантазию и легко нагородил бы что-нибудь, а Валера заявил как честный пионер: «Девушка ждет!» Преподаватель сначала растерялся от вопиющей наглости «бурсака», потом от возмущения стал зеленеть, как созревающий кочан капусты, но, в конце-то концов, обескуражено улыбнулся, оценив прямодушие парня, который поздновато руку приложил к писательству, зато сохранил свою чистую душу.
2
Валера Шелегов до тридцати годов живя на Севере, на берегах Индигирки, не имел понятия, как держать в руках перо. Настоящий русский мужик, он все больше с киркою общался, с лопатой, с ножом, с карабином. На медведя хаживал, о чем я узнал от него совершенно случайно: Валера не любит трепаться о своих «героических буднях».
Был геологом, охотоведом, которому браконьеры ни раз и ни два обещали башку скрутить за его несгибаемую волю и принципиальность, за то, что не различал погоны и чины, какие вроде бы «имели право» объезжать законы на кривой козе.
Однажды «в сети» охотоведа попался даже сам районный прокурор, так Шелегов и его нагрел по полной программе. Сначала Валера прочитал ему «ликбез»:
‒ Вас, обижающих природу много. Кто её, кроме меня, защитит? – спокойно, твердо глядя в глаза прокурору, сказал охотовед. ‒ Так что оружие я у тебя изымаю, акт напишу.
‒ Да ты в своем уме? ‒ Прокурор взъерепенился. ‒ Ты что же – не узнал меня?
‒ Это ты меня ещё не знаешь, ‒ ответил Шелегов, крепкой рукою забирая прокурорский, то бишь, браконьерский карабин.
3
Было время, «на раздутых парусах» заскакивал я в город Канск, угнетающий своею серостью, но все же милый сердцу, поскольку именно там, в старинных «колчаковских» казармах начиналась армейская юность моя.
Шагали мы как-то с Валерой по Канску, остановились на перекрестке, а навстречу женщина идёт. Поравнялась с нами, женщина посмотрела на элегантного подтянутого Валеру – в белой рубахе, при галстуке, брюки со стрелочкой, ‒ улыбнулась и говорит:
‒ Какой красивый у нас писатель!
Когда читательница (и почитательница) отошла подальше, я грустно пошутил:
‒ Симпатичный портрет трезвого писателя Валерия Шелегова ‒ хоть на деньгах печатай. Одно только тревожит – как бы не пропил он свою именную купюру.
Валера засмеялся.
‒ Успокойся, братик. Я второй месяц не пью! – Помолчал и серьезно добавил: ‒ В церковь ходил и несколько часов стоял возле «Неупиваемой чаши».
Отстраняясь от темы, замечу: тревожили меня и тревожат вопросы русской водки и русского таланта, которые по жизни зачастую идут в одной упряжке. Горько видеть среди пишущих людей бесшабашное, безбожное разбазаривание всего того, что по большому счету принадлежит не тебе, а Народу, родившему тебя и вскормившему, чтобы ты – как «Божья дудка», о которой говорил Сергей Есенин – мог бы рассказать, пропеть о народных радостях и печалях. В этой связи я больше чем уверен: талант, сознающий свое предназначение на земле, имеет железную волю, а все остальное не имеет отношение к таланту.
4
Вернувшись с Индигирки в пору «демократии», напоминавшую землетрясение по всей стране, Валерий Шелегов с большим трудом прирастал к родной земле, прилаживался к новой российской жизни. Соблазнов было много. Предлагали идти в газету – неплохие заработки плюс «левый» гонорар, многие на это охотно и жадно клевали, но только не Шелегов. Куда, в какие только хомуты не пытался он засунуть свою шею! Искал «сладкой жизни» Валера на пасеке под Каннском; однажды я бывал в гостях у пасечника, «мед-пиво пили», песни пели. Славно было! Оставив пасеку, он потянулся в город, устроился шофером, а заодно и сторожем в какую-то канскую частную лавку. А закончилась эта работа – хоть смейся, хоть плач.
Дело было перед Новым годом. Приехал Шелегов из рейса, замёрз, как собака, скушал стаканчик водки и хвост селедки. А под окном крутились канские сопливые детишки из тех семей, где нет лишней копейки на подарки, на сладости. Валера с жалостью смотрел, смотрел на них, отвернулся и налил себе еще… А после русской водки теплеет наша русская душа и так подобреет – весь мир готова под своё крыло принять! И вот тогда, изрядно подобревший Валера Шелегов вообразил себя корбейником – казённую лавку открыл и давай на право и налево разбазаривать «буржуйское» добро. Через полчаса у магазина была уже очередь из ребятишек, и веселый щедрый коробейник раздарил все, что было в закромах: кому конфеты, кому галеты, кому пряники, кому драники, кому шарики с бусами…
Утром прибежал хозяин – волос дыбом:
‒ Сгною в тюряге, падла! Нашёлся Дед-Мороз!
Хлопая синими глазками, Валера оправдывался:
‒ Так ведь ребятишки, будущее наше! Как не угостить?!
‒ Эх, угостил бы я тебя! – Хозяин показал кулак.
И тут уже Валера взбеленился:
‒ Ты, буржуй! Да я тебя сейчас похороню под обломками твоей несчастной лавки! Из-за таких, как ты, и голодают ребятишки… ‒ Бледнея, Шелегов грудью попер на местного эксплуататора. ‒ Сволочи! Разворовали всю Россию, и делиться не хотят!
5
В краевых и районных газетах стали появляться откровенные и дерзкие статьи Валерия Шелегова по поводу беспредела и бесчинства канских властей и тех, кто тебя таковыми считает. Публикации эти много крови попортили «героям» очерков. Дерзкому автору звонили, грозили, требовали бросить заниматься такой писаниной. А потом – по сюжету нашего дьявольского времени – автор должны были просто-напросто грохнуть где-нибудь в тёмном местечке. Но тут случился совершенно непредвиденный поворот в сюжете. Бандюги в белых воротничках – или кто там ещё? – они вдруг решили оставить в покое Валеру Шелегова, который был как будто «маленько не в себе». Ну. А как ещё можно объяснить тот фантастический, тот потрясающий факт, что писатель в это шкурное время может работать не за деньги? Только сумасшедшие сегодня согласятся на такие подвиги – работать за идею, работать бесплатно.
‒ А если бы я за деньги писал, – как-то очень просто и даже буднично признался Шелегов, ‒ убили бы… Давно убили бы и в реку сбросили.
Разговаривая об этом, мы с Валерой сидели в его прокуренной холостяцкой квартире, где было тихо, чисто. Икона Божьей Материи смотрела из красного угла. Окна в его квартире выходят на широкий полноводный Кан, за которым заманчиво синеет горизонт, и много-много неба.
‒ Валера! Я люблю такие тихие «берлоги», располагающие к раздумьям, к работе.
‒ Кстати, ‒ улыбнулся он, ‒ эту квартиру мне подарили мои друзья.
‒ Да ты что?
‒ Серьезно. Я с Индигирки приехал тогда, жил без копейки. Как, впрочем, и теперь…
И Шелегов расхохотался. Он хорошо умеет хохотать, а это говорит о чистом, бесхитростном сердце. (Ещё Достоевский об этом сказал: в первую очередь смотрите как человек смеемся; в разговоре человек не всегда раскроется, а как только засмеётся – вот он, весь).
На писательском столе у Шелегова нередко можно видеть книгу Хемингуэя «Старик и море». Шелегов любит перечитывать эту повесть, послужившую «золотым довеском» в присуждении Нобелевской премии Хемингуэю. Любит за краткость, за яркость и, видимо, подспудно, в своем творчестве Шелегов стремится к тому, о чем Хемингуэй обмолвился в крохотном предисловии: «Что по-настоящему трудно – это создать нечто действительно правдивое, а иной раз и более правдивое, чем сама правда».
Свое творчество Валера Шелеговов строит как раз на том, что «более правдиво, чем сама правда», поэтому рассказы и повести писателя, как правило, густо замешиваются на реальных фактах и пресловутого «сочинительства» Валера не признает. Его героев зачастую можно встретить на улице, в пивной, за штурвалом трактора, в тайге, кругу знакомых или друзей.
6
Над Канском глубокая ночь рассыпала звезды, светлыми пчелами роящиеся в широкой реке. Мне рано утром уезжать, и хозяин, уступая гостю мягкую кровать, стелет себе на полу – для него это дело привычное. Он забирается в старый спальник, местами прожженный, заманчиво пахнущий золотыми кострами, горевшими когда-то в молодости на Индигирке.
–Можно целый рассказ написать об этом спальнике! – со вздохом сказал Валера.
‒ Напиши! – советую, ‒ вообще, мне кажется, что тема Севера – это как раз то, что ты должен вспахать. Ты столько интересного рассказывал…
Валера «загорается» мечтами и надеждами, и опять мы не спим до зари; он говорит и говорит о Севере, потому что для него это – любовь на всю жизнь и, может быть, самые лучшие годы. В редкие периоды хандры, тоски, хватающей за горло, Шелегов напропалую звонит своим друзьям на Север. И говорит он с ними так душевно, так долго, что телефон за неуплату постоянно «отрубают». И тогда писатель Шелегов попадает в полосу вынужденного молчания. И продолжается это до тех пор, пока он не заработает копейку или пока не найдется в Канске человек, способный «снизойти» до полунищего писателя, у которого, как правило, в кармане только вошь на аркане.
Честно сказать, я не очень-то понимал и разделял восторги Шелегова по отношению к «северам». И только чуть позже, добровольно оказавшись в Заполярье, в «норильской ссылке», я в полной мере осознал и испытал на своем сердце магнитное притяжение Севера. И нашел великолепное тому подтверждение у Николая Рериха: «Если кто-нибудь скажет тебе, что Север мрачен и беден, то знай, что он Севера не знает. Ту радость, и бодрость, и силу, какую дает Север, вряд ли можно найти в других местах!»
7
Всегда меня умиляла трогательная дружба Валерия Шелегова со своим земляком, последним русским классиком ХХ века В.П.Астафьевым. Валера никогда не кичился тем, что бывал с Астафьевым на «короткой ноге», что есть у него редкая (по количеству писем), но любопытная переписка, корнями уходящая в те поры, когда В. Шелегов жил ещё на Севере и заочно учился «на писателя».
Нередко приезжая в Овсянку, он весьма оригинально «гостил у Петровича». При всех своей дерзкой, драчливой натуре Шелегов – человек стеснительный, тактичный (тут уместно будет вспомнить слова самого Астафьев, полушутливо оброненные в одном из рассказов: «как-никак в Москве два года в общежитии Литературного института обретался, – хватанул этикету). Без приглашения зайти к живому классику Шелегов не решался. Остановится, бывало, под окошком деревенского домика на улице Шетинкина, и стоит столбом, ждет, когда его заметят. Если Астафьев занят, – Валера, покидая «пост», побродит по деревне, подышит целебным воздухом и, светлея сердцем и душою, укатит до дому, на прощанье «искупавшись» глазами в распахнутом Енисее, который здесь, в Овсянке, приобрел какой-то глубокий смысл после того, как Астафьев поселился на его берегах.
Но чаще всего заветная калитка все же открывалась, и навстречу выходил шумный радушный хозяин:
‒ Валера?! Ну, так тебя разэдак!.. Заходи!.. Чего ты здесь торчишь, как памятник? У меня же глаз кривой… ‒ Астафьев хохотал. ‒ Я ж ни ху-ху не вижу!.. Ну, рассказывай, как жизнь, что нового? Как там, в Канске дело обстоит с домом Зазубрина? Он хоть и советский писатель, а неплохой. Дом надо сохранить бы, а то мы привыкли из наших памятников делать склад под картошку…
8
Сегодня, на пороге «неожиданного» юбилея Валерия Шелегова, я светло и удивленно думаю: как странно и в то же время как естественно, завидно и распахнуто живёт незаурядный этот человек, воинственно хранящий в себе самое главное и дорогое – душу.
В наше время редко кто осмелится так жить, как живет Валерий Шелегов, судьбою своею подчеркивая веселые и грустные черты русской широкой натуры, способной жить безоглядно, дерзко, жить на предельных скоростях и с предельной степенью внутренней свободы, простоты, откровения и честности. Он хранит в себе всё то, что у нас в России, увы, год за годом становится анахронизмом, чтобы не сказать «анахренизмом».
Мир помешался на крови, на деньгах, и мало, мало кто из нас – за грохотом и суетою современной жизни – способен услышать совестливый голос той русской печальной старухи из стихотворения Рубцова: «Господь с тобой, мы денег не берем!» А дальше – простая и гениальная формула, следуя которой мы вполне могли бы стать счастливым: «За все добро расплатимся добром! За всю любовь расплатимся любовью!»
НА ФОТО: писатель Валерий ШЕЛЕГОВ